Все чего хотел каждый из этих бывших рабов — так это маленькое кайе где-нибудь в стороне от других, где он мог бы спокойно жить со своей семьей, да клочок земли, чтобы выращивать овощи для пропитания.
Было уже за полдень, когда Андре наконец вернулся и поставил свою лошадь за дом, туда, где находились конюшни — полуразрушенные, почти без крыш, — и все же это было хоть какое-то укрытие для двух лошадей.
Лошадь Тома стояла на месте, значит, негр был дома; войдя внутрь, Андре увидел, как тот расставляет на саквояже, служившем ему столом, купленные сегодня тарелки.
— Ты ведь не собираешься подавать обед так рано? — удивился Андре.
— Сейчас есть, потом уходим — мосье встретится с Дамбаллахом, — как всегда коротко ответил негр.
Андре взглянул на него, удивившись еще больше:
— Ты хочешь сказать, что церемония воду состоится сегодня вечером, ты все устроил? — воскликнул он.
Отвечать было не обязательно — Андре уже и сам все понял. Так вот куда уходил Тома ночью, вот почему звук барабанов был слышен так близко!
«Ну что ж, — подумал Андре, — по крайней мере узнаю, что такое воду… Хотя сбудутся ли радужные надежды Тома на то, что все их проблемы сразу разрешатся — это еще вилами по воде писано; все в руках Божьих!»
Поездка верхом разгорячила Андре, и он решил немного освежиться. Спустившись к колодцу, он стал плескать на себя ведро за ведром прохладную, чистую, как хрусталь, воду.
Затем внимательно осмотрел себя с головы до ног, проверяя, не смылся ли порошок; все оказалось в порядке — порошок Жака был очень прочным и держался крепко, так что никто со стороны не мог бы даже на минутку заподозрить, что перед ним белый человек.
Андре прекрасно сознавал всю опасность разоблачения; если на ритуальной церемонии воду вдруг откроется, что он никакой не мулат, а обыкновенный самозванец, ему, без сомнения, придется заплатить за обман своей жизнью, возможно даже, его тут же принесут в жертву богам.
Переодевшись во все чистое, Андре съел обед, приготовленный Тома с необыкновенным искусством, еще раз порадовавшись, что негр — такой чудесный повар.
Покончив с едой, он обнаружил, что обе лошади уже стоят у подъезда.
Андре спустился вниз, и они отправились, повернув в ту сторону, откуда, как показалось Андре, они только вчера прибыли.
Вскоре они забрались в самую чащу леса и не успели проехать и мили, как густая тьма тропической ночи опустилась на них, окутав их своим покрывалом.
Сначала в небе, сменяя друг друга, вспыхивали яркие оранжевые, малиново-красные и зеленые огни; затем, постепенно сгущаясь до фиолетового цвета, они стали синими, и наконец лиловато-аметистовая пелена затянула все небо.
Над головой пищали летучие мыши, до всадников доносилось отчаянное хлопанье крыльев, когда они нечаянно вспугивали каких-то птичек, уже устроившихся на ночной покой.
Затем из тишины как-то незаметно — хотя Андре был уверен, что она жила уже в этой тишине и раньше, — возникла негромкая, приглушенная дробь барабанов.
Звук нарастал, становился громче, эхом отдаваясь среди стволов деревьев, катился по горам, вздымавшим над ними свои вершины, и падал во тьму долины, расстилавшейся теперь под ними, словно бездонный омут.
На небе появились первые звезды. Держа свою лошадь прямо за лошадью Тома, Андре смотрел, как там, наверху, сквозь густое переплетение ветвей они мерцают над его головой.
Он понятия не имел, куда ведет его Тома, но негр двигался в темноте уверенно, полагаясь, как думал Андре, скорее на свое чутье, чем на зрение.
Тьма вокруг них оживала, пульсировала какой-то таинственной жизнью; в этом биении и ритмах ночи Андре улавливал загадочные звуки, несшие им весть, непонятную белому человеку.
Они были уже на самой вершине горы, когда Тома вдруг неожиданно спешился, привязав лошадь к стоявшему тут же столбику.
Мгновение поколебавшись, Андре последовал его примеру; не говоря ни слова, негр взял у него из рук вожжи.
То, что Андре принял за столбик, оказалось стволом поваленного дерева, сухая ветка которого торчала кверху под прямым углом; к ней-то Тома и привязал лошадей. Затем он вернулся к Андре и повел его за собой.
Сквозь ночную тьму Андре различал мерцающие огни; дробь барабанов становилась все громче, пока не переросла наконец в оглушительный, невыносимый грохот.
Внезапно впереди открылась поляна, и Андре резко остановился, увидев в свете пылающих факелов фигуры людей, которые двигались, то появляясь в луче света, то исчезая в непроглядной тьме.
Будто почувствовав его колебание, негр оглянулся.
— Идем! — прошептал он, и, устыдившись своего минутного страха, Андре шагнул вслед за ним.
