Как мне было рассказать им, какими оковами я был скован в то время?
Париж, 18 апреля.
Она приняла мое предложение! Слова бессильны для выражения моего счастья.
19 апреля.
Получил письмо от своего поверенного, все исполненное специальных тонкостей и оттяжек. У меня не хватает терпения перечислить их все. Завтра мы едем в Бельгию. Мы не возвратимся в Англию — Стелле так не хочется уезжать с континента, что мы, вероятно, обвенчаемся за границей. Но ей надоело вечное веселье и суматоха Парижа, ей хочется посмотреть старые бельгийские города. Мать ее с сожалением расстается с Парижем. Никогда я еще не встречал такой живой женщины в ее годы.
Брюссель, 7 мая.
Да будут благословенны старые бельгийские города. Мистрис Эйрикорт так хочется поскорей уехать отсюда, что она торопит меня со свадьбой и даже соглашается, конечно, с грустью, чтобы мы обвенчались в Брюсселе без всякой торжественности. Единственным условием, поставленным ею, было присутствие лорда и леди Лоринг, ее старинных друзей.
ХХХХХХХХХХХХХХХХ
Здесь следует бумага. Это предсмертная исповедь жены мистера Винтерфильда и объяснительное письмо, написанное пастором из Бельгавена. События, о которых сообщают эти бумаги, уже известны читателям. Затем снова следуют выписки из дневника.
Бинген на Рейне, 19 мая.
Наконец я получил из Девоншира письма, которые хотя бы немного утешили меня. По крайней мере ужасное несчастье, случившееся в Брюселле, останется в тайне. Дом в Бопарке заперт, и слуги отпущены «по случаю моего путешествия за границу». К отцу Ньюблиссу я писал особо. Не смея сказать ему правду, я намекал, что моя свадьба расстроилась, он отвечал мне дружеским письмом. Надеюсь, время поможет мне стойко переносить мой тяжкий жребий. Быть может, наступит день, когда Стелла и ее друзья узнают, как жестоко, несправедливо они отнеслись ко мне.
Лондон, 18 ноября 1860.
Старая рана открылась. Я случайно встретился с нею в картинной галерее. Она смертельно побледнела и тотчас же ушла.
О, Стелла? Стелла!
Лондон, 12 августа 1861.
Снова встреча с ней. И еще потрясение, которого я не испытал бы, если бы просматривал газетные объявления о свадьбах. Подобно всем мужчинам, я полагал, что их читают только женщины.
Я поехал с визитом к одному весьма приятному новому знакомому — мистеру Ромейну. Я смотрел из окна, когда к дому подъехал экипаж. Я узнал Стеллу! После двух лет она воспользовалась свободой, предоставленной ей законом. Я не могу сетовать на нее за то, что она обошлась со мной как с незнакомым, когда ее муж, ничего не зная, представил нас друг другу. Но потом, когда мы на несколько минут остались наедине… Нет.., я не в состоянии повторить ее безжалостных слов. Почему я так глуп, но я по-прежнему люблю ее?
Бопарк, 16 ноября.
Стелла, по-видимому, несчастлива замужем.
В сегодняшних газетах есть известие о переходе ее мужа в католическую веру. Могу сказать, положа руку на сердце, что мне жаль ее, зная, какое горе ей принес пример обращения в католическую веру. Но я так ненавижу его, что это доказательство его слабости — утешение для меня.
Бопарк, 27 января 1862.
Я получил от Стеллы такое поразительное и грустное письмо, что, прочитав его, я не могу оставаться вдали от нее. Муж бросил ее. Он отправился в Рим для искуса перед вступлением в монахи. Сегодня же еду в Лондон.
Лондон, 27 января.
Как ни коротко письмо Стеллы, я несколько раз в продолжение дороги перечитывал его. Заключение его все еще обдуманно-холодное. Известив меня, что она живет с матерью в Лондоне, Стелла заканчивает свое письмо следующими словами:
«Не опасайтесь, что я взвалю на ваши плечи тяжесть моих забот. Со дня нашей встречи в Тен-Акре я заметила в вас снисхождение и сострадание ко мне. Я не стану спрашивать, говорили ли вы откровенно, — вы можете доказать это. Но я хотела бы задать вам несколько вопросов, на которые никто, кроме вас, не сможет ответить. Мое одинокое положение, быть может, даст мне возможность не быть неверно понятой вами. Позволите ли вы мне писать вам?»
Каждое предложение дышит укоренившимся недоверием! Если бы другая женщина обошлась со мною так, я бы бросил ее письмо в огонь и не покинул бы своего южного дома.
29 января.
Один день пропущен в моем дневнике. Вчерашние события окончательно расстроили меня на некоторое время.
Прибыв вечером 27 в гостиницу Дервента, я с посыльным отправил записку Стелле, спрашивая ее, когда я могу ее видеть.
