От взрывной волны прогнулись металлические крепления, я ударился о стену. Человек с ракетной установкой взлетел на воздух и ударился о стену надо мной, потом скользнул вниз прямо на меня. По стенам застучали осколки и куски робота, из остатков танка повалил дым. Где-то вдалеке прозвучал сигнал пожарной тревоги. Из рваного отверстия в потолке повалился мусор.
Кто-то брел по комнате, зажав руками глаза и давясь дымом. На пол с криком упала женщина, руку ее пробил металлический прут. Ранило многих. Кровь забрызгала мою рубашку, и я подумал, что тоже ранен. Попробовал крикнуть, попросить помощи, оглянулся и увидел, что рядом со мной лежит человек в серых брюках. В бедро ему вонзилась труба толщиной в человеческую руку, и большой металлический осколок разорвал правую часть лица. Кровь была его. Руки еще дергались. И я сообразил, что так и не успел узнать, кто же его сообщник.
Сквозь дым я видел, что в ста метрах дальше по коридору собралась толпа работников станции и смотрела на происходящее. Взрывная волна бросила их на пол. Некоторые кричали. Стены коридора были забрызганы кровью.
Наемники в защитном снаряжении поднялись и, стреляя в потолок, с криками бросились по коридору. Подбежав к работникам станции, они окружили их, объявив заложниками. Я оглядел помещение. Еще трое наемников, включая человека с серебряным лицом, ранены, но в сознании; двое мертвы. Перфекто взрыв не задел, он сидел у стены с вмятинами и потирал голову. Несколько нападавших агентов получили осколочные раны; двое умерли.
Перфекто какое-то время разглядывал зал, потом объявил:
— Нужно выпить! — После чего пробрался между обломками и телами погибших и вышел в коридор.
Голова у меня болела, во рту все онемело. Но, тем не менее, я все же заметил кое-что странное: наемники расхаживали среди заложников с весьма уверенным видом, полные энергии. Казалось, это совсем не те оборванные люди, каких я встретил недавно. Их движения виделись мне точными и грациозными, почти как в балете, а все вместе они, казалось, исполняли некий танец радости.
Через несколько минут вернулся Перфекто с кувшином агвайлского пива. Он сел рядом со мной, дал мне выпить и заговорил. Я был слишком ошеломлен, чтобы отвечать, поэтому он говорил один; он объяснил, что теперь уже совершенно ясно, до чего же мне везет.
— Только посмотри, сколько друзей ты встретил именно тогда, когда нужно! Подумай, сколько добра можем мы награбить на станции. Хочешь чего-нибудь? Наркотики? Выпивка? Что угодно!
Скоро появилась еда и ром. Раненых перевязали и накормили. Заставили выпить рома и агентов; наемники собрались вокруг рослого парня, доставившего им так много неприятностей. Они хвалили его за силу и храбрость и говорили, что он должен бросить слабаков из своей службы и лететь с нами воевать на Пекарь, и когда он напился, то с готовностью ответил, что это хорошая мысль. Все пели, пили и ели. Я вдруг почувствовал огромную усталость. Мышцы ныли, голова болела. Лучше всего было вытянуться на полу и расслабиться. Пение, крики, звуки сирен, треск огня — все это становилось все глуше и глуше, постепенно я уснул.
* * *
Проснулся я привязанным к стулу, который находился в небольшом сером помещении. Ко мне склонился почтенный седовласый человек, за ним стоял Бордельная Крыса, и свет блестел на его татуированных слезах. Седой человек расспрашивал меня, как мне удалось убить Эйриша. Я смотрел в его темные глаза и от всей души хотел ответить, но я не мог соображать и с трудом вспомнил собственное имя. Хотелось спать, но седой человек сказал, что, пока я ему все не расскажу, делать этого нельзя, и это мне показалось разумным. И вот как можно подробнее я разъяснил, как Эйриш задушил Флако и пытался убить меня и как я застрелил Эйриша и использовал его глаз, чтобы на челноке добраться до станции. Воспоминания были краткими, несвязанными вспышками. Рассказал о Тамаре, и о Джафари, и об ИР. Седовласый заставил меня несколько раз повторить отдельные части рассказа, и каждый раз его просьба казалась мне весьма разумной, и я старался ее выполнить. Когда я засыпал, он снова и снова легким толчком будил меня. Расспрашивал о Джафари, просил назвать ИР по именам. Но я не знал имен Искусственных Разумов, помогавших социалистам. Его очень заинтересовала Тамара, и он начал расспрашивать меня о ее снах, и, когда я рассказал ему, что, очнувшись после последнего сна, был не в состоянии рассуждать, он пришел в сильное возбуждение, и глаза его заблестели.
— Слышишь! Слышишь! Я всегда утверждал, что есть кто-то с такими способностями! — сказал он. Я хотел спросить, что он имеет в виду под «такими способностями», но по-прежнему не мог рассуждать логично. Посмотрев на Бордельную Крысу, седовласый угрожающе приказал:
— Держи это в тайне. Все, что слышал, держи в тайне!
