Граф беспрерывно торопил меня, кричал: «Быстрей, быстрей, поторапливайтесь! Ребенок будет там в безопасности, нельзя терять ни минуты!» — Она замолчала, потом продолжила свой рассказ; теперь в ее голосе звенели слезы:
— Я слышала… что произошло потом, когда меня… увели…
— Я тоже хотел бы узнать об этом, но мне не хочется, чтобы ты так расстраивалась, жизнь моя.
— Нет, ты должен об этом знать, — сказала Сона. — Граф и трое его сыновей ждали перед домом; когда они увидели полчища чернокожих, пронзительно вопящих, требующих возмездия, под предводительством самого генерала Дессалина, они, должно быть, поняли, что надежды нет. — Голос Соны то и дело прерывался, но она не останавливалась, решив досказать до конца эту печальную и трагическую повесть. — Солдаты несли… головы белых ж-женщин и… и детей, насаженные на штыки!
Она плакала, и Андре стал нежно целовать ее лоб и щеки, но Сона не прерывала рассказа, продолжая совсем тихо, но решительно:
— Я… я слышала потом, что граф повернулся и… достал пистолет из своего к-кармана; он выстрелил в графиню, а двое из его сыновей сделали то же самое, избавив от мучений двух пожилых дам. Потом… потом толпа растерзала их!
Андре почувствовал огромную гордость за своего дядю и двоюродных братьев, которые вели себя так, как только и могли поступить мужчины их рода в подобной ситуации.
Он не хотел больше заставлять Сону страдать, вспоминая все эти ужасы; поцелуями он осушил слезы на ее щеках, ее влажные от слез ресницы, а потом стал нежно и ласково целовать ее в губы.
— Все уже позади, — успокаивал Андре любимую, — главное, что тебе удалось спастись.
— Солдаты начали грабить церковь, и все монахини ушли в лес и скрывались там, кроме… кроме нескольких, совсем молодых… их схватили, и я… я не знаю, что с ними сталось.
Андре прекрасно представлял себе, что с ними могли сделать; он подумал, что это вполне в духе Дессалина и его людей, всех его верных последователей, — осквернить церковь, надругаться над верующими; для них не было ничего святого.
И Туссен, и Кристоф были хорошими католиками и делали все, что в их силах, чтобы защитить священников, независимо от того, были ли те черными или белыми.
— Так, значит, дядя открыл тебе, где спрятано сокровище, перед тем как его убили? — спросил Андре.
— Я была единственной… кому он сказал об этом.
— А почему именно тебе?
— Он знал, что многих плантаторов пытали, чтобы узнать, где они прячут деньги, то же делали и с членами их семей; поэтому он решил доверить эту тайну мне, надеясь, что, если восставшие захватят его дом, мне как-нибудь удастся спастись. — Сона чуть-чуть улыбнулась и добавила:
— Возможно, у него было предчувствие. Быть может, Бог поведал ему, что я буду спасена.
— Я могу только благодарить Господа за то, что так оно и случилось, — заметил Андре.
Он стал целовать ее страстно, безумно, словно испугавшись вдруг, что ее могут отнять у него.
— Я так люблю тебя! — воскликнул Андре. — Меня приводит в ужас одна только мысль о том, что тебе пришлось вынести.
— Монахини были очень добры ко мне, — сказала Сона, — но, кроме матушки-настоятельницы и еще двух старушек, никто в обители больше не знает о том, что я белая.
— Это мать-игуменья придумала покрасить тебе ногти и говорить всем, что ты — цветная? — догадался Андре.
— Она знала, как фанатичен генерал Дессалин, как он ненавидит белых людей, и она решила, что это единственный способ спасти меня. — Заметив удивление Андре, Сона добавила совсем тихо:
— Даже для тех, кто дал обет Богу, является большим искушением добиться милостей вышестоящих, выдав кого-нибудь из беглецов.
— Конечно, я понимаю, — согласился Андре.
— Матушка-настоятельница предупредила меня, что даже священники не должны знать моей тайны, так что, когда священник приезжает к нам раз в месяц, чтобы отслужить мессу, мне приходится скрываться. — Заметив замешательство Андре, девушка объяснила:
— Как же я могу причащаться, если я не хожу к исповеди? А если бы я захотела исповедоваться, мне пришлось бы обо всем рассказать священнику.
— Ну да, понятно, — сказал Андре. — Выходит, моя славная девочка, все эти годы тебе было отказано даже в утешении церкви?
— Я всегда посещала службы, только сидела там, где меня никто не мог увидеть, и я очень много молилась, когда бывала одна.
— Так вот почему ты сразу показалась мне святой. Я понял это, как только увидел тебя там, на полянке, с твоими птичками.
— Им мне не нужно лгать, и у меня нет от них никаких секретов, — объяснила Сона. — Для них не имеет никакого значения, какого цвета у меня кожа.
Андре снова поцеловал ее.