Удивительно, какие иногда пустяки могут тронуть женщину! В записке, присланной в ответ на мою, я впервые после нашей разлуки в Брюсселе заметил дружелюбное отношение к себе. Это я приписываю ее изумлению моей поездкой из Девоншира в Лондон ради нее и благодарности за это.
Она сообщала мне, что намеревается быть у меня завтра. Кажется, она и ее мать не едины во взглядах на причину странных отношений к ней Ромейна, и Стелла желает прежде всего переговорить со мной, без вмешательства мистрис Эйрикорт.
В эту ночь я мало спал и провел большую часть времени, ходя по комнате и куря. Моим товарищем был Странник — он так просил взять его в Лондон, что я не мог отказать ему. Собака всегда спит у меня в комнате. Его удивление, при виде моего волнения, перешедшего наконец в страх и тревогу, выражалось в глазах, тихом визге и лае, как будто оно высказывалось словами. Кто назвал собаку бессловесным созданием? Должно быть, мужчина, и мужчина вовсе недостойный любви, с собачьей точки зрения.
В начале одиннадцатого часа, 28-го, она вошла в мою гостиную. Я нашел в ней перемену к худшему, вероятно, вследствие всех неприятностей, перенесенных бедняжкою. Ее черты значительно утратили свое изящество, а цвет лица — нежность. Даже ее костюм — конечно, я не заметил бы этого в другой женщине — показался мне неряшливым и безвкусным.
В минуту первого волнения я забыл об охлаждении, существовавшем между нами, и протянул было ей руку, но тотчас же отдернул ее. Ошибся я, предполагая, что она сделала такое же движение, но, подобно мне, не поддалась ему? Она постаралась скрыть свое смущение, если чувствовала его, наклонившись к собаке.
— Мне совестно, что вы зимой приехали в Лондон… — начала она.
Невозможно было позволить ей принять со мной такой банальный тон.
— Я от всего сердца сочувствую вам, — сказал я, — и от всей души желаю быть полезным, если могу.
Она в первый раз взглянула на меня. Поверила она мне? Или все еще продолжает сомневаться во мне? Прежде чем я мог решить это, она вынула из кармана письмо, открыла его и подала мне.
— Женщины часто преувеличивают свои несчастья, — сказала она. — Думаю, мне не следовало бы злоупотреблять вашим терпением, но хотелось доказать вам, что я не представляю свои неприятности больше, чем они есть. Вы увидите это из слов самого мистера Ромейна. Прочтите это письмо до того места, где страница загнута.
Это было прощальное письмо ее мужа.
Оно было написано в утонченно-вежливых и обдуманных выражениях. Но оно не в состоянии было скрыть от меня жестокого отношения фанатика-мужа к жене.
Смысл письма был следующий.
Ромейн писал, что узнал о браке Стеллы, состоявшемся в Брюсселе и даже после замужества обдуманно скрытом ею. И впоследствии она продолжала скрывать от него это обстоятельство и этим поступком подорвала всякую веру в нее. (Вероятно здесь заключался намек на встречу со мной в Тен-Акр-Лодже как с незнакомым). Церковь, к которой он теперь принадлежит, предложила ему не только свое божественное утешение в его семейном несчастье, но также и честь служить делу религии в священных рядах ее духовенства. Перед отъездом в Рим он посылал ей последнее прости на сем свете и прощал ей все зло, причиненное ему. Затем он просил позволения сказать еще несколько слов о ней самой. Во-первых, он желал бы передать ей положенное. Он предоставлял ей в пожизненное пользование Тен-Акр-Лодж и приличный доход. Во-вторых, он желал, чтобы она не искала мотивов, руководивших им. Каково бы ни было его мнение о ее поведении, он не считал бы этого достаточной причиной для того, чтобы покинуть ее, но, оставив в стороне личные чувства, он вследствие своих религиозных убеждений не видел для себя другого исхода, кроме расторжения брака с нею. Затем он вкратце объяснил свои убеждения и в заключение письма выразил свое намерение следовать им.
Здесь страница была загнута, и объяснение было скрыто от меня.
Слабая краска разлилась по ее лицу, когда я возвратил ей письмо.
— Конец не имеет для вас значения, — сказала она. — Вы знаете от него самого, что он бросил меня, щедро обеспечив. Быть может, это расположит вас в его пользу?
Я пытался говорить. Она увидела по моему лицу, как я презирал его, и остановила меня.
— Что бы вы ни думали о его образе действия, — продолжала она, — я прошу вас не высказывать этого. После того, как вы прочли письмо, могу ли я узнать ваше мнение о себе самой? В былые дни…
Бедняжка остановилась в явном замешательстве и отчаянии.
— Зачем вспоминать об этом времени? — решился я спросить.
— Это необходимо. В былое время, вам это известно, моя будущность и будущность моей матери были обеспечены завещанием моего отца. Вы знаете, что у нас было приличное состояние.
Я слышал об этом после венчания, когда составляли брачный контракт. У матери и у дочери был небольшой доход в несколько сотен фунтов в год. Цифра изгладилась у меня из памяти.
Сообщив ей это, я ждал, что она скажет.