Бордельная Крыса кивнул, улыбнулся мне и ответил:
— Конечно, генерал.
— Расскажи еще раз о сне, о том, как на тебя обрушилась тьма. Как ты ее почувствовал? Что ты помнишь после этого? — продолжал мой собеседник.
Я снова и снова передавал последний сон Тамары и просил, в свою очередь, разрешить заснуть мне. Голова болела от усилий вспомнить. Тьма шла от ее рта, ледяная немота, и я плакал от ощущения утраты — вот и все, что я мог вспомнить. Ничего конкретного об этой темноте я не помнил, но генерал все пытался извлечь из меня еще что-нибудь.
— Она служила в разведке. Говорила она, чем там занималась? На что-нибудь намекала?
— Нет.
— Думай! — он взял меня за руку. — Любой намек! Это чрезвычайно важно!
Я покачал головой и понял: мне казалось, будто я знаю о Тамаре нечто очень важное. Я готов был отдать за нее жизнь, но неожиданно мне пришло в голову, что она совсем чужая мне.
— Она жива? — спросил генерал. — Когда ты в последний раз ее видел?
И тут я вспомнил, что привез ее с собой. И испугался, что проспал несколько дней и Тамара могла задохнуться.
— Я положил ее в сундук. Она в коме. Коричневый сундук из тикового дерева с вырезанными на крышке слонами. Я его оставил на станции.
Кто-то тут же вышел из комнаты, за ним вышел и Бордельная Крыса. Когда раскрылась дверь, я почувствовал запах жирного дыма. Чуть позже врач и Крыса втащили тиковый сундук и подняли крышку. Тамара дышала, уставившись глазами зомби в потолок.
Генерал наклонился над сундуком, разглядывая ее, пальцем погладил ее по руке.
— Слава Богу! — сказал он. Повернулся к врачу. — Эта социалистическая шлюха должна выжить!
Бордельная Крыса достал сигару, зажег ее, затянулся:
— Мне кажется, такой человек, как я, захвативший целую космическую станцию с пригоршней сторонников — а нас было двадцать против сотни, — такой человек может быть вам очень полезен. Нет? Человек с моими способностями может стать хорошим офицером. — Он выглядел так, словно завоевал не станцию, а целую страну.
Генерал посмотрел на него и заявил:
— Идиот! Как ты смеешь? Хочешь получить повышение за убийство безоружных штатских?
Глаза Крысы сверкнули. Он спокойно выдохнул сигарный дым.
— Я не идиот. Я спас нужного человека от верной смерти в руках социалистов и доставил вам ценную пленницу. Я с незначительным кровопролитием захватил станцию Сол, и я уверен, когда вы подумаете, вы поймете, что поторопились со своим решением. Подумайте об этом. У нас впереди два года на корабле, прежде чем мы долетим до Пекаря, — достаточно времени, чтобы вы продемонстрировали свою благодарность. Мы все полетим на Пекарь с вами: мои люди, сеньор Осик, социалистическая шлюха, верно? Небезопасно оставлять хотя бы одного из нас, учитывая, что нам известно.
Генерал нахмурился, как будто обдумывая услышанное, затем провел рукой по лицу Тамары.
— За это я вас благодарю, Мавро. Мы можем взять вас с собой. Гражданство Пекаря и никакой выдачи.
Я хотел кивнуть. Глаза у меня были закрыты, и я не хотел открывать их. Фыркнул и заставил себя проснуться.
Повернувшись ко мне, генерал продолжал:
— Спасибо, дон Анжело. Вы сегодня правильно поступили. Хорошо. Теперь можете спать. Вы в безопасности. Вместе со своими друзьями вы летите на Пекарь.
И хотя я встревожился, неожиданно вспомнив, что один из людей Джафари на корабле и я не знаю, кто это, я слишком устал, чтобы заговорить, поэтому закрыл глаза и уснул.

Часть вторая
«Харон»
Глава четвертая
Я в темных джунглях, в глубоком кратере, среди зубчатых неровных скал. По краю кратера прыгают и кричат тысячи призрачных паучьих обезьян, бросают сверху камни. Возле меня — большие валуны, и на каждом — умирающий, накрытый белой простыней. Прямо передо мной Флако с перерезанным горлом, одна его рука свесилась с камня вниз, и мне нужно побыстрее зашить его рану, если я хочу спасти его. Справа на соседнем камне лежит лицом вниз Тамара, у нее высокая температура, быстро гибнут клетки мозга, ей необходима инъекция антимозина. За спиной, тоже с перерезанным горлом, на плоском камне лежит Эйриш. Он тянет меня сзади за рубашку, просит о помощи, но я слишком занят уходом за Флако.