— Нам пора идти, моя радость, — напомнил он. — Я не буду совершенно счастлив и спокоен до тех пор, пока мы не окажемся в Англии. И кто знает, быть может, настанет и такой день, когда мы сможем вернуться на нашу настоящую родину, во Францию!
Сона тихонько засмеялась, потом сказала:
— Я уже говорила тебе, что мой папа — француз. Но мама у меня — англичанка.
— Как и моя, — ответил Андре. — Без сомнения, это от нее, моя прекрасная, тебе достались чудесные золотистые волосы?
— Да, я очень похожа на маму, — подтвердила девушка, — но она так горевала, когда папа был убит в морском сражении, что хотела с тех пор только одного — поскорее воссоединиться с ним на небесах.
— Твой отец был морским офицером?
— Да. Потому-то мама и приехала сюда, на Гаити; в первую очередь она хотела быть рядом с ним. Здесь я и родилась. Но после того как папу убили, мы уже не могли уехать, и мама… так сильно болела. — В голосе девушки опять послышались слезы, но она старалась сдержать их и, помолчав минуту, продолжала:
— Граф был большим другом папы, и как только он узнал, что мама умерла, он привез меня сюда и сказал, что отныне я буду… его дочерью, о которой он всегда… мечтал.
— Он любил тебя и мог бы гордиться тобой, как горжусь тобой я, — заметил Андре.
Он смотрел на нее долго, не отрываясь, потом сказал:
— Я хотел бы целый день провести здесь с тобой, говоря тебе о своей любви, но мы не должны терять голову; нам нужно как следует все обдумать, выработать план бегства.
— А я действительно… смогу поехать с тобой? — неуверенно спросила Сона.
— Неужели ты думаешь, я мог бы оставить тебя здесь одну? — удивился Андре. — Жизнь моя, в тебе — все мое счастье, и когда я говорю, что не могу без тебя жить, клянусь, я говорю правду!
Она подняла к нему лицо, словно цветок, поворачивающий свою головку к солнцу, и Андре стал осыпать его поцелуями, забыв обо всем на свете, пока земля не начала уплывать у них из-под ног и они не почувствовали, что тела их стали невесомыми и словно воспарили над этим садом, над островом, устремляясь в теплую голубизну неба.
Затем, почти нечеловеческим усилием, Андре заставил себя оторваться от своей возлюбленной и взглянуть на вещи трезво.
— Повяжи свои волосы, моя маленькая златокудрая красавица, — попросил он, — так, чтобы никто не мог их увидеть. Потом мы вернемся в дом и попросим Тома, чтобы он приготовил нам свежую краску для ногтей.
Сона подняла белое полотнище, которое Андре бросил на землю, и несколько раз старательно обмотала его вокруг головы.
Теперь она снова превратилась в юную монахиню, чистую, как снег, какой в первый раз увидел ее Андре.
— Ты прекрасна! — восхитился он. — Но я хотел бы одеть тебя в шелка и атлас, обвить твою шейку жемчужным ожерельем и подарить тебе обручальное кольцо, которое сияло бы так же ярко, как твои чудесные глаза! — Он горько усмехнулся:
— К сожалению, если мне не удастся с твоей помощью добыть сокровище, которое, как ты сказала, оставил мне дядя, у меня вряд ли будет возможность купить тебе хоть что-либо из этих вещей.
— Сокровище здесь, — сказала Сона, — но будет лучше, если ты придешь за ним попозже, ближе к вечеру, незадолго до того, как начнет темнеть.
— А почему не после того, как стемнеет? — заинтересовался Андре.
— Потому что тогда нам понадобится зажигать огонь, и кто-нибудь со стороны может заметить свет и зайти поинтересоваться, что там делается в церкви.
— Так клад зарыт в церкви? Девушка кивнула.
— В письме к моему отцу дядя писал, — объяснил Андре, — что он доверил свое состояние матери-земле и церкви, отдав его под покровительство Господа Бога.
— Именно так он и сделал, — согласилась Сона, — и я покажу тебе, где надо его искать.
— Спасибо, любимая. А теперь давай займемся нашими руками. Потом я провожу тебя до обители.
— Матушка-настоятельница будет обо мне беспокоиться, — виновато улыбнулась Сона. — Правда, я часто надолго ухожу в лес.
— Тебе надо быть осторожнее, гораздо осмотрительнее, — быстро проговорил Андре. — В конце концов, на моем месте мог ведь оказаться настоящий мулат, и он мог бы обидеть тебя.
— Когда мы разговаривали в церкви… я уже тогда чувствовала, что, несмотря на все мои опасения, ты никогда не сделаешь мне… ничего плохого.
— Откуда ты могла знать? — удивился Андре.
— Должно быть, моя любовь подсказала мне это, — просто ответила она.
Он еще раз поцеловал ее, и они направились к дому и поднялись по лестнице на балкон.
Тома уже ждал их, держа в руках мисочку с какой-то жидкостью; как только до Андре донесся запах, исходивший от нее, он сразу понял, что негр уже вскипятил краситель, который скроет белизну их пальцев и светлые полукружья ногтей.
