Глядя на нее, маркиз подумал, что она очень отличается от большинства женщин.
Во-первых, было совершенно очевидно, что она равнодушна к своей красоте.
Она явно даже не задумывалась, как прекрасно смотрятся ее белокурые волосы, выбившиеся из-под шляпки, на фоне темной амазонки и в сочетании с вороной мастью лошади.
Любая другая из тех, что знал маркиз, после скачки стала бы сразу укладывать волосы и поправлять амазонку.
Кроме того, другая непрестанно заигрывала бы с ним, флиртовала бы каждым словом и каждым взглядом, брошенным на него.
Николь же смотрела на дом, который возвышался перед ними, смотрела на озеро и на цветы, растущие по его берегам.
Словно удар, маркиза поразила внезапная мысль, что у нее сейчас точно такое же выражение, как у «Мадонны в беседке из роз».
«Если бы художник увидел ее сейчас, он захотел бы написать ее в такой же беседке из роз, — подумал он, — и, конечно, она тоже невинна».
Это была странная мысль, и маркиз это понимал.
Потом он задался вопросом, почему у Николь вчера был такой испуганный вид.
Почему она ушла из кабинета, сославшись на головную боль?
Почему она начала молиться «Мадонне в беседке из роз», как только ее брат поставил полотно перед ним?
У маркиза имелись на этот счет кое-какие соображения, и он был твердо намерен найти точный ответ.
Глава пятая
Вернувшись в замок, маркиз направился в свой кабинет.
Он знал, что у него накопилось много писем, которые нужно подписать до отъезда.
Он заканчивал первую дюжину, когда вошел Гордон.
— Я как раз пытался сообразить. Гордон, откуда мне знакомо имя Жаклин де Бургонь, — проговорил маркиз.
Мистер Гордон задумался.
Маркиз действительно терялся в догадках, почему, когда Джеймс Танкомб показал ему картину Мабюзе, он сразу узнал ее.
Мистер Гордон все еще думал, и маркиз первым нарушил молчание:
— Ее портрет написал Мабюзе.
— А! Теперь я, кажется, припоминаю, милорд, — оживился Гордон. — Эта картина упоминается в корреспонденции вашего отца.
— Принесите ее, — распорядился маркиз.
Отец маркиза оставил после себя обширную корреспонденцию, представлявшую собой в основном переписку с другими коллекционерами живописи.
Маркиз хранил ее, чтобы можно было в любое время восстановить подробности той или иной сделки.
Сейчас в памяти у него всплыло одно имя — и имя это было связано с Мабюзе.
Возможно, в письмах его отца найдется какая-то информация. Маркиз снова занялся письмами.
Через несколько минут Гордон вернулся с большой папкой в руках.
Он положил ее перед маркизом со словами:
— Эта папка, милорд, содержит всю корреспонденцию, касающуюся художников от литеры «Л» до литеры «М».
— Благодарю.
Маркиз открыл папку и под заголовком «Мабюзе» увидел письмо лорда Хартли, адресованное его отцу.
Лорд Хартли писал:
В Уайте-клубе Вы говорили мне, что хотели бы приобрести для своей коллекции Мабюзе. Я сказал Вам, что, у меня есть портрет Жаклин де Бургонь его кисти. Я купил его у агента по продаже картин в Амстердаме, чье имя и адрес посылаю Вам на отдельном листе.
Уверен, Вы найдете его весьма надежным и заслуживающим доверия человеком. Именно этот агент способствовал мне в приобретении «Мадонны в беседке из роз» Лохнера, которая является одной из самых великолепных картин, какие я когда-либо видел.
Для меня было бы большим удовольствием показать Вам ее, если у Вас будет время посетить мой дом.
В конце письма маркиз заметил приписку, сделанную его отцом.
Почерк был такой ужасный, что ему пришлось повернуть письмо к окну, иначе ничего было не разобрать.
Там говорилось:
После смерти Хартли связался с его вдовой. Она наотрез отказалась продавать что-нибудь!
Маркиз отложил папку и сказал Гордону:
— Попросите сэра Джеймса Танкомба и его сестру зайти сюда.
Гордон отправился выполнять распоряжение, а маркиз еще раз перечитал письмо и приписку своего отца.
Очень скоро появились Джимми и Николь. Когда они вошли, маркиз обратил внимание, что Николь опять чем-то испугана. Он небрежно поднялся им навстречу:
— Не присядете ли? Мне хотелось бы кое-что с вами обсудить.
Джимми сел на стул, который стоял ближе всего к столу, а Николь — на другой, стоящий как раз напротив вчерашних картин, прислоненных к спинке дивана.
«Мадонна в беседке из роз» была в центре.
При взгляде на нее у Николь возникло пугающее ощущение, что картина хочет ее о чем-то предупредить.
— Проснувшись сегодня утром, — начал маркиз, — я задал себе вопрос, как получилось, что, когда вы показали мне картину Мабюзе, я сразу понял, что это портрет Жаклин де Бургонь?
Джимми слушал, не отрывая глаз от лица маркиза, но Николь смотрела на «Мадонну, в беседке из роз».
