Даль беспредельна, и только Шерские холмы, вершины которых в то утро четко вырисовывались в прозрачной лазури небес, преграждают путь взору. Смотришь сквозь нежную листву деревьев поверх островов на эту панораму, и кажется, что Тур, подобно Венеции, возникает из лона вод. Колокольни его древнего кафедрального собора устремляются ввысь,в тот час они сливались с причудливо очерченными белыми облачками. С того места, где остановилась карета, путешественнику видна гряда скал, протянувшаяся вдоль Луары до самого Тура, и ему представляется, что природа нарочно возвела ее, чтобы укрепить берег реки, волны которой беспрерывно подтачивают камень; картина эта всегда приводит путника в изумление. Деревенька Вувре ютится среди оползней в ущелье скалистой гряды, образующей изгиб у моста через Сизу. А дальше, от Вувре до Тура, опасные, неровные уступы этого выветренного горного кряжа заселены виноградарями. В иных местах дома в три яруса выдолблены в скале и соединены головокружительными лестницами, тоже высеченными в камне. Вот девушка в красной юбке бежит прямо по крыше к себе в сад. Дым из очага вьется между виноградными лозами и молодыми побегами. Арендаторы возделывают поля, разбросанные по крутизне. Старуха спокойно сидит за прялкой на обломке рухнувшей глыбы под цветущим миндальным деревом и наблюдает за пешеходами, посмеиваясь над их ужасом. Ее не тревожат ни трещины в земле, ни то, что вот-вот обвалится нависшая ветхая стена, каменную кладку которой теперь поддерживают лишь узловатые корни плюща, ковром закрывшего стену. Под сводами пещер гулко раздается стук молотков: то работают бондари. Каждый клочок земли возделан, почва плодородна, хотя природа здесь и отказала человеку в земле. По всему течению Луары не найти уголка, который мог бы сравниться с тем роскошным ландшафтом, что открывается отсюда взору путника. Три плана этой панорамы, описанной тут лишь вскользь, производят на душу неизгладимое впечатление, а если насладился ими поэт, то потом, в грезах, они часто будут ему представляться словно наяву, со всем своим несказанным романтическим обаянием. В тот миг, когда карета въехала на мост через Сизу, несколько лодок с белыми парусами стайкой выплыли из-за островков на Луаре, и это еще больше украсило прелестный пейзаж. Ивы, растущие вдоль реки, благоухали, и влажный ветерок разносил их терпкий запах. Слышалось разноголосое пение птиц; унылая песенка пастуха навевала тихую печаль, а крики лодочников возвещали о том, что где-то поодаль кипит жизнь. Легкие хлопья тумана, прихотливо повисшие на деревьях, разбросанных по долине, завершали эту чудесную картину, придавая ей какое-то особенное очарование. То была Турень во всей своей красе, то была весна во всем своем великолепии. Только в этой части Франции - в единственном месте, покой которого не суждено было нарушить иностранным войскам,- только здесь и было тихо, и казалось, что Турень не боится вторжения.
Экипаж остановился, и сейчас же из окна высунулась чья-то голова в фуражке; какой-то военный резким движением распахнул дверцы кареты и выскочил на дорогу, разумеется, намереваясь отчитать возницу, но туренец так умело чинил постромку, что полковник - это был граф д'Эглемон - успокоился и подошел к дверце экипажа, потягиваясь и расправляя затекшие руки; он зевнул и, оглядев окрестности, тронул за плечо молодую женщину, заботливо укутанную в меховую шубу.
- Проснись, Жюли,- сказал он охрипшим голосом,- погляди. Великолепный вид!
Жюли выглянула из кареты. На ней была кунья шапочка, а складки меховой шубки, в которую она куталась, совсем скрывали ее фигуру, виднелось только лицо. Жюли д'Эглемон уже не была похожа на ту веселую, счастливую девушку, что так спешила на парад в Тюильри. Уже не было на ее щеках, по-прежнему нежных, тех розовых красок, которые когда-то придавали им такую свежесть. Несколько черных прядок, развившихся от ночной сырости, подчеркивали матовую белизну ее лица, живость которого угасла. Однако взор ее горел каким-то странным огнем, а под глазами, на впалых щеках, лежали синеватые тени. Она с безразличным видом оглядела равнины Шера, Луару и островки на ней, Тур и длинную цепь скал Вувре, потом, даже не взглянув на восхитительную долину Сизы, отпрянула в глубь кареты, и ее слабый голос прозвучал на открытом воздухе чуть слышно:
- Да, чудесный вид!
Она, следовательно, на свое несчастье, одержала верх над отцом.
- Жюли, тебе не хотелось бы жить здесь?
- Не все ли равно, где жить,- безучастно заметила она.
- Тебе нездоровится?- спросил полковник д'Эглемон.
- Да нет же,- ответила молодая женщина, сразу оживившись. Она улыбнулась, посмотрела на мужа и добавила: - Просто спать хочется.
