Слуги Картенора тащили Мэгги по длинному коридору, и с каждым шагом ей казалось, что они сейчас вывернут ее руки из суставов. Минуя лавки и боковые ходы, они пришли к глухой стене, которая превратилась в туман от прикосновения Картенора.
Сквозь стену они прошли в комнату с мягкими диванами и роскошными белыми коврами. Андроиды опустили Мэгги на пол, и губы девушки начали двигаться помимо ее воли.
Она лежала, не в силах пошевельнуться, и рассказывала Картенору о леди Эверинн, о дрононе, который напал на ее след в Тиргласе, и о наивных попытках Галлена помочь Эверинн. Каждым своим словом Мэгги предавала Галлена, себя, леди Эверинн — каждого человека в каждом из миров.
Порой Картенор останавливал ее, чтобы задать вопрос, например: «А где твой друг Галлен сейчас?» И как Мэгги ни старалась солгать, она невольно рассказывала всю правду. Язык больше не повиновался ей.
Она рассказала все и залилась слезами.
— Ступай к себе, — сказал Картенор.
Мэгги уже знала, что ее спальня находится на верхнем этаже. Она приказывала себе бежать, но ноги не слушались ее. Она двигалась, как машина.
Теперь это твой дом, шепнул ей вожатый. Ты будешь служить Картенору. Я обучу тебя твоим обязанностям. Вожатый сам двигал ногами и руками Мэгги, ведя ее по стерильно-белому коридору, а потом вверх по длинной лестнице. Мэгги знала, что она уже больше не человек. Она легла в постель, и мысли все текли и текли у нее в голове. Вожатый думал всегда, не зная сна.
У Мэгги осталась одна надежда: Галлен О'Дэй.
7
Галлен блуждал по бледно-зеленым переходам города. Воздух здесь был теплый и слегка влажный, как внутри дома-дерева. Этот город тоже был живым и рос.
В окна на крыше проникал дневной свет, которому помогали светильники на стенах. В глубине этих живых катакомб Галлен дважды натыкался на базары под открытым небом, где торговцы в ярких переливающихся одеждах предлагали сказочные вещи: пару живых легких, которые можно было прикрепить к спине и дышать под водой; семена, из которых на другой же день вырастает шестифутовый стебель, расцветающий прекраснейшими цветами; колпак, позволяющий говорить с покойником; крохотные затычки, которые можно вставить в ухо и всегда слышать музыку; крем, не только удаляющий с кожи морщины и всякие изъяны, но еще и придающий человеку приятный запах на многие годы.
Галлен понимал, что это так, пустячки, игрушки для забавы тем, у кого все остальное уже есть; но торговцы тем не менее бойко продавали свои товары, стараясь привлечь покупателя самыми диковинными способами. В одной лавке перед Галленом явилась из воздуха красивая женщина с сильным загорелым телом, едва-едва прикрытым одеждой, Она улыбнулась и сказала: «Зайди, не пожалеешь». Галлен последовал за ней в лавку, она подошла к прилавку, где были выставлены всякого рода штаны, натянула пару на себя, вильнула бедрами и вдруг исчезла.
Галлен вытаращил глаза, не зная, куда она подевалась, но потом понял, что это только иллюзия, созданная ради того, чтобы заманить его в лавку. И вскоре обнаружил, что подобные фокусы применяются почти повсюду. Голоса, звучащие неведомо откуда, призывали его покупать только здесь и сейчас, если он хочет сберечь деньги. Призрачные женщины манили, приглашая зайти, — и все они были такие красавицы, что у Галлена голова пошла кругом.
Словно под властью магических чар, ошалевший Галлен все бродил и бродил по длинным коридорам, пробуя сласти, имеющие вкус амброзии, но неизменно отказываясь купить.
На одной площади он увидел существо, похожее на огромную серую жабу, — оно сидело на стуле, а вокруг стояли яркие коробки с разноцветными порошками. На голове у человека-жабы был огромный серебряный парик со множеством кружков и треугольников, падающих на плечи. А за спиной у него торчали трубки, каждая с многочисленными отростками — одни заканчивались волосками, другие зажимами или скальпелями. Все эти инструменты жаба по мере надобности, с помощью разных приспособлений, выдвигала на столик перед собой. Вокруг толпились ребятишки — подошел поглядеть и Галлен.
Все инструменты жабы были направлены на какой-то предмет в середине стола. Галлен взглянул — и затаил дыхание. Там на тонкой тростинке недвижимо сидела пурпурная стрекоза. Дюжины тонких иголок — а может, волосков — поглаживали одно из ее крылышек. Части крыла недоставало, но инструменты создавали ее заново.
У Галлена от удивления отпала челюсть, и он обошел столик, чтобы смотреть жабе через плечо. Серый старикан все время посматривал в воздух, где то появились, то исчезали ярко-красные письмена так быстро, что Галлен не успевал их прочесть. В воздухе над головой у жабы висело сильно увеличенное изображение стрекозы, и старик сверялся с ним всякий раз, как наращивался новый слой крыла. Он пристально смотрел на воздушный рисунок, пока на нем не появлялись новые прожилки и ткань, потом опускал глаза вниз, и его инструменты довершали дело.
