душа человеческая, воспаряя над плывущим судном, могла объять незыблемые пространства. Удивительно было здесь противопоставление одиночества кипучей жизни, тишины - шуму, и никто бы не мог сказать, где начинается жизнь и шум, где - небытие и тишина; и человеческий голос не нарушал этих божественных чар. Испанца-капитана и матросов-французов охватил какой-то благоговейный восторг, все навевало на них воспоминания. В воздухе разлилась истома. Лица сияли радостью, минувшие горести были преданы забвению, а волны тихо баюкали людей, словно в дивном сне. Однако старик пассажир, прислонившийся к защитному заслону, то и дело тревожно поглядывал на горизонт. Во всех чертах его сквозило какое-то недоверие к судьбе, и, казалось, он боялся, что ему еще не скоро удастся вступить на французскую землю. Это был маркиз д'Эглемон. Счастье не осталось глухо к его мольбам, к его усилиям. Пять лет провел он в поисках, в тяжелых трудах и сделался обладателем крупного состояния. Ему так хотелось вновь увидеть родину и осчастливить семью, что он последовал примеру нескольких французских негоциантов из Гаваны и сел с ними на испанский бриг, отправлявшийся в Бордо. Воображение его, утомленное вечным предвидением горя, теперь рисовало ему прекрасные картины минувшего счастья. Он издали заметил бурую полоску земли, и ему уже чудилось, что он видит жену и детей. Он уже был дома, у своего очага, в ласковом кругу близких. Он представлял себе Моину - она похорошела, выросла, в ней появилось что-то степенное, как у взрослой девушки. Когда эта воображаемая картина словно воплотилась для него в действительность, слезы покатились из глаз его, и, чтобы скрыть волнение, он посмотрел на горизонт, в сторону, противоположную той, где виднелась туманная полоска, возвещавшая землю.
- Опять он! - промолвил маркиз.- Так и идет следом за нами!
- Что там такое? - спросил капитан.
- Корабль,- вполголоса ответил генерал.
- Я еще вчера его приметил,- сказал капитан Гомес.
И, значительно посмотрев на генерала, он шепнул ему на ухо:
- Он гонится за нами.
- Не понимаю, отчего же он до сих пор не настиг нас,- заметил старый воин,- ведь он обмачтован получше вашего проклятого "Святого Фердинанда".
- Какие-нибудь помехи,- пробоина, может быть...
- Он нас догоняет! - крикнул генерал.
- Это колумбийский корсар,- сказал ему на ухо капитан.- Мы находимся еще в шести лье от земли, а ветер слабеет.
- Он не идет, а летит, будто знает, что часа через два жертва выскользнет у него из рук. Ну и смельчак!
- Это он!- вскричал капитан.- Да, не зря зовется он "Отелло". Недавно он потопил испанский фрегат, а ведь у самого-то пушек тридцать, не больше! Его одного я и боялся, я знал, что он крейсирует у Антильских островов. Эге, ветер крепчает,- продолжал он, помолчав и наблюдая за парусами своего корабля.- Доберемся! Иначе нельзя. Парижанин неумолим.
- Он тоже добирается,- ответил маркиз.
"Отелло" был приблизительно в трех лье. Хотя экипаж и не слышал, о чем говорил маркиз с капитаном Гомесом, появление парусника привлекло всеобщее внимание; почти все матросы и пассажиры подошли к тому месту, где стояли собеседники; большинство приняло бриг за коммерческое судно, и все с любопытством смотрели, как он приближается, но вдруг какой-то матрос крикнул на своем образном языке:
- Святой Иаков! Всем нам крышка, это сам Парижанин!
При этом грозном имени ужас охватил бриг, смятение воцарилось неописуемое. По приказу капитана матросы мгновенно принялись за дело: под угрозой опасности, стремясь во что бы то ни стало достигнуть берега, Гомес распорядился поднять на корабле все высокие и низкие лисели, чтобы ветер надувал поверхность всех парусов, натянутых на реях. С огромным трудом удалось произвести этот маневр; разумеется, не хватало того поразительного единства в действиях, которое так восхищает на военном судне. "Отелло" летел, словно ласточка, паруса его были установлены по ветру, но казалось, что прошел он все же немного, и несчастные путешественники почувствовали сладостную надежду. Но в то мгновение, когда после неслыханных усилий "Святой Фердинанд" ускорил ход благодаря искусным маневрам, в которых принимал участие сам Гомес, показывая всем, как надо действовать, и давая указания, рулевой, конечно, не без умысла, сделал неправильный поворот и поставил бриг бортом против ветра. Под ударами бокового ветра паруса так сильно "заполоскались", что "отняли" у судна ветер; лисель-сприты сломались, и корабль "отказал". Капитан был взбешен и стал белее паруса; одним прыжком бросился он к рулевому и занес над ним кинжал с такой яростью, что промахнулся, но все же столкнул матроса в море; затем он схватил руль и попытался возместить урон, нанесенный его испытанному, бывалому судну. Слезы отчаяния стояли в глазах его, ибо предательство, угрожающее плодам наших трудов, причиняет нам более глубокое горе, нежели неминуемая смерть. Но чем больше сыпал капитан проклятиями, тем хуже двигалось дело. Он сам выстрелил из сигнальной пушки, надеясь, что выстрел услышат на берегу. В тот же миг корсарское судно, которое приближалось с неимоверной быстротой, ответило выстрелом из пушки, и ядро не долетело до "Святого Фердинанда" лишь туазов на десять.