Вдруг раздался стук копыт: кто-то мчался галопом. Виктор д'Эглемон выпустил руку жены и обернулся, глядя на дорогу, в ту сторону, где она делает поворот. Лишь только полковник отвел взгляд от Жюли, веселое выражение исчезло с ее бледного лица, будто его перестал освещать какой-то внутренний свет. Ей не хотелось смотреть на пейзаж, не хотелось знать, что это за всадник, чей конь скачет так неистово; она забилась в уголок и без мыслей, без чувств устремила неподвижный взгляд на лошадей. У нее был такой же тупой вид, какой бывает у бретонского крестьянина, когда он слушает проповедь священника. Вдруг из тополевой рощи и зарослей цветущего боярышника показался молодой человек на породистом коне.
- Это англичанин,- произнес полковник.
- Ей-богу, верно, ваше сиятельство,- заметил возница.- Знаем мы этих молодчиков, они так и норовят сожрать Францию.
Незнакомец был одним из тех путешественников, которые находились на континенте в ту пору, когда Наполеон велел арестовать всех англичан; то было возмездие за посягательство на права французов, допущенное английским правительством при разрыве Амьенского договора1. По прихоти императора пленники, однако, не остались в тех краях, где они были задержаны или где им сначала разрешили жить по их выбору. Большинство англичан было переправлено с разных концов империи в Турень, ибо считалось, что их пребывание в других местностях может повредить интересам континентальной политики2. Молодой пленник, старавшийся рассеять в то утро свой сплин, был жертвой этого бюрократического мероприятия. Два года назад по милости министерства внешних сношений ему пришлось расстаться с мягким климатом Монпелье, где его застал разрыв мирного договора и где он искал исцеления от болезни легких. Как только молодой человек распознал в графе д'Эглемоне военного, он поспешно перевел взгляд и, резко отвернувшись, стал смотреть на луга, раскинувшиеся вдоль Сизы.
- Пренагло ведут себя эти англичане; воображают, будто весь земной шар принадлежит им!- проворчал полковник.- Погодите, Сульт задаст им жару.
Пленник проскакал мимо кареты и заглянул в нее. Взгляд был мимолетен, но англичанина поразило печальное выражение на задумчивом лице графини, придававшее ей неизъяснимое очарование. Нередко встречаются мужчины, которых глубоко трогает страдальческий вид женщины; им кажется, что печаль - порука постоянства в любви. Жюли задумалась, глядя в одну точку, и не обратила внимания ни на коня, ни на всадника. Постромку починили быстро и прочно. Граф сел в карету. Возница, стараясь наверстать потерянное время, мчал путешественников по насыпи, тянувшейся вдоль нависших скал, над которыми по склону горы зреет виноград, лепится столько прелестных домиков и видны развалины знаменитого монастыря Мармутье, обители св. Мартина.
- Что нужно этому тщедушному лорду! - воскликнул полковник, обернувшись и заметив, что всадник, скачущий за каретой от самого моста,- тот самый молодой англичанин, которого они уже повстречали.
Незнакомец не нарушал приличий,- он ехал по самому краю насыпи, поэтому полковник, бросив на англичанина угрожающий взгляд, откинулся на спинку сиденья. Но, несмотря на неприязненное чувство, он отметил про себя, что лошадь красива, а всадник ловок. Молодой человек был из породы тех британцев, лица которых отличаются белой, холеной кожей и до того нежным румянцем, что иной раз так и хочется спросить: а не лицо ли это какой-нибудь хрупкой девицы? Он был белокур, высок и строен; на его костюме лежал тот отпечаток изысканности и аккуратности, который присущ щеголям чопорной Англии. Краснел он, глядя на графиню, пожалуй, скорее от застенчивости, нежели от приятного волнения. Жюли всего лишь раз бросила взгляд на незнакомца, да и то ее чуть не принудил к этому муж, который хотел, чтобы она полюбовалась чистокровной лошадью. Глаза Жюли встретились тогда с глазами робкого англичанина. С этой минуты всадник уже не скакал рядом с каретой, а следовал за ней на некотором расстоянии. Графиня еле взглянула на незнакомца. Она не обратила внимания ни на породистого коня, ни на внешность всадника, о которых ей толковал муж, и откинулась на сиденье, чуть поведя бровью в знак согласия. Полковник снова заснул; супруги доехали до Тура, не обменявшись ни словом, и ни разу восхитительные пейзажи, расстилавшиеся вокруг, не привлекли внимания Жюли. Пока г-н д'Эглемон дремал, она подолгу всматривалась в него. Когда же она взглянула на него в последний раз, карету подбросило, медальон, висевший на черной ленточке, повязанной вокруг шеи молодой женщины, упал к ней на колени, и перед Жюли вдруг предстало лицо ее отца. Из глаз ее хлынули долго сдерживаемые слезы. Ветер осушил их, но англичанин, вероятно, заметил влажные и блестящие следы слез на бледных щеках графини. Полковник д'Эглемон, посланный императором с приказом к маршалу Сульту, которому должно было защитить Францию от вторжения, предпринятого англичанами в Беарне, воспользовался поручением, чтобы избавить жену от опасностей, угрожавших в те дни Парижу, и вез ее в Тур к своей старой родственнице. Вскоре карета въехала в город, покатила по мосту, потом по Главной улице и остановилась у старинного особняка, где жила бывшая маркиза де Листомэр-Ландон.