Через пять минут он закончил свою работу.
— Ну, дети, кому отдать мою стрекозу? — Ребятишки захлопали в ладоши, крича: «Мне, мне!»
Человек-жаба вытянул свой серый бородавчатый палец, коснулся им стрекозы, и она взобралась на его длинный ноготь. Подержав ее так одно мгновение, человек-жаба обернулся к Галлену.
— Я, пожалуй, отдам ее ребенку, у которого вид взрослого мужчины. — И он протянул стрекозу Галлену.
Галлен подставил палец, стрекоза перешла на него и уселась там, трепеща крылышками. Она была вся пурпурная с красной тенью на брюшке и крыльях. Разочарованные дети разошлись.
— Спасибо, — сказал Галлен.
— Не за что. Через несколько мгновений ее крылышки просохнут, и она улетит.
Галлен присмотрелся к человеку-жабе. Желтые глаза, бородавчатая серая кожа, а рот такой большой, что запросто проглотит кошку. Руки и ноги тонкие, с обвисшей кожей.
— Мне ясно, что ты никогда не видел мотака, — сказал человек-жаба.
— Это ты так зовешься?
— Да. И если бы ты знал о нас хоть что-то, то не таращился бы так на меня. У нас на Мотаке так смотрят только на уродов.
— Прости. Я вовсе не считаю тебя уродом.
— Я знаю.
— Это просто любопытство.
— И это я знаю. Уже много веков я не встречал взрослых, которые бы так интересовались работой творца.
— Вот, значит, что ты делаешь? Творишь жизнь?
— Не настоящую жизнь. Только вивиформы, искусственные существа. Но выглядят они убедительно и не знают, что они неживые.
— А человека можешь сотворить?
— За плату могу. Вивиформу, которая будет выглядеть и действовать, как тебе угодно. А в промежутках между платной работой я делаю зверюшек для детей. — Стрекоза захлопала крылышками.
— Я тебе очень благодарен. — Галлен прикрыл стрекозу ладонями, собираясь отнести ее Мэгги.
— А я тебе. Приятно вновь увидеть такой свет в глазах у взрослого человека, особенно в столь тяжелые времена. Пусть радость всегда горит в тебе ярким пламенем.
Когда Галлен "вернулся назад, посетители ресторана выпутывали Орика из сети, а Мэгги исчезла без следа.
Орик ворчал на людей, которые его освобождали:
— Ну почему вы не помешали ему, ребята? Почему? — Никто ему не отвечал.
— Кому? — спросил Галлен, отпуская стрекозу на волю. Он достал нож и начал резать тонкую сетку. Каждая нить была прочна, как гвоздь, и накрепко приклеена к стене.
— Человек по имени Картенор похитил Мэгги! — крикнул Орик.
Галлен как раз перерезал последнюю нить, и медведь с воплем: «Сюда, Галлен!» ринулся по коридору в глубь города.
Он мчался вперед, ведомый запахом Мэгги. На перекрестках он останавливался и нюхал в обоих направлениях, порой вбегал в боковые ходы, но тут же возвращался.
— Они были здесь. До этого места они точно дошли, — сказал он наконец, нюхая окрашенную в кремовый цвет стену, потом привстал на задние лапы и обнюхал потолок.
Галлен взял его за плечи:
— А теперь расскажи-ка мне все с самого начала.
Орик рассказал ему о появлении завоевателя и о том, как человек, зовущийся Картенор, глава аберленов, надел на Мэгги серебряный обруч и взял ее в плен.
Галлен, как перед всякой битвой, прикинул, что у него имеется в наличии. У него есть смекалка, бойцовское мастерство и два ножа. Но он не знает ни своего врага, ни его слабостей. Старый шериф в графстве Обхианн однажды говорил ему: «Когда на тебя кидается головорез, посмотри вокруг. Глянь, нет ли поблизости места, где ты мог бы укрыться, и не сидит ли у твоего врага за тем кустом, что ты себе облюбовал, лучник или пара подручных». Да, что касается знания местности, то тут Галлен здорово проигрывает.
— Пошли, — сказал он Орику. — Тебя надо где-то спрятать. Если мы будем охотиться на Картенора вместе, он тебя приметит за милю. А меня он не знает. Потом я вернусь сюда в разберусь что к чему.
Они опять вышли на дорогу, теперь ожившую — над ее рубиновым полотном сновали повозки, а на некоторых пешеходах были воздушные башмаки, в которых они скользили вперед куда быстрее лошади.
Галлен и Орик, пройдя милю на север вдоль реки, оказались среди низких лесистых холмов. Там, в кустах, они разбили свой лагерь. Галлен, беспокоясь за Мэгги, все время выспрашивал у Орика разные подробности:
— Так этот Картенор сказал, что Мэгги будет работать на него? А где, не сказал?
— Нет, — ответил Орик, но Галлену все-таки стало легче. Если Картенору нужны работники, то за Мэгги нечего опасаться — Картенор не причинит зла своей служанке.
