При виде их Андре улыбнулся.
— Полагаю, ты приобрел их, надеясь, что они будут нести нам яйца.
— Не будут нестись — съедим, — логично и кратко ответил Тома.
На поразительно малую сумму денег ему удалось купить не только все необходимые продукты, но и бечевку, молоток и гвозди, а кроме того, различные кухонные принадлежности и посуду: тарелки, чашки, кофейник и большой нож.
Такие ножи гаитяне используют для рубки сахарного тростника; это было острое, опасное оружие.
Видно было, что негр очень доволен своими приобретениями, и Андре, радуясь тому, что не стал вмешиваться и оставил все хозяйственные дела на его усмотрение, улыбнулся:
— Если мы задержимся здесь на некоторое время, думаю, тебе понадобится еще немало вещей.
— Начинают с малого, — ответил Тома. На это нечего было возразить, и Андре, горевший нетерпением задать ряд вопросов, начал:
— Ты не знаешь, здесь есть поблизости какой-нибудь монастырь? — Сообразив, что негр может его не понять, он продолжал:
— Монахини. Я видел в лесу монахиню.
— Пришла из церкви, — сказал Тома, указывая в том направлении, куда убежала девушка, затем добавил:
— Церковь — там.
— Тогда я поеду, взгляну на нее, — предупредил Андре. — Ты оседлаешь мне лошадь?
Он почувствовал, что Тома хочет что-то возразить, удержать его, уговаривая, что не стоит этого делать, но Андре твердо решил ехать, и негр, будто догадавшись об этом, не сказал ни слова.
Он просто вывел из конюшни оседланную лошадь, и Андре, повязав галстук и опустив рукава рубашки, вскочил на нее.
Солнце жгло уже немилосердно, поэтому Андре надел шляпу, но пиджак надевать не стал.
Он поехал по заросшей травой и мхом дорожке, направляясь в ту сторону, куда убежала от него прелестная монахиня.
Далее нужно было подняться на небольшой холм, а затем шла тропинка, которую Андре обнаружил еще раньше.
Ехать приходилось медленно, так как длинные ветки нависали над дорогой, угрожая сорвать шляпу с головы всадника.
Нужно было то и дело объезжать или перескакивать через стволы деревьев, поваленных бурей или отживших свой век и упавших поперек тропинки.
Вскоре, даже раньше, чем он ожидал, Андре увидел то, ради чего приехал сюда: строение, которое не могло быть ничем иным, как только церковью.
Она стояла на небольшом возвышении среди деревьев, окруженная скоплением полуразвалившихся земляных хижин, с которых уже давным-давно слетели их тростниковые крыши.
Старая каменная церковь была построена, как решил Андре, гораздо раньше, чем дом его дяди; ее стены были сплошь увиты стеблями вьющихся растений, чья зелень сливалась с зеленью росших вокруг деревьев.
Однако на крыше ясно просматривался остроконечный шпиль, может быть, не такой высокий, как раньше; сама же крыша, прохудившаяся во многих местах, была залатана неровными кусками дерева, прижатыми для прочности большими камнями.
Все это, конечно, лишало церковь некоторого необходимого ей ореола святости, однако сомневаться было нельзя — это было именно то, что искал Андре.
Вероятно, именно потому, что церковь такая старая, что она простояла здесь, должно быть, лет сто, если не больше, его дядя выбрал место для собственного дома неподалеку от нее.
Он жалел теперь, как уже не раз жалел за время своего путешествия в Америку, а оттуда — на Гаити, что не читал тех писем, которые так часто приходили от его дяди, еще когда они жили во Франции.
Естественно, все они там и остались, когда их семье пришлось во время революции эмигрировать в Англию.
После того как его отец написал о постигшем их несчастье, они получили в ответ только несколько писем. Затем воцарилось зловещее молчание.
Сейчас уже не столь важно, каковы были мотивы действий дяди в то время, когда он еще только поселился на Гаити, размышлял Андре, подъезжая к старинному строению; главное — он нашел церковь, в которой тот, по всей вероятности, спрятал свои деньги.
Одно обескураживало: какой бы церковь ни была десять лет тому назад, сейчас она казалась частью самого леса, как, впрочем, и другие постройки в округе, благодаря буйной растительности.
Трудно, пожалуй, будет определить, как должна тень этого здания падать на землю, если вся земля вокруг него густо поросла кустарником и маленькими деревцами.
Андре представил себе, в какие, должно быть, запутанные клубки сплелись под землей их корни и как тяжело — если только это вообще осуществимо — будет копать; в таком случае придется сначала очистить все вокруг от этой пышной растительности. Разумеется, пока рано было об этом думать. Андре подъехал к церкви и, увидев, что дверь открыта, соскочил с лошади.
Он привязал поводья к столбику, который, кажется, именно для этой цели и был здесь когда-то вкопан.