Маркиза де Листомэр-Ландон была одной из тех красивых, бледных, седовласых, улыбающихся тонкой улыбкой старух, которые украшают голову неслыханными чепцами и, кажется, еще носят фижмы. Эти старые дамы, семидесятилетние портреты эпохи Людовика XV, почти всгда ласковы, будто сердца их еще способны любить, не так благочестивы, как набожны, и не так набожны, как это кажется; от них всегда веет запахом пудры "марешаль"; они отлично рассказывают, а еще лучше беседуют и охотнее смеются какому-нибудь воспоминанию, чем шутке. Современность им не по душе.
Когда старая горничная доложила маркизе (скоро ей должны были вернуть титул) о приезде племянника - а они не виделись с самой испанской войны,она поспешно сняла очки, захлопнула "Галерею старого двора", свою любимую книгу, затем с удивительным для ее лет проворством спустилась на крыльцо как раз в тот миг, когда Жюли с мужем поднимались по ступеням.
Тетка и племянница обменялись быстрыми взглядами.
- Здравствуйте, дорогая тетушка,- крикнул полковник, порывисто обнимая и целуя старуху.- Я привез вам одну молодую особу. Возьмите ее под свое крылышко. Собираюсь доверить вам свое сокровище. Моя Жюли не ведает ни ревности, ни кокетства, она ангел кротости... И здесь она, надеюсь, не испортится,- заключил он неожиданно.
- Вот ведь негодник! - ответила маркиза, бросив на него насмешливый взгляд.
Она первая с какой-то благосклонной любезностью вызвалась поцеловать Жюли, которая была все так же задумчива; лицо ее выражало скорее смущение, чем любопытство.
- Давайте же знакомиться, душенька,- промолвила маркиза.- Не пугайтесь меня; право, в обществе людей молодых я всегда стараюсь не быть старухой.
По обычаю, заведенному в провинции, маркиза, прежде чем провести племянника с женой в гостиную, велела было приготовить для них завтрак, но граф прервал поток ее красноречия, с важностью заявив, что времени у него в обрез,- только пока перепрягают лошадей на станции. Поэтому все трое поспешили в гостиную, и полковник едва успел рассказать своей двоюродной тетке о политических и военных событиях, которые заставляли его просить приюта для молодой жены. Пока он рассказывал, тетка поглядывала то на племянника, говорившего без умолку, то на племянницу и решила, что причина ее грусти и бледности - вынужденная разлука. У маркизы был такой вид, точно она говорила себе: "Они влюблены друг в друга".
Со старого двора, вымощенного камнем и кое-где поросшего травой, донеслось щелканье бича. Виктор еще раз поцеловал маркизу и быстро пошел прочь.
- Прощай, моя дорогая!- сказал он, обнимая жену, которая проводила его до кареты.
- Ах, позволь проводить тебя хоть немножко, Виктор,- ласково говорила она,- мне так не хочется расставаться...
- Полно! Куда тебе ехать!
- Тогда прощай,- ответила Жюли,- будь по-твоему.
Карета скрылась.
- Так, значит, вы очень любите моего милейшего Виктора? - спросила маркиза племянницу, бросив на нее мудрый, испытующий взгляд, каким старые женщины нередко смотрят на молодых.
- Увы, сударыня,- ответила Жюли,- кто же выходит замуж не любя?
Наивность, с какой были произнесены эти слова, явно говорила о нравственной чистоте Жюли или же о чем-то сокровенном. И трудно было подруге Дюкло3 и маршала Ришелье4 удержаться и не разведать тайну молодой четы. Обе женщины стояли у ворот и следили за удаляющейся каретой. Взор Жюли не выражал любви в том смысле, как понимала это маркиза. Почтенная дама была уроженкой Прованса, и страсти ее были пылки.
- Как же вы попались в сети моему племяннику-повесе? - спросила она у племянницы. Жюли невольно вздрогнула, ибо по тону и взгляду старой кокетки она поняла, что маркиза отлично знает нрав Виктора, быть может, лучше, чем она сама. Г-жа д'Эглемон была встревожена и неловко пыталась скрыть свои чувства: скрытность - единственное пристанище для душ чистых и страждущих. Г-жа де Листомэр не стала допытываться, но тешилась мыслью, что в своем уединении развлечется любовной тайной, ибо, думалось ей, племянница завела какую-то презанятную интрижку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30