- Черт возьми! - крикнул генерал. - Ловкий прицел! И пушки у них особенные.
- Ну, раз он заговорил с вами, значит, помалкивайте!..- заметил какой-то матрос.- Парижанину нечего бояться и английского корабля...
- Все кончено! - безнадежно воскликнул капитан, наводя подзорную трубу на берег.- Мы еще дальше от Франции, чем я предполагал.
- Зачем отчаиваться?- воскликнул генерал.- Все ваши пассажиры французы, они зафрахтовали ваше судно. Вы говорите, что корсар этот уроженец Парижа? Так поднимите же белый флаг и...
- И он пустит нас ко дну,- ответил капитан.- Он ни перед чем не остановится, лишь бы завладеть богатой добычей.
- Ну, если это пират...
- Пират?- сердито сказал матрос.- Э, все у него узаконено, он-то знает, что делает.
- Так покоримся же своей участи! - воскликнул генерал, поднимая глаза к небу.
У него достало сил сдержать слезы.
Не успел он вымолвить эти слова, как раздался второй пушечный выстрел; ядро, пущенное более метко, попало в корпус "Святого Фердинанда" и пробило его.
- Лечь в дрейф! - приказал удрученный капитан.
Матрос, защищавший честь Парижанина, стал очень искусно помогать выполнению маневра, вызванного беспомощным положением судна Прошло смертельно тягостных полчаса. Экипаж находился в глубоком унынии. "Святой Фердинанд" вез четыре миллиона пиастров, составлявшие богатство пяти пассажиров и богатство генерала - миллион сто тысяч франков. На "Отелло", который теперь был в десяти ружейных выстрелах, уже отчетливо виднелись грозные жерла дюжины пушек, готовых открыть огонь. Казалось, ветер, посланный самим дьяволом, подгонял корабль; но взгляд искушенного моряка легко угадывал, чем объясняется эта быстрота,- стоило лишь присмотреться к стремительному ходу брига, к его продолговатому, узкому корпусу, к высокому рангоуту, к тому, как скроены паруса, как превосходна, как легка вся оснастка, с каким проворством, с какой слаженностью, будто один человек, действует весь экипаж, ставя по ветру белую стену парусов. Стройное деревянное сооружение, казалось, дышало уверенностью в своей силе, было проворно и понятливо, как боевой конь или хищная птица. Матросы на корсарском корабле двигались безмолвно и готовы были в случае сопротивления уничтожить утлое торговое суденышко, которое, к счастью для себя, присмирело и напоминало провинившегося школьника, застигнутого учителем.
- У нас ведь есть пушки! - закричал генерал, сжимая руку капитана.
Испанец бросил на старого воина взор, полный мужества и отчаяния, и промолвил:
- А люди где?
Маркиз оглядел экипаж "Святого Фердинанда" и содрогнулся. Все четыре купца были бледны и тряслись от страха, а матросы собрались в кружок и, очевидно, сговаривались о том, как бы перейти на сторону "Отелло"; они смотрели на корабль корсара с жадным любопытством. Только боцман, капитан и маркиз, глядя прямо в глаза друг другу, обменивались мыслями, полными благородства.
- Да, капитан Гомес, я давным-давно расстался со своей страной и семьей, и сердце мое было сражено горем! Неужели мне суждено проститься с ними навеки в тот самый миг, когда я несу радость и счастье своим детям?
Генерал отвернулся, и, когда гневные его слезы упали в море, он заметил, что рулевой вплавь достиг корсарского судна.
- На этот раз,- ответил капитан,- вы, конечно, проститесь с ними навсегда.
Моряка испугал безумный взгляд француза. В это время оба судна стали почти борт к борту. Генерал, увидев экипаж вражеского брига, поверил жуткому предсказанию Гомеса. По три человека стояло у каждого орудия. Пушкарей можно было принять за бронзовые статуи, так атлетически были они сложены, так застыли их лица, так мускулисты были их обнаженные руки. Смерть, поразив этих силачей, не сбила бы их с ног. Хорошо вооруженные, деятельные, ловкие и крепкие матросы стояли неподвижно. Их мужественные лица загорели на солнце, огрубели от непогоды. Глаза их горели, в них светились отвага и сметливость, злобное торжество. Глубокое молчание корсаров, столпившихся на палубе, свидетельствовало о строжайшей дисциплине, благодаря которой чья-то несокрушимая воля усмиряет этих злых духов, принявших человеческий образ. Главарь стоял у грот-мачты, скрестив руки; он был без оружия, лишь топор лежал у его ног. Голову его защищала от солнца широкополая войлочная шляпа, и тень от нее скрывала лицо. Солдаты, пушкари и матросы, напоминавшие собак, лежащих у ног хозяина, переводили взгляд со своего капитана на торговое судно. Когда бриг подошел к бригу, толчок вывел корсара из задумчивости, и он шепнул что-то своему молодому помощнику, стоявшему в двух шагах от него.
