Потом мы сидели с Флако на крыльце. Он обнял меня за плечи:
— Ах, Анжело, ты мне нравишься. Обещай, что никогда не изменишься.
И что же мне теперь делать? Нельзя продавать краденое, сколько бы я ни получил от этого. Снова мне пришлось пожалеть, что я согласился лечить Тамару. Не отправить ли все — таки ее в больницу? Пусть полиция занимается ею, если она преступница.
— Как она?
— Почти все утро проспала, — ответил Флако, — и я постарался, чтобы хорошо позавтракала. После этого она почти все время провела в твоей спальне — подключилась к твоему монитору для сновидений. Ей он не понравился. Она сообщила, что у него не хватает памяти, чтобы мир казался реальным, и поэтому стерла все твои старые записи. Надеюсь, ты не рассердишься.
— Нет, я им никогда не пользовался.
— Тебе нужен новый. У меня есть друг, который крадет только у воров. Может достать тебе хороший аппарат, недорого. И не такой, какой можно украсть у падре.
— Да нет, зачем?
Флако встал, пошел в дом и принес пива. Мы еще посидели на крыльце и пили пиво, пока не село солнце. Когда стемнело, мы услышали отдаленный взрыв — похоже, бомба. Обезьяны — ревуны в лесу на южном берегу озера закричали от страха.
— Социалисты? — я решил, что социалисты обстреливают беженцев по нашу сторону границы. Премьер — министр Монтойя всю неделю произносил речи — говорил о том, что «прогрессивные идеалы» никитийского идеального социализма никогда не будут достигнуты, пока капиталистические догмы с севера продолжают отравлять его «новое общество»; все это просто означало, что он не хочет, чтобы его люди слушали наши радиостанции и подключались к нашей сети сновидений. После подтверждения его клятвы либо поглотить, либо уничтожить все остальные латиноамериканские государства я всю неделю ждал нового нападения. Флако покачал головой и сплюнул.
— Партизанская артиллерия. Синхронический барраж, пытаются уничтожить новую колумбийскую нейтронную пушку. У них будет и своя такая. Эти химеры доставляют много неприятностей колумбийцам, — он поднялся, словно собираясь уйти в дом.
— Подожди, — пообещал я. — Увидишь кое-что необычное.
Флако снова сел и приготовился ждать. Скоро на улице показалась старая седая паучья обезьяна, она вышла из джунглей на южном берегу озера и направилась на север. Самец очень нервничал вдали от деревьев, часто останавливался и поднимал голову, чтобы поглядеть на perros sarnosos — бродячих собак, бегавших по улице. Флако заметил его и рассмеялся.
— Ха! Никогда не видел, чтобы паучьи обезьяны так выходили из джунглей!
— Стрельба и люди в лесу пугают их. Я вижу обезьян теперь каждый вечер. Обычно одна — две, иногда целая стая. И всегда идут на север.
— Возможно, этот старый самец умнее тебя и меня. Может, это знак для нас, — сказал Флако и нагнулся, чтобы подобрать камень. Бросив его, он попал обезьяне в грудь. — Уходи, иди в Коста-Рику, там кто-нибудь из тебя сделает хорошее жаркое!
Самец отскочил на несколько метров, схватившись за больное место, потом помчался по кругу и в конце концов пробежал мимо моего дома. Мне было жаль обезьяну.
— Не стоило так…
Флако сердито уставился в землю, и я знал, что он думает сейчас об угрозе колумбийцев с юга и костариканцев с севера. Вскоре эти две страны вторгнутся сюда и постараются закрыть наш канал для капиталистов.
— Наср… на него, если он не понимает шуток, — сказал Флако. Потом рассмеялся и ушел в дом.
Я еще немного посидел на крыльце. Конечно, бегство обезьян — дурной знак, но всю мою жизнь люди видят дурные знаки. Моя собственная родина Гватемала была захвачена никарагуанцами, потом там установилась диктатура, затем произошла революция, а кончилось тем же, с чего и началось, — свободной демократией, и все это меньше чем за пятьдесят лет. Я всегда верил, что, как бы плохо ни было, в какой-то момент положение со временем выровняется. И проблема с социалистами, думаю, не составит исключение.
Хотелось есть. Но Флако и Тамара съели все свежие фрукты, а без них как-то не так, поэтому мы решили поужинать в ближайшем ресторанчике на Ла Арболеда. Я пошел к Тамаре.
Она лежала на моей кровати, включив монитор сновидений в розетку у основания своего черепа. Лицо ее было закрыто, колени касались подбородка. Руки она держала у рта, кусая пальцы. Лицо напряжено, словно от боли.
— Она всегда так делает? — спросил я.
— Что делает?
— Сворачивается в позу зародыша, когда подключается к консоли?
— Да, ей это нравится.