В следующее мгновение они были уже на краю большой поляны, в центре которой высился не то столб, не то громадное дерево, — Андре не мог разобрать, что именно. Внизу под ним стояли неглубокие чаши с налитым в них маслом, из которых вырывались дрожащие языки пламени.
Неожиданно для Андре эти отдельные маленькие язычки огня слились вдруг в единый жаркий костер, взметнувшийся у подножия столба, и голоса многих людей смешались с грохотом барабанов.
Казалось, огромная толпа кричит, надрываясь, во всю силу своих легких; эти дикие, пронзительные вопли словно бросали вызов страху, в то же время порождая его.
Андре почувствовал, как рука Тома тянет его вниз, и едва только он успел послушно опуститься на землю рядом с негром, как танец начался.
Огонь вспыхнул ярче, и Андре увидел темнокожую, обнаженную до пояса женщину, танцующую в центре круга.
Он догадался, что это, видимо, была мамалои. Секунду спустя мужчина в одной темно-красной повязке, опоясывавшей его бедра, начал выводить перед собой на земле какой-то замысловатый узор из кукурузной муки.
С того места, где сидел Андре, ему было видно, как быстро двигаются пальцы папалои, создавая удивительные изгибы узора, по виду напоминавшего извивающуюся змею.
Для Андре все это было загадкой, но из книг он знал, что именно так жрецы вызывают тех богов, помощи которых они просят.
Высокое, пронзительное пение танцоров зазвучало громче, и те, кто подобно Тома и ему самому только наблюдал за ними, начали мерно раскачиваться из стороны в сторону, невольно подчиняясь ритму барабанов.
Странно было слышать таинственные, непонятные слова, слетавшие с губ танцоров, тела которых тряслись теперь в бешеном ритме, дрожа и извиваясь в почти болезненном самозабвении.
То один, то другой громкий, вибрирующий на самой высокой ноте голос взмывал ввысь, звеня отчаянной, бессловесной мольбой.
Папалои закончил выводить свой узор, и ритм песнопения стал более напряженным и четким;
Андре почувствовал, как звуки эти проникают в самую глубину его души, поднимая со дна ее какие-то странные, ему самому непонятные ощущения, нечто чувственное и в то же время жестокое.
Папалои встал и шагнул в круг света; на голове у него был высокий яркий тюрбан, свитый из разноцветных полотнищ, в который были воткнуты петушиные перья.
Было ясно, что он вот-вот впадет в транс; по телу его пробегала сильная дрожь, погремушка из тыквы, которую он держал в руке, тряслась, издавая глухой дребезжащий звук.
Танец становился все быстрее, все самозабвеннее. Лес взметнувшихся вверх рук и притопывающих ног окружил мамалои; в руках у нее бились две белые голубки.
Крылья их беспомощно трепетали, и Андре рад был, что дикие прыжки и взмахи рук танцоров заслонили от него то, что произошло дальше.
Он знал, что это жертва, которую необходимо принести богам, прежде чем просить их о чем-либо, и что мамалои должна умертвить голубок, прокусив им горло своими зубами.
Должно быть, жертва была принесена, потому что музыка вновь стала оглушительной, и жрица, держа в руках мертвые тела птичек, двигалась, пританцовывая, по кругу, так чтобы все могли их увидеть.
Когда она танцевала перед Андре, он заметил, что белые бусы — единственное, что было надето на ней выше пояса, — сделаны из змеиных позвонков.
Внезапно раздался мощный многоголосый рев, потрясший всю округу:
— Дамбаллах Уэйдо! Дамбаллах Уэйдо! Вопль повторялся опять и опять, от него, казалось, тряслись ветви деревьев над головой; папалои и те, кто помогал ему, отпили из черной бутылочки, затем выдохнули, и над губами у них поднялись маленькие белые облачка.
— Кларен, — прошептал Тома.
Андре знал, что так называется местный ром, очень крепкий, от которого не только в желудке, но и в мозгу у человека вспыхивает пламя.
Папалои двигался перед ними, раскачиваясь, трясясь так, точно стремился вырваться из собственного тела.
Потом опустился на колени и начал корчиться, рычать и стонать, катаясь по земле.
Женщина, одна из танцующих, вышла из круга и, подойдя к жрецу, накинула на него нечто вроде толстого шерстяного одеяла. Сначала она прикрыла его ноги, затем все его судорожно извивающееся тело и, наконец, голову.
Вопли вдруг прекратились, а барабанная дробь — прежде оглушительная — стала почти неслышной; теперь барабаны точно шептали, сообщая какую-то тайну.
Закутанная фигура на земле становилась, казалось, все более и более плоской. На мгновение она замерла, затем одеяло начало потихоньку шевелиться — сперва почти незаметно, но постепенно движение его становилось все более явственным.
Огонь как будто почти погас, так что Андре с трудом мог что-либо разглядеть. Затем ему почудилось, что из-под одеяла показалась рука, но он не был уверен, что действительно это видит.