Не без легкого внутреннего трепета маркиз осознал, что она снова молится ей.
— Поэтому, — продолжал он, — я поднял корреспонденцию моего отца и обнаружил, что он связывался по поводу этой картины с лордом Хартли.
Джимми весь напрягся, а Николь показалось, будто ей в сердце вонзили нож. На мгновение ей стало невозможно дышать. Очень медленно она повернулась к маркизу.
— У меня здесь письмо, которое лорд Хартли написал моему отцу, — продолжал маркиз. — Я прочту его вам.
Он взял в руки папку и своим низким ясным голосом начал громко читать письмо.
Когда он упомянул «Мадонну в беседке из роз», Николь издала сдавленный вскрик и вновь повернулась к картине.
«Помоги нам… Помоги нам!» — молилась она в своем сердце.
Маркиз прочел письмо лорда Хартли и примечание своего отца.
Потом он положил папку на стол и, посмотрев на Джимми, сказал:
— Вероятно, вы объясните это, сэр Джеймс, тем, что леди Хартли изменила свое мнение и продала вам обе эти картины, а также Ван Лейдена, о котором я еще не успел навести справки.
На мгновение воцарилась тишина. Потом, понимая, что Джимми сейчас примется блефовать, Николь вскочила на ноги и подошла вплотную к маркизу:
— Пожалуйста… Прошу вас, поймите… Картины были… рассованы по пыльным комнатам… и… забыты… Нашу тетушку они ничуть… не интересовали…
Ее голос был едва слышен, и умоляющие глаза заполняли, казалось, все ее внезапно побледневшее лицо.
— Так вы их украли! — воскликнул маркиз.
— Леди Хартли — тоже Танкомб, — ответила Николь, — и Джимми… нуждался в деньгах, чтобы… восстановить дом, где… Танкомбы живут… вот уже… четыреста лет!
— Несмотря на это, — произнес маркиз, и голос его стал суровым, — они не принадлежали вашему брату, и, значит, он не имел ни малейшего права их продавать. И, мне кажется, леди Хартли не передала бы их ему в собственность, даже если бы он ее об этом попросил.
— Она не… помогала нам ничем даже при том, что была… очень богата, — пробормотала Николь. — Пожалуйста… Попытайтесь… понять.
— Я думаю, мисс, что ваш брат должен сам говорить за себя, — заметил маркиз.
Николь отшатнулась, словно он ее ударил. Отвернувшись к «Мадонне в беседке из роз», она всем сердцем принялась молиться, чтобы маркиз не осудил Джимми публично.
— Ну? — потребовал маркиз, глядя на Джимми. — Есть у вас что-нибудь сказать в свое оправдание?
— Моя сестра сказала вам правду, — ответил Джимми. — Я отчаянно пытался вернуть Кингз-Кип прежнюю славу но, чтобы дом окончательно не развалился, мы были вынуждены голодать, и я должен был достать деньги.
Он говорил вызывающе, и Николь знала, что в эту минуту он борется за свою жизнь.
Наступило молчание.
Потом маркиз сказал:
— В этой ситуации я могу сделать следующее.
Джимми не стал задавать очевидных вопросов, и он продолжал:
— Во-первых, я могу отправить вас к леди Хартли, чтобы вы вернули картины.
— Если вы это сделаете, они будут лишь гнить в пыли, как и раньше, — ответил Джимми, — и никто их никогда не увидит, кроме мышей.
Маркиз слегка улыбнулся, словно признавая убедительность этого довода, и проговорил:
— С другой стороны, я могу с чистой совестью принять эти картины. Но в таком случае я вправе требовать от вас компенсации за попытку меня обмануть.
Даже не оглядываясь, Николь знала, что Джимми расправил плечи, словно готовый ринуться в драку.
— Что вы хотите, чтобы я сделал? — спросил он.
— Как я понимаю, у вас есть большой опыт в оценке произведений искусства, — ответил маркиз и, помолчав, добавил: — В обмен на то, что я буду хранить молчание о том, что, несомненно, является преступлением, вы окажете мне услугу!
— Какую именно? — спросил Джимми. В голове у Николь мелькнуло, что маркиз предложит Джимми что-нибудь оскорбительное. Она знала, что тогда ее брат откажется, и маркизу не останется ничего другого, как только рассказать леди Хартли о том, что сделал ее племянник.
Если бы это случилось, история с картинами стала бы известна всем родственникам, а потом и другим людям.
От Джимми отвернулись бы все, имя Танкомб было бы запятнано, и ни о каком восстановлении былой славы Кингз-Кип уже не могло бы идти речи.
«Этого не должно… случиться… Не должно!» — воскликнула про себя Николь.
— Я имел в виду, — говорил между тем маркиз, — что на некоторое время вам придется съездить в Лиму, которая, как вы знаете, находится в Перу.
Увидев замешательство в глазах слушающих его брата и сестры, он сделал паузу. Джимми и Николь терялись в догадках, какое отношение имеет к ним Перу.
— А потом из Лимы, — продолжал маркиз, — вы отправитесь в Куско, который расположен в горах, на высоте несколько тысяч футов.