Еще раз оглядевшись вокруг, Андре заметил, что полуразвалившиеся кайе, которые, как ему сначала показалось, находились совсем рядом, на самом деле стояли довольно далеко от церкви.
Возможно, первоначально церковь построили в центре какой-то туземной деревушки, но если это и было так, значит, все ее обитатели разошлись куда-то, покинув свои дома.
Теперь оставалась только церковь.
Взглянув на восток, Андре увидел длинное низкое строение, которое прежде было скрыто от него громадным миндальным деревом.
Стены его были белые, оштукатуренные, такие же, как в доме его дяди, но здесь они были в довольно хорошем состоянии. Ставни, закрывавшие окна, были целы.
Посреди здания виднелась дверь, и медный колокольчик, висевший у входа, был начищен до блеска, он так и сверкал на солнце.
По-видимому, здесь-то и живут монахини, подумал Андре.
Однако он решил, что визит к ним — даже к той прелестной юной монахине, которая кормила в лесу птиц, — можно отложить; сначала он хотел осмотреть церковь.
Андре вошел внутрь и понял, что он был прав, предполагая, что церковь эта очень старая.
Стены ее были сложены из грубого камня, но в алтаре Андре заметил росписи, которые привели его в восторг и одновременно заинтересовали.
Еще в доме Жака он увидел несколько подобных картин. Рассматривая их, он удивлялся, как сильно они отличаются от всего, что ему приходилось видеть до сих пор.
Рисунок был довольно грубый, примитивный; цвета локальные, яркие, брызжущие светом краски слепили глаза, но было в них в то же время что-то глубоко проникавшее в душу, нечто такое, что было в картинах ранних итальянцев.
Жак, заметив, что Андре интересуется его картинами, объяснил:
«История Гаити — это пиратские набеги и перерезанные глотки, но она может стать также и историей искусства, если, конечно, его развивать».
«Что вы хотите этим сказать?» — поинтересовался Андре.
«Некоторые мулаты, вроде меня, побывали в других странах мира и познакомились там с произведениями живописи. Вернувшись домой, они тоже захотели попробовать свои силы в этой области. И вот что из этого вышло».
«Они очень необычны, — сказал Андре. — Конечно, видно, что их писал не профессиональный художник; но, хоть я и не специалист, мне кажется, что они необыкновенно талантливы. Есть в них что-то наивное, своеобразное».
«Вы правы, — согласился с ним Жак. — Когда-нибудь я отправлю кое-какие из этих картин в Америку или попрошу Керка сделать это за меня».
«Сомневаюсь, чтобы американцы их оценили, — заметил Керк. — Пусть лучше Андре покажет их в Англии».
«А еще лучше — во Франции», — добавил тот, глубоко вздохнув.
Теперь, разглядывая росписи, покрывавшие стены церкви, Андре вспомнил тот разговор; они были очень похожи на картины, которые он видел у Жака: примитивные изображения святых и ангелов, Девы Марии, ребенка-Иисуса и Христа, распятого на кресте.
Рисунки были довольно неумелые, пропорции нарушены; все они были ярко раскрашены, но Андре чувствовал, как они могут очистить и возвысить души тех, кто молится в этой церкви.
Андре так внимательно разглядывал росписи, что для него было полной неожиданностью, когда он обнаружил, что одна из монахинь, появившаяся откуда-то из глубины церкви, неслышно подошла и встала рядом с ним.
— Что вы здесь ищете, mon ftis? — мягко спросила она.
Взглянув на нее, Андре увидел, что это негритянка. Она была так стара, что ее сморщенная кожа приняла какой-то серебристый оттенок, а темные глаза совсем запали.
Она была вся в белом, на голове — плат и покрывало, как и подобает монахине. С запястья ее высохшей руки свисали четки с большим распятием.
Голос ее звучал очень тихо, почти без выражения, но, заглянув ей в глаза, Андре понял, что она боится.
— Я зашел помолиться, та mere, — ответил он, и ему показалось, что страх, застывший в ее глазах, начал потихоньку таять. Андре снова взглянул на росписи. — Я восхищался также тем искусством, с которым украшена ваша церковь, — добавил он.
— Когда мы восстанавливали ее, — объяснила настоятельница, — у нас не было денег, и вот недавно одна из наших сестер попробовала сама украсить стены.
— Когда вы восстанавливали церковь? — спросил Андре. — И что с ней случилось?
Он почувствовал, что этот вопрос встревожил старую женщину, и она застыла в нерешительности, не зная, отвечать на него или вежливо попросить его не вмешиваться в чужие проблемы. Наконец монахиня заговорила:
— Те, в ком горит огонь насилия, не всегда с почтением относятся к дому Божьему.
Андре понял, что, видимо, церковь попытались разрушить тогда же, когда сожгли и разграбили дом его дяди, уничтожив всю семью де Вийяре.
— Могу ли я поговорить с вами, матушка? — спросил он.