Она вдруг замолчала, на ее лице и в манерах отразилось самое тяжелое замешательство.
— Все равно, — сказала она, овладев наконец собой. — Мне пришлось много вынести. Я иногда забываю…
Она старалась закончить фразу, но не смогла и подозвала к себе собаку. Глаза ее были полны слез, и она старалась, лаская Странника, скрыть их от меня.
Вообще я не привык заглядывать в души людей, но, мне кажется, я понял Стеллу. Наедине со мною желание довериться мне на минуту взяло верх над ее осторожностью и гордостью, она отчасти стыдилась этого, отчасти же была готова последовать своему влечению. Я колебался недолго. Время, которого я ждал, время доказать ей деликатно с моей стороны, что я всегда был достоин ее, наконец-то наступило.
— Помните ли вы мой ответ на ваше письмо об отце Бенвеле? — спросил я.
— Да, помню, от слова до слова.
— Я обещал вам доказать, если вы когда-нибудь будете нуждаться во мне, что я достоин вашего доверия. При настоящих обстоятельствах я могу исполнить свое обещание. Подождать, пока вы успокоитесь, или продолжить сейчас?
— Говорите сейчас…
— Если бы вы выказали хотя бы малейшее колебание в ту минуту, когда ваши друзья хотели увести вас от меня… — начал я.
Она содрогнулась. Казалось, в ее памяти возникла фигура моей несчастной жены, встретившей нас на паперти.
— Не вспоминайте об этом! — воскликнула она. — Пощадите меня!
Я открыл портфель, в котором хранились бумаги, присланные мне пастором из Бельгавена, и положил их на стол перед нею. Я думал, что чем яснее и короче буду говорить, тем лучше будет для нас обоих.
— Моя жена умерла после того, как мы расстались в Брюсселе, — сказал я. — Вот копия с медицинского свидетельства о ее смерти.
Стелла не пожелала даже взглянуть на него.
— Я не вижу толку в подобных вещах, — ответила она чуть слышно. — Что это такое?
Она взяла предсмертную исповедь моей жены.
— Прочтите, — попросил я.
Стелла со страхом взглянула на меня.
— Что сообщит мне эта бумага? — спросила она.
— Она скажет вам: «Поверив внешним обстоятельствам, вы были несправедливы к человеку, ни в чем не повинному».
Произнеся это, я отошел к окну позади нее на противоположном конце комнаты так, чтобы, читая, она не могла видеть меня.
Через несколько минут — какими долгими они показались мне! — я услышал, что она пошевелилась. Когда я обернулся, она подбежала ко мне и бросилась на колени передо мной. Я пытался поднять ее и старался уверить, что простил ее. Она схватила меня за руки и закрыла ими свое лицо — они сделались мокрыми от слез.
— Мне стыдно смотреть на вас, — сказала она. — О, Бернард, какая я была презренная женщина!
Никогда в жизни я не чувствовал себя в таком замешательстве. Я не знаю, что бы сказал или сделал, если б моя старая, милая собака не вывела меня из затруднения. Она также подбежала ко мне, ревнуя меня, и пыталась лизать мои руки, которые Стелла все еще не выпускала. Положив свои лапы мне на плечи, собака старалась втиснуться между нами. Кажется, мне удалось принять спокойный вид, хотя на душе было тревожно.
— Не возбуждайте же ревность Странника, — сказал я.
Она позволила поднять себя. О, если б она могла поцеловать меня! Но это было невозможно, она поцеловала голову собаки и потом обратилась ко мне. Я не напишу того, что она сказала мне. Пока я жив, мне не забыть этих слов.
Я подвел ее к стулу. Письмо пастора из Бельгавена все еще лежало на столе, не прочтенное ею. Оно имело важное значение, так как могло убедить ее в подлинности исповеди. Но ради нее я не решался заговорить о нем.
— Теперь вы знаете, что у вас есть друг, готовый помочь вам советом и делом… — начал я.
— Нет, — прервала она меня, — не только друг, скажите — брат…
Я сказал это и прибавил:
— Вы хотели что-то спросить у меня и не договорили?
Она поняла меня.
— Я хотела сообщить вам, — сказала она, — что написала отказ поверенному мистера Ромейна. Я уехала из Тен-Акр-Лоджа и никогда более не вернусь туда и не возьму ни фартинга из денег мистера Ромейна. Мать моя, хотя и знает, что у нас есть чем жить, говорит, что я поступила с непростительной гордостью и неблагоразумием. Мне хотелось бы знать, Бернард, разделяете ли вы мнение моей матери?
Я, может быть, тоже высказал непростительную гордость и неблагоразумие. Во второй раз со времени счастливых прошлых дней, которым не осужденно вернуться, она назвала меня по имени. Под каким бы впечатлением я ни действовал, но я восхищался ею и уважал ее за этот отказ — и высказал ей это. Она стала спокойнее, так что я решился заговорить с ней о письме пастора.
Она не хотела и слышать о нем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41