Негр широко улыбался, протягивая им мисочку.
— Ты просто старая лиса, Тома, — засмеялся Андре. — Как ты догадался, что мадемуазель Сона притворяется точно так же, как и я?
— Дамбаллах сказал, что найдет мадемуазель, — спокойно ответил негр.
— Думаю, мы как никогда близки к истине, — прошептал Андре на ухо Соне, — однако для меня останется вечной загадкой, сам ли Тома догадался, что ты не та, за кого себя выдаешь, дошли ли до него какие-нибудь сплетни, или на самом деле барабаны и сам Дамбаллах открыли ему правду.
— Ты прав, мы никогда этого не узнаем, — согласилась девушка, — но он оказался достаточно умен, чтобы сообщить мне правду о тебе.
— Вот уж этого он не должен был делать! — возразил Андре, стараясь казаться серьезным, но не выдержал и рассмеялся.
Тома искусно закрасил лунки ногтей Соны, затем проделал то же самое с пальцами Андре.
— Я понятия не имел, что эта краска сходит так просто, — заметил тот.
— Одно дерево делает темным, другое — белым, — объяснил Тома. — Белые деревья — большой секрет. Мало кто знает.
— Слишком уж тут, на Гаити, много всяких секретов, — проворчал Андре. — Кстати, Тома, раз тут где-то растут эти белые деревья, пожалуйста, набери побольше их коры и положи нам с собой, когда мы будем уезжать.
Негр согласно кивнул, показывая, что он и сам уже думал об этом и знает, как это необходимо.
— Мне пора идти, — сказала Сона, проверяя, высохли ли уже ее ногти.
— Я провожу тебя через лес, — ответил Андре. Они уже пошли к выходу на балкон, как вдруг Андре остановился, будто внезапно вспомнив о чем-то.
— Тома, — повернулся он к негру, — мы втроем должны отправиться в Ле-Кап как можно скорее. Нам нужна еще одна лошадь.
— Я достану ее, — ответил тот. — Это нетрудно.
— Только это должна быть хорошая, выносливая лошадь, — предупредил Андре. — Пожалуй, лучше всего будет объяснить это тем, что одна из наших лошадей захромала. Иначе кому-нибудь может показаться странным, что нам нужны три лошади, хотя нас всего лишь двое.
Негр снова кивнул головой, и Андре, поддерживая девушку под руку, вышел из дома. Они начали подниматься по тропинке, уходящей в глубину леса.
По дороге Сона рассказала Андре, каким чудесным, уютным местом было раньше имение де Вийяре, до того как его сожгли и разграбили.
Андре уже много лет не видел своих дядю и тетю, но, слушая рассказ девушки о них, о том, как они жили, он словно снова видел их перед собой, и ему казалось, что они живы.
Трое их сыновей были прекрасными, трудолюбивыми юношами, всецело поглощенными делами на плантации, а младший к тому же, как вспомнила Сона, был талантливым художником.
— Именно воспоминание о его картинах и подсказало мне мысль, что мы могли бы сами расписать алтарь нашей церкви, — объяснила девушка.
— Так это ты придумала? — обрадовался Андре.
— Мне показалось, что сестра Тереза очень хорошо рисует, и не только карандашом, но и красками, и, как видите, у нее действительно прекрасно получилось.
— По-моему, эти росписи, хотя и выполнены довольно примитивно, обладают какой-то своеобразной прелестью и очарованием.
— Я тоже так думаю, — согласилась с ним Сона, — к тому же они написаны с истинной любовью, они просто дышат сердечной нежностью и глубокой верой, и это делает их еще красивее.
— Ты права, без сомнения, это действительно так, — подтвердил Андре.
Он подумал, что и сама она наделена этими чудесными добродетелями — любовью и искренней верой; трудно было поверить, что в мире может найтись другая женщина, которая, живя той жизнью, которой жила здесь Сона, и испытав все то, что пришлось испытать этой нежной и хрупкой девушке, сохранила бы такую же красоту, не только телесную, но и душевную, и обладала бы столь же прекрасными качествами, удивительными в столь юном создании, живущем в глухом лесу, в заточении.
Когда они наконец расстались после бесконечных, бесчисленных поцелуев в тени миндального дерева, Андре решил, что он, без всякого сомнения, счастливейший из смертных.
— Я приду в церковь около четырех часов, — предупредил он девушку. — Я буду молиться, пока ты не решишь, что время настало, и не придешь ко мне.
— Ты… и в самом деле будешь молиться? — недоверчиво переспросила Сона.
— Мне нужно за многое поблагодарить Господа, — ответил Андре, — и попросить у него благословения на будущее.
Сона чуть заметно вздохнула.
— Я буду все время молиться о том, чтобы мы выбрались отсюда благополучно.
— Твои молитвы непременно дойдут до слуха Господа, — ответил Андре, и он действительно ни секунды не сомневался в том, что так оно и будет.
Вернувшись домой и размышляя обо всем случившемся, Андре подумал, как удивительно все складывается и как, в сущности, ему невероятно повезло:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23