— Не трогай ее, — сказал я Флако, потом побежал в соседний дом, к Родриго Де Хойосу, чтобы одолжить запасной монитор. Вернувшись, я установил монитор и подключился к аппарату сновидений…
… На берегу ветра нет, по краю воды бежит кулик, он уворачивается от волн, погружая в песок свой черный клюв. Раковины моллюсков, ракушки, скорлупа раков блестят на песке, словно обглоданные кости. В прохладном воздухе стоит запах гниющих моллюсков и водорослей. Пурпурное солнце висит над горизонтом и окрашивает берег, небо, птицу, обрывки целлофана в красное и синее. Аметистовый песок режет мои босые ноги, а ниже по берегу рыжеволосая девушка в белом платье кормит чаек; чайки кричат и висят в воздухе, подхватывая куски, которые она им бросает.
Я остановился и, набрав полную грудь воздуха, вслушался в шум волн и всмотрелся в цвета. Я так давно видел мир своими искусственными глазами всего в трех красках, что теперь, наслаждаясь многоцветьем радуги, почувствовал себя так, словно вернулся домой.
А есть ли недостатки в ее сновидении? Мир этот включал все пять чувств. Можно было ощутить морские брызги кожей и попробовать их на вкус, и чувство это было совершенным. Я видел одинаковую резкость и четкость линий и в камнях, и в пенных волнах на горизонте, и в уносимых ветром птицах. Множество оттенков разнообразили общую пурпурную гамму. Сновидение было почти профессионального качества.
Но, обернувшись, я заметил промах: у берега в воде лежал дохлый черный бык; огромный, он как будто всплыл из ее подсознания. Горизонт, береговая линия, песчаный склон — все это словно нарочно подчеркивало фигуру быка. Он лежал на боку, головой ко мне и ногами в море. Огромное брюхо раздулось, хотя признаков разложения не было. Узловатые ноги не были подогнуты, а торчали, застывшие в трупном окоченении; вся туша время от времени покачивалась на воде. Волны плескались у его брюха, приподнимая большие яички и пенис, которые опадали, когда волна отходила. Сосредоточив все свое внимание на быке, я скомандовал: «Убрать». В ответ на мониторе вспыхнула надпись: «ИЗМЕНЯТЬ СНОВИДЕНИЕ ВО ВРЕМЯ ПРОСМОТРА НЕЛЬЗЯ».
Подойдя к рыжеволосой девушке на берегу, я заметил ее прирожденную красоту: вряд ли такую элегантную линию подбородка может создать пластический хирург. В чертах лица — та же трагическая смертная неподвижность, что и в лицах беженцев — рефуджиадос, и я удивился, почему Тамара выбрала эту рыжую девушку своим альтер эго. Может, ее эмоции не подчиняются ей?
— Что тебе нужно? — спросила она, не поворачиваясь ко мне, бросая кусок хлеба чайкам.
Я не знал, что сказать.
— Пора ужинать, — ответил я, оглядываясь на быка.
— Он разговаривает со мной, — пояснила девушка, словно сообщая мне тайну. Она по-прежнему не оборачивалась, и я понял, что она не хочет видеть быка. — Хоть он и сдох, все равно болтает. Болтает со мной, говорит, что хочет, чтобы я поехала у него на спине. Но я знаю — если сяду ему на спину, он унесет меня в темные воды, туда, где я не хочу быть.
Пришлось обратиться к ней, словно к ребенку:
— Может, тебе вернуться ко мне и Флако? Сходим в ресторан. Тебе понравится.
Девушка застыла, разгневанная моим тоном.
— Уходи. Я закончу тут. — Оторвав большой кусок хлеба, она бросила его чайке. Та с криком нырнула и подхватила кусок, прежде чем он ударился о землю. Я взглянул на чайку. Изодранные крылья, тощее тельце. В глазах — безумие голода.
Осталось только уйти прочь и подняться на песчаный холм, где сидела одинокая чайка. По другую сторону холма мир сновидения заканчивался уходящими вдаль дюнами. Я оглянулся в сторону девушки и быка. Она отдала чайкам последний кусок хлеба и подняла руки. Птица подлетела и клюнула ее в палец. Из раны показалась кровь, и чайки с криками закружились над ней, клювами разрывая ее тело.
Чайка рядом со мной крикнула, и я поглядел на нее. На заходящем солнце ее белые перья отливали пурпуром. Темные глаза словно светились. Холодным пророческим взглядом она смотрела на меня. Я отключился, не желая смотреть, что птицы делают с девушкой.
* * *
— Что там? — спросил Флако, когда я отключился от монитора.
— Ничего… — я не желал еще больше вторгаться в личную жизнь Тамары. Поэтому и вытащил вилку из консоли, прекратив эту пытку, которую она сама себе навязала. Тамара выпрямилась и потянулась.
— Пора ужинать? — она смотрела в пол и не поднимала на меня взгляд.
— Да. — Флако помог ей встать.
Начался дождь, поэтому нужно было сходить в кладовку за зонтиком.
Продолжая смотреть в пол, Тамара предупредила:
— Держитесь подальше от моих снов.
— Простите, — ответил я. — Мне показалось, вам больно.
— Голова трещит. У вас нет права вторгаться в мои сны!
— Вы моя пациентка, — напомнил я. — Мне нужно заботиться о вас.
Появился Флако с зонтиком, и мы пошли на Ла Арболеда.