Он вновь на мгновение замолчал и затем продолжил:
— В этом городе, если вы помните историю, испанцы разрушили триста шестьдесят три храма, построенных инками, и возвели на их месте триста шестьдесят пять церквей.
То, что он говорил, было настолько удивительно, что даже Николь повернулась к нему, на время забыв о картине.
— У иезуитов, — продолжал маркиз, — в семнадцатом веке была своя школа живописи, и полотна этих художников до сих пор висят в церквях, которые они построили.
Он сделал паузу и, поскольку ни Джимми, ни Николь ничего не сказали, заговорил дальше:
— Многие из них, как мне известно, продаются, и среди выставленных на продажу, по слухам, есть подлинные шедевры — например, Басилио Сантакрус. Говорят, он просто великолепен.
Николь, сама не отдавая себе в этом отчета, придвинулась ближе к столу маркиза.
— Я собирался, — продолжал тем временем маркиз, — отправиться в Куско лично, но теперь вы, Танкомб, займете мое место и поедете туда с моим другом, который весьма прозорлив, когда речь заходит о деньгах, и немного разбирается в живописи.
Джимми затаил дыхание.
— Вы хотите сказать, что я буду покупать картины для вас?
— Если решите, что их стоит купить, — подтвердил маркиз. — И хотя вам придется на время покинуть свой обожаемый Кингз-Кип, зато вы поглядите на мир и, несомненно, узнаете много нового о живописи семнадцатого столетия.
На мгновение Джимми потерял дар речи.
Потом он с трудом произнес:
— Если вы действительно предлагаете мне именно это, я могу только поблагодарить вашу светлость за великодушие.
— Когда вы вернетесь, — сказал маркиз, не обращая внимания на благодарность, — мы сможем вновь обсудить плату за эти три картины, которые до тех пор останутся у меня на хранении.
От облегчения и радости, что ее молитвы были услышаны, глаза Николь наполнились слезами. В это мгновение, словно внезапно осознав, что она стоит рядом, маркиз резко проговорил:
— Я еще не закончил. Ваша сестра, которая, без сомнения, причастна к вашему преступлению, тоже должна заплатить за мое молчание.
Глаза у Николь стали еще больше, чем были.
— Что вы… хотите от меня?.. — спросила она шепотом.
— Завтра утром я уезжаю в Грецию, — сказал маркиз. — И хочу, чтобы вы сопровождали меня в этой поездке, которая будет включать в себя прогулку на яхте по Эгейскому морю.
Николь показалось, что она ослышалась, а Джимми решительно произнес:
— Я хотел бы знать, милорд, что вы под этим подразумеваете!
Глаза двух мужчин встретились, и маркиз ответил:
— Только то, что я сказал. Это долгое путешествие, и мне хотелось бы, чтобы в пути было с кем побеседовать.
— И вы предлагаете, чтобы моя сестра сопровождала вас без компаньонки?
— Мне совсем ни.. к чему лишние люди на яхте, — отрезал маркиз. — Кроме того, когда мы уедем, ни один человек в Англии не будет знать, где я и кто меня сопровождает.
— Но в то же время… — горячо начал Джимми.
Маркиз остановил его жестом.
— С вашей сестрой будут обращаться…
Он хотел сказать — со всем уважением, но внезапно его взгляд упал на картину, стоящую за спиной у Николь.
— …Как если бы она была «Мадонной в беседке из роз»! — закончил маркиз.
Джимми хотел было возразить, что Николь не должна делать ничего, что может подвергнуть опасности ее репутацию, но потом нехотя, словно из него вытягивали слова, проговорил:
— Хорошо, милорд, я доверяю вам.
— Я вам ручаюсь, — ответил маркиз, — что у вас не будет никаких оснований изменить свое мнение на мой счет.
Николь понятия не имела, о чем они говорят.
Непонимающе озираясь, она сказала:
— Разумеется, если его светлость… желает, чтобы я с ним поехала… Я, конечно, поеду… И поскольку Джеймс будет… далеко, для меня это станет… захватывающим приключением…
Джимми сжал губы. Он без слов понял, что маркиз велит ему молчать — да, собственно, в такой ситуации все его возражения были бы бесполезны.
— Хорошо, милорд, — снова сказал он. — И когда вы хотите, чтобы я уехал?
— Завтра утром я сам уезжаю из замка, — ответил маркиз. — Вы и ваша сестра поедете со мной в Лондон.
Он помолчал и добавил:
— Несмотря на гостей, у нас много дел, которые мы не вправе отменять.
— Я понимаю, — сказал Джимми.
— Надеюсь, что так, — и позвольте мне повторить, потому что это важно: ни вы, сэр Джеймс, ни ваша сестра не должны никому говорить о том, куда вы едете и с кем. Вы понимаете? Никому!
Его голос стал резким.
— Если вы не станете молчать об этом, то и , я не стану молчать о том, что касается вас!
Это была явная угроза, и Джимми побледнел от гнева.
— Я обещаю, милорд, — быстро сказала Николь, — что мы будем очень осторожны и не сделаем ничего, что могло бы вам повредить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15