В угасающем свете я должен нагнуться ниже, чтобы видеть, как зашить Флако горло. Пищевод перерезан сразу над кадыком, между двумя треугольными хрящами, видно первое хрящевое кольцо трахеи — в этом месте трудно работать быстро, потому что легко повредить голосовые связки. Но мне некогда заботиться о таких мелочах, как голосовые связки. Раньше мне не приходилось проводить серьезные хирургические операции, но сейчас я быстро зашиваю пищевод, надеясь, что делаю это правильно. Обезьяны на краю кратера кричат и завывают, и я не могу сообразить, те ли места сшиваю. Нижняя часть пищевода неожиданно кажется мне слишком похожей на тонкую кишку. Но я продолжаю шить, удивляясь ущербу, который причинен позвоночнику Флако. Потребуется серьезное лечение, сейчас я такое не могу дать. Кровь окрасила белую простыню.
Я осматриваюсь в поисках камня поровнее, чтобы разложить окровавленные скобки, и слева от меня появляется девочка лет десяти. Я протягиваю ей скобки, она говорит: «Спасибо, дедушка!» и улыбается мне. Я смотрю ей в лицо — тонкое личико с хорошо прорисованными чертами, кожа светлая, как у европейца, и гладкая, как у фарфоровой куклы. Девочка кажется мне знакомой, и я рад ее видеть, но не могу вспомнить, как ее зовут.
Я бросаюсь к лежащей на камне Тамаре, наполняю шприц антимозином, осторожно поднимаю ей голову и делаю укол в шею. Эйриш сзади тянет меня за рубашку.
— А мне ты разве не поможешь? Я умираю! Помоги мне! — кричит он.
Я оглядываюсь на него, удивляясь, как хорошо он говорит с перерезанным горлом. Лицо его покрыто каплями пота, глаза расширены от ужаса. Он снова тянет меня за рубашку, но я гневно отбрасываю его руку.
— Я занят! — говорю я.
— Слишком занят, чтобы помочь мне, козел старый? Слишком занят, чтобы помочь? — Ноги его начинают дергаться, он бьется в судорогах. Простыня вздымается, и я знаю, что он умирает.
Неожиданно все обезьяны на краю кратера начинают выть. Флако изгибает спину и кричит; швы рвутся, кровь брызжет из раны. Глаза Тамары начинают стекленеть, и я понимаю, что ей нужна еще одна инъекция. Эйриш поднимает руки и протягивает их ко мне, как будто умоляя о милосердии.
Я вздрагиваю и просыпаюсь. Нахожусь на койке, а она, в свою очередь, в трубе размером с гроб; над головой единственная тусклая лампочка. Белые пластиковые стены еще не утратили запаха новой вещи, слышится приглушенная веселая музыка, которая никак не соответствует моему настроению. Перед глазами по-прежнему стоит Эйриш с перерезанным горлом, и я пытаюсь отогнать это видение, сосредоточившись на чем-нибудь другом. Сломанная лодыжка привязана к койке, поэтому я не могу увидеть свою ногу, но боль, подобная осиным уколам, говорит мне, что врачи вставили иглы, соединяя мои кости, — это очень длительное лечение, обычно так лечат спортсменов.
Я знаю, что по крайней мере три часа не должен двигаться для того, чтобы кости склеились. Где же часы? Их нет. Я лежу в светящейся трубе, как принято в китайских больницах, но в таких трубах обычно есть некоторые удобства — часы, соломки для питья, монитор сновидений. Здесь же пусто, только радио играет.
«Я должен найти Тамару, — думаю я. — Проверить содержание гормонов в катетере, позаботиться о ее руке». Прошло три дня, достаточно времени, чтобы на ее ране образовался тонкий слой клеток. Теперь пора омыть эти клетки новым раствором, ввести гормоны, которые помогут регенераций руки. Иначе недифференцированные клетки будут продолжать расти, как раковая опухоль. Нужно также убедиться, не поврежден ли у нее мозг, посмотреть, как подействовал антимозин. Генерал, с которым я говорил, хотел, чтобы Тамара выжила. Вероятно, кто-то о ней заботится. Но все равно нужно проверить.
Я вспомнил кровь, бьющую из горла Эйриша, красную струйку на черной коже. Постарался отогнать это видение, но никак не мог сосредоточить мысль на чем-нибудь другом. Мне казалось, что в мозгу у меня образовался какой-то холодный сгусток. Что же это за холодное место — я пытался представить его себе, но оно каждый раз отодвигалось. Слишком большая доза морфия может в течение нескольких дней не давать сосредоточиться, но мне все же казалось, что это не просто последствия наркотика. Комок холода кажется живым, одушевленным, не то как животное, не то как большая черная муха, жужжащая у меня в голове, отгоняющая крыльями мысли и вызывающая неприятные образы.
Все случившееся за последние три дня казалось мне абсолютно невероятным, и чем больше я размышлял, тем больше убеждался, что просто — напросто сошел с ума. Вот как я думал. Когда я был молод, дон Хосе Миранда, эксцентричный друг моего отца, учил меня, как надо служить обществу. Он верил, что общество всегда вознаграждает тех, кто лучше других ему служит, и уничтожает тех, кто отказывается это делать. Например, владелец небольшой больницы в нашем городке всегда вкладывал в нее много средств. Поэтому там стояло такое медицинское оборудование, какого не было в других больницах, и больные к нему приезжали издалека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68