В ресторане было почти пусто. Мы заказали рыбу, и Флако, убедил Тамару попробовать коктейль «Закат солнца» — напиток, придуманный его дедом. Состоит из смеси рома с лимонным вином, приправленным корицей. Друг попытался убедить выпить и меня, но я отказался. Тогда он начал хвастать, что его семье по-прежнему принадлежит компания, изготавливающая лимонное вино, и я заметил, что и компания дедушки и его дурной вкус одинаково сохраняются в семье. Тамара негромко рассмеялась и посмотрела на обрубок руки. К нашему столику подошел местный пьяница, принюхался к нашей выпивке и пробормотал:
— А, ром «Закат солнца». Мой любимый проклятый напиток в этом проклятом мире. На самом деле это единственное, что стоит пить!
— Тогда садитесь и глотните «Заката солнца» с внуком человека, который его изобрел, — предложил Флако и заказал еще порцию коктейля.
Мне это не понравилось: от парня несло потом, а он уселся рядом со мной. Выпив и тут же уснув, он совершенно испортил мне ужин.
Мы ели и разговаривали; Флако особенно много и глупо шутил; вначале Тамара смеялась застенчиво, однако потом почувствовала себя свободнее и хохотала, слушая приколы остряка — самоучки.
Один из моих сегодняшних клиентов, беженец из Картахены, заплатил мне иностранными монетами, поэтому я весь день носил на поясе большой кошелек. Открыв его, я начал раскладывать монеты по странам и достоинству. Когда Тамара допила коктейль, Флако заказал вторую порцию, потом еще одну, и я понял, что мой дружок хочет напоить ее, и женщина, должно быть, тоже поняла это, потому что от третьей порции отказалась, объяснив, что у нее болит голова.
Флако продолжал пить и в итоге нализался сам и принялся рассказывать бесконечную историю о том, как хорошо шел у его отца винный бизнес, пока однажды тот не отправился на мессу и не заснул в церкви. Во сне он увидел статую девы Марии, которая плакала. Отец Флако спросил у нее, почему она плачет, и Мария ответила, что плачет, потому что он продает вино, а должен бы продавать шляпы индейцам с Амазонки. Чистосердечный винодел поверил, что заработает на торговле шляпами больше, потому что это было советом самой девы Марии. Уплыв на Амазонку, он погиб там от укуса ядовитой жабы, не успев продать ни одной шляпы. Этот случай так поразил односельчан Флако и так подорвал их веру в деву Марию, что они разбили ее статую молотками.
— А что у тебя за семья? — пьяным голосом спросил Флако у Тамары; он уже клевал носом. Она выпрямилась, лицо ее стало замкнутым. Выпила она, в общем-то, немного, но сделала вид, что опьянела.
— Семья? Хочешь узнать о моей семье? Я тебе расскажу. Мой отец был похож на Анжело. Ему нужны были только две вещи: порядок и бессмертие.
Я только что закончил раскладывать монеты ровными столбиками, похожими на деревья на банановой плантации. Женщина протянула обрубок руки и смешала монеты в кучу.
— Это не… — начал я.
— Что? Ты хочешь сказать, тебе не нужно бессмертие? — перебила она.
Как и у большинства морфогенетических фармакологов, надежда на постоянное омоложение, пока человек не решит проблему бессмертия, сыграла основную роль в Моем выборе профессии.
— Порядок мне не нужен, — признался я. Тамара взглянула на меня, словно я сказал что-то очень странное, и покачала головой.
— Все равно вы все ублюдки. Тело ваше может жить, но душа умирает.
— Кто это ублюдок? — поинтересовался Флако.
— Анжело. Он похож на киборга. Хочет жить вечно, но для этого должны умереть другие люди. — Я вдруг почувствовал себя так, будто снова включился в мир ее сновидения. Что за странность, какой смысл в том, чтобы обвинять и меня, и киборгов?
— Ты полна гуано, — сообщил Флако. — Вот дон Анжело Осик. Он хороший человек. Он джентльмен.
Тамара посмотрела на нас, голова ее качнулась. Она протянула руку к стакану с водой, но промахнулась. Вода разлилась по столу.
— Может, он как раз и есть киборг, — предположила она и снова клюнула носом.
— Мы… не… ки… и… борги, — протянул Флако. — Ввидишь… нет ки… боргов в… эттой комнате. — Он снова протянул ей стакан с ромом.
— У тебя в голове есть розетка связи? — осведомилась Тамара. Флако кивнул. — Значит, ты киборг. — Она говорила вполне убежденно.
Я вспомнил, как недавно в новостях видел материал о суринамском культе чистого тела — пуристах тела. Новые члены, посвященные в культ, извлекают свои розетки из головы, отключают протезы почек и другие протезы и живут совершенно без помощи механизмов. Я подумал: еще один поклонник этого культа — и вдруг понял, почему она предпочла регенерацию, а не протез: мысль о том, что ее тело срастется с машиной, приводила ее в ужас; это оскверняло храм ее духа.
— Роз… зетка не делает теб… бя кибб… оргом, — заявил Флако.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68