— Мне надо будет найти Мэгги, — сказал он, — а для этого надо пробраться в город. Тебе со мной нельзя.
— Что же я тут буду делать? Мне неохота просто сидеть и ждать.
— Без твоей помощи мне не обойтись. Мы знаем, что Эверинн вошла в ворота раньше нас, но не знаем, где она вышла. Я хочу, чтобы ты поискал ее след. Вдруг найдешь. Поищи как следует, а дня через два-три возвращайся сюда.
Орик нехотя направился к югу и оглянулся:
— Ты ведь спасешь ее, да?
— Сделаю все, что смогу. — Больше Галлен ничего не пообещал.
Когда Мэгги проснулась утром, голова у нее горела, как в огне. Мэгги не знала почему, но тихий голос в мозгу прошептал:
— Это я, твой вожатый. Я всю ночь создавал новые нейроканалы в твоем головном и спинном мозге, этим и вызван твой дискомфорт. К ночи процесс завершится, и мы с тобой станем единым целым.
Мэгги попыталась встать, но не смогла пошевельнуться. Вожатый заставил ее еще некоторое время пролежать в постели, пока он в немыслимом темпе накачивал ее информацией.
— Если будут вопросы, — сказал он, — спрашивай.
Для начала вожатый показал Мэгги структуру ДНК во всей ее сложности. Он раскрыл ей в кратких образах функцию каждого набора генов в человеческом геноме и объяснил, как влияют на эти гены различные отклонения. Он показал ей аппаратуру и научил пользоваться рабочими инструментами аберленов — чтецами хромосом, расщепителями генов, анализаторами тканей, окрасчиками ДНК. Мэгги узнала, как брать яйцеклетки у женщин и сперму у мужчин, как делить их на группы по характеристикам, которые желательно получить от данных клеток, и как вводить в каждую группу посторонние гены, гарантирующие приспособляемость будущего потомства к стандартам дрононов. Усовершенствованная партия яйцеклеток и спермы перемешивается и помещается в инкубатор на шестьдесят часов, а получившиеся зиготы вводятся в матку женщины.
Урок продолжался около часа, затем вожатый заставил Мэгги встать, принять душ и идти завтракать. В столовой Мэгги сидела рядом с другими аберленами, мужчинами и женщинами, которые все носили вожатых, как и она. Вслух они не разговаривали, но Мэгги слышала их голоса у себя в мозгу — они обсуждали свои задачи на сегодняшний день. Ела она с жадностью, но вожатый вынудил ее остановиться, когда она еще не достигла полного насыщения.
Все утро она работала в клинике. Сюда приходили пары, обращавшиеся за лицензией на ребенка, и Мэгги брала пробы яйцеклеток у женщин и спермы у мужчин. Она аккуратно надписывала каждую пробу — но, поскольку дрононы разрешали размножаться только людям определенного телосложения, большинство образцов потом выбрасывалось, женщинам же вводили зиготы допущенных к деторождению родителей.
Несколько раз женщины спрашивали Мэгги:
— Я правда буду носить своего ребенка? Вы не подсунете мне чужого?
И каждый раз вожатый, утешая потенциальную мать, отвечал устами Мэгги:
— Ну конечно, своего. Мы очень внимательно метим все образцы, и перепутать их просто невозможно. Мы только усовершенствуем клетки согласно некоторым стандартам, а потом возвращаем вам ваш эмбрион.
Каждый раз, произнося эту ложь, Мэгги боролась с вожатым — ей хотелось закричать, предостеречь мать — и каждый раз сдавалась: тогда вожатый, как называла это Мэгги, «щекотал» ее: в голове возникал легкий зуд, и Мэгги испытывала прилив сладостной эйфории, величайшего довольства, известного ей до сих пор.
Однажды, оказавшись на складе, где посетители не могли ее слышать, Мэгги спросила вожатого:
— Как можно так лгать им? И зачем?
— Это для их же блага. Зачем им терзаться по поводу того, что они все равно не в силах изменить? А наша система всем обеспечивает равно здоровое, улучшенное потомство.
— Но ведь все эти дети будут братьями и сестрами, хотя и вырастут в разных семьях, — прошептала Мэгги. — Они не смогут вступать в брак друг с другом.
— Дрононы, принадлежащие к одному улью, тоже братья и сестры. Каждая королева откладывает сотни тысяч яиц, и воины доводятся братьями архитекторам, а работницы — сестрами королевам. Все они едины, все равны — на этом и строится сообщество улья. Когда новое поколение человечества поймет, что все оно состоит из братьев и сестер, настанет полное равенство.
Вожатый опять пощекотал Мэгги, и на нее нахлынула волна еще более острого блаженства — мистическое, магическое чувство приобщенности к столь великой задаче, к труду, поощряемому самой Золотой Королевой и ее сподвижниками.
Поздним вечером Мэгги, уложив на стол очередную молодую пациентку, привычным движением взяла инструмент для снятия соскоба с яичника — длинный, тонкий металлический стержень с ложечкой на конце — и уже удалила стерильный чехол, когда женщина вдруг сказала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42