- На абордаж! - крикнул молодой корсар.
И "Отелло" с поразительною быстротой взял на абордаж "Святого Фердинанда". Корсар негромко отдавал приказания, его помощник повторял их, и люди - а каждому заранее были известны его обязанности - преспокойно отправились на палубу захваченного корабля, словно семинаристы к обедне, и, связав руки матросам и пассажирам, захватили добычу. Они мигом перетащили на палубу "Отелло" бочки, наполненные пиастрами и съестными припасами, и весь экипаж "Святого Фердинанда". Когда корсары, связав генералу руки, швырнули его на какой-то тюк, словно он сам был вещью, ему почудилось, что все это он видит во сне. Корсар, его помощник и один из матросов, очевидно, исполнявший обязанности боцмана, стали совещаться. Говорили они недолго, потом матрос свистнул; по его приказу все корсары перескочили на борт "Святого Фердинанда", вскарабкались на мачты и принялись обдирать паруса и снасти с такою быстротою, с какою солдат на поле брани раздевает убитого, позарившись на его сапоги и шинель.
- Пришла наша погибель,- спокойно сказал маркизу испанец, следивший взглядом за жестами трех главарей, пока они совещались, и за движениями матросов, старательно разбиравших оснастку брига.
- Отчего вы так думаете? - спокойно спросил генерал.
- А вы полагаете, что они будут с нами церемониться?- ответил испанец.Они, по всей вероятности, сейчас решили, что нелегко будет сбыть "Святого Фердинанда" во французских или испанских портах, и решили потопить его, чтобы не возиться. Ну, а нас... уж не воображаете ли вы, что они возьмут на себя обузу и будут нас кормить, когда сами не знают, к какому порту пристать?
Не успел капитан произнести эти слова, как генерал услышал душераздирающие вопли и глухой плеск, будто в воду упало несколько человек. Он обернулся - четырех негоциантов как не бывало. И когда генерал с ужасом взглянул на восьмерку свирепых пушкарей, то увидел, что руки у них еще подняты.
- Ну, что? Я говорил вам,- бесстрастно вымолвил испанец.
Маркиз порывисто вскочил; море уже успокоилось, и он даже не мог различить того места, где его несчастные спутники пошли ко дну; сейчас они, связанные по рукам и ногам, бились под водою, а может быть, их уже пожирали рыбы. В нескольких шагах от него изменник-рулевой и матрос со "Святого Фердинанда", превозносивший и до того могущество Парижанина, по-приятельски разговаривали с корсарами и указывали пальцем на тех моряков с брига, которых считали достойными экипажа "Отелло"; двое юнг уже связывали ноги остальным матросам, не обращая внимания на их страшные проклятия. С отбором было покончено, восемь пушкарей схватили приговоренных и, не вдаваясь в излишние разговоры, швырнули за борт. Корсары с каким-то злобным любопытством наблюдали за тем, как люди падали в воду, за их искаженными чертами, за последними муками; у самих корсаров лица не выражали ни насмешки, ни удивления, ни жалости. Для них, очевидно, это было самое обыкновенное, привычное дело. Пожилых гораздо больше занимали бочки с пиастрами, стоявшие у основания грот-мачты, и они смотрели на эти бочки с какою-то мрачной, застывшей усмешкой. Капитан Гомес и генерал сидели на тюке и, как бы советуясь друг с другом, обменивались горестными взглядами. Вскоре оказалось что из всего экипажа "Святого Фердинанда" лишь они оставлены в живых. Семеро матросов, выбранных среди испанских моряков двумя предателями, уже с радостью превратились в перуанцев.
- Что за мерзавцы! - вдруг крикнул генерал; честность и благородное негодование заглушили в нем и горе и осторожность.
- Они подчиняются необходимости,- хладнокровно заметил Гомес.- Ежели бы вам попался кто-нибудь из этих молодчиков, ведь вы бы проткнули его шпагой.
- Капитан,- проговорил молодой корсар, обернувшись к испанцу,Парижанин слышал о вас, вы единственный человек, говорит он, который хорошо знает проливы Антильских островов и берега Бразилии. Не хотите ли...
Капитан перебил его презрительным возгласом:
- Я умру, как подобает моряку, испанцу, христианину... понял?
- В воду! - крикнул молодой человек.
Два пушкаря, услышав приказ, схватили Гомеса.
- Вы подлые трусы!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30