Она похожа была скорее на голову змеи, грациозно покачивавшуюся перед его глазами.
Затем медленно из тьмы, — хотя света все же было достаточно, чтобы видеть ее очертания, — возникла фигура; без сомнения, это мог быть только человек, сам папалои.
Однако теперь, вопреки очевидному, тому, что тело это не могло принадлежать никому, кроме человека, оно будто бы лишилось костей, стало гибким, извивающимся, как у змеи.
«Меня загипнотизировали», — сказал себе Андре.
Но он не мог ничего с собой поделать, не мог оторвать глаз от фигуры, силуэтом вырисовывавшейся на фоне дрожащих огней масляных ламп, лица которой не было видно и которая вдруг, каким-то невероятным образом, перестала быть человеком.
И тут из темноты до него донесся голос:
«Ты здесь, Андре. Это прекрасно!»
Андре так и застыл. Должно быть, он слышит это во сне. Слова были сказаны на чистейшем французском языке, и произнес их голос его дяди!
«Ты найдешь то, что ищешь, — продолжал голос, — Сона покажет тебе это. Сона знает, где оно спрятано… Сона… Сона!..»
Голос замер, потонув в грохоте барабанов.
Жрец (или змея) уже не стоял, он снова был на земле, прикрытый одеялом, под которым последней исчезла его рука, словно она и вправду была головой змеи.
На миг у Андре перехватило дыхание. Танец начался опять, барабаны загрохотали с новой силой, пламя ярко вспыхнуло, и танцоры прыгали, стараясь перескочить через него.
Огонь бушевал, языки его лизали основание столба, взвиваясь все выше, туда, где по столбу вверх, пронзительно крича и визжа, взбирался в экстазе один из верующих.
Андре, потрясенный всем виденным и слышанным, пытался в то же время заставить себя мыслить ясно и трезво, убеждая себя в том, что голос, обратившийся к нему, вовсе не был безумной игрой его воображения.
Так мог говорить только его дядя, это был его тон, его интонации — немного жесткие и властные, его чистый и правильный французский язык.
Невозможно даже представить себе, чтобы кто-нибудь из этих полуголых негров, собравшихся здесь для выполнения своих древних колдовских ритуалов, вывезенных из Африки, мог так выражаться.
Жрец поднялся с земли.
Он подошел прямо к Андре и протянул ему руку.
Андре понял и протянул в ответ свою. Затем папалои повернулся к Тома, и они тоже пожали друг другу руки, но совсем по-другому, каким-то особым жестом; позже Андре узнал, что это был тайный знак тех, кто исповедует воду.
Жрец сказал негру что-то, чего Андре не расслышал, и перешел к следующему человеку, сидевшему рядом с ними.
Тома тронул Андре за плечо.
— Уходим, мосье, — прошептал он.
Андре неохотно поднялся на ноги.
Ему хотелось остаться, услышать еще что-нибудь, чтобы окончательно убедиться, что все, услышанное им здесь, не было сном, что все это правда.
Он увидел, что пляска стала еще более дикой и безудержной, возбуждение танцоров нарастало. Какой-то мужчина бросил женщину на землю, тело его накрыло ее тело.
Но тут Тома потащил его прочь, подальше от поляны. Ноги негра уверенно ступали по тропинке, и наконец они вышли к тому месту, где остались их лошади.
Только тут Андре смог заговорить.
— Ты слышал там какие-нибудь слова, Тома? — спросил он.
— Нет, мосье, — ответил негр. — Ничего не слышал.
— Ничего?! — в крайнем удивлении переспросил Андре. — Но этого не может быть! Когда папалои поднялся из-под одеяла, он говорил со мной.
Тома отвязал лошадей.
— Ничего не слышал, мосье, — повторил он. Андре сел на лошадь и молчал всю дорогу, пока спускался вслед за негром вниз, в долину. Тот тоже не произнес ни слова.
Только когда они уже выехали из леса и скакали вдоль плантации, Тома наконец сказал:
— Дамбаллах хранит мосье, он поможет мосье.
— Откуда же ты знаешь, если ты ничего не слышал? — резко спросил Андре.
— Папалои сказал — вы под покровительством Дамбаллаха. Теперь все хорошо.
— Так ты не заметил, что папалои говорил со мной о том, что мы здесь ищем? — снова спросил Андре.
— Слова Дамбаллаха идут прямо к сердцу, мосье.
Вот и ответ на мой вопрос, подумал Андре.
Он наконец поверил, что Тома сказал правду — он действительно ничего не слышал; какое-то внутреннее чувство подсказывало ему, что голос его дяди говорил только с ним, не слышимый никому другому.
И все-таки, как же это могло быть? Как мог нормальный, образованный, живущий в цивилизованной стране человек поверить, что умерший говорит с ним из потустороннего мира?
Андре поймал себя на том, что пытается побороть свое внутреннее убеждение, отбросить от себя мысль, что он на самом деле слышал голос дяди, что это могло произойти в действительности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23