— О чем, сын мой? — отозвалась старая монахиня.
— О том, что произошло здесь в имении де Вийяре, — ответил Андре. — Позвольте, я все объясню вам. Мое имя Андре де Вийяре, и бывший владелец плантации, граф Филипп де Вийяре, — мой родной отец.
Настоятельница слегка кивнула головой, словно соглашаясь, что цвет кожи ее собеседника не исключал такой возможности. Затем сказала:
— Граф был добрым человеком, щедрым и великодушным покровителем. Когда мы пришли в эти места с севера, он построил для нас дом.
— Когда же это было? — поинтересовался Андре.
— В 1791 году, когда вспыхнуло восстание. Андре вспомнил, как прошлой ночью он размышлял о революции, начавшейся на севере под предводительством Букмена.
— Здесь мы были в безопасности, — продолжала монахиня. — Мы жили мирно и счастливо, пока, спустя десять лет с того дня, не погиб наш добрый покровитель.
В голосе ее явственно прозвучали нотки ужаса, а старая, дрожащая рука потянулась к четкам и крепко сжала распятие, словно ища у него защиты от собственных воспоминаний.
— Что же случилось тогда с вами и с другими монахинями? — спросил Андре, стараясь говорить как можно мягче.
— Почти все мы укрылись в лесу, — ответила старая настоятельница.
— Почти все? Что это значит?
С минуту Андре казалось, что она оставит его вопрос без ответа. Затем она все-таки произнесла едва слышным шепотом:
— Они не позволили les blance уйти.
Тогда он понял, что белых монахинь убили, при этом, без сомнения, надругавшись над ними.
В таком случае, кто же была та юная монахиня, которую он встретил в лесу? Та, которая так стремительно умчалась от него?
Он размышлял, стоит ли сейчас спрашивать о ней, и в конце концов решил, что лучше пока этого не делать.
Словно бы лишившись вдруг сил от этих воспоминаний, старушка опустилась на одно из сидений в алтаре; Андре сел рядом с ней.
— Это было ужасно! — произнесла она. — Просто ужасно! Но Господь всемилостивый не оставил нас, и когда все кончилось и мы смогли вернуться, то обнаружили, что хоть церкви и причинили некоторые повреждения, но дом наш остался почти таким же, каким был, когда мы уходили.
— Это большая удача, — согласился Андре.
— Мы от всей души возблагодарили Бога, — просто сказала монахиня.
— Ну а теперь? Как вам живется теперь? — поинтересовался Андре.
Настоятельница перевела глаза на алтарное распятие; Андре обратил внимание, что оно высечено из дерена чьей-то не очень умелой рукой.
И без вопросов было ясно, что нее прежнее имущество церкви — распятие, лампады, чаша для причастия и вообще все ценное было похищено.
— Думаю, теперь нам ничто не угрожает, — тихо ответила старая монахиня. — Анри Кристоф — хороший католик, но император… — Она прервала себя на полуслове, будто опасаясь сказать что-нибудь лишнее, и ее поблекшие, серые губы задрожали.
— Император ненавидит белых и терпеть не может мулатов, — закончил за нее Андре, — но он считает, что некоторые из нас приносят ему пользу, а потому мы все еще живы.
Ему не хотелось еще больше пугать старушку, но он не мог не задать ей давно мучивший его вопрос:
— Скажите, сестры в вашей общине, — вы ведь здесь настоятельница, не так ли? — все только черные или мулатки?
На миг воцарилось молчание. Затем каким-то бесцветным, сухим, без всякого выражения голосом старая монахиня ответила:
— Абсолютно все, мосье!
Глава 4

Домой Андре ехал, глубоко задумавшись. Он понимал, что настоятельница солгала ему; с другой стороны, он не мог ей признаться, что видел в лесу белую монахиню.
Он размышлял, могла ли та, после того как в страхе убежала от него, расе казать другим сестрам, что ее так напугало; возможно, они уже заранее прячутся от него, готовые к его появлению.
Однако Андре был почти уверен, что во взгляде матери-игуменьи, когда она впервые посмотрела на него, был не только страх, но и удивление. Впрочем, это открытие ничего ему не давало.
«Вот и еще одна головоломка; сколько их у этой загадочной, таинственной земли?» — подумал он.
Андре ехал медленно, не спеша оглядывая плантации по сторонам дороги, просторные поля, на которых его дядюшка выращивал хлопок; кое-где попадались густые банановые рощицы; потом потянулись плантации сахарного тростника, совершенно неухоженные — раньше они, должно быть, давали богатый урожай.
Он удивлялся, почему бы императору и его главнокомандующему Анри Кристофу не послать своих негров поработать на плантациях.
Затем Андре вспомнил, что ему говорили о неграх: они считают себя теперь абсолютно свободными и, сбросив гнет одних хозяев, не собираются впрягаться в новую лямку, работая на других.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23