Вайкслер взялся обеими руками за края разрыва и изо всех сил потянул тонкий искусственный материал в разные стороны. Однако мешок оказался достаточно прочным, и ему с большим трудом удалось лишь слегка увеличить разрыв, находившийся у бедра трупа. Черный искусственный материал растягивался, изменяя свой цвет на грязно-серый и покрываясь черно-серыми полосами, но не рвался.
Постепенно Вайкслер впал в отчаянье. Он одним рывком положил труп снова на спину и опять попытался расстегнуть “молнию”. Ему это не удалось. Тогда он вспомнил о своем ноже. Вайкслер был так неловок, что порезался и его большой палец начал кровоточить. Однако он не заметил этого.
Собираясь уже вспороть ножом мешок, Вайкслер бросил случайно взгляд на лицо мертвой женщины. Оно хорошо просматривалось сквозь тонкий полупрозрачный пластик. Вайкслер мог видеть его во всех деталях: каждую черточку, каждую морщинку, каждое пятнышко на коже, каждую ресничку. Вайкслер видел тонкие слегка изогнутые брови, высокие скулы, придававшие всему лицу что-то азиатское, прямой нос, губы, которые были слегка приоткрыты. Черная полупрозрачная пленка здесь двигалась — вздымалась и опадала. Женщина дышала.
Вайкслер должен был найти всему увиденному объяснение, если не хотел лишиться рассудка — хотя, возможно, это уже произошло и он действительно тронулся умом. Итак, труп дышал. Но трупы не дышат. Значит, женщина была жива. Вот и все.
Это вполне логичное объяснение вновь заставило Вайкслера испугаться: значит, ребята, работавшие в населенном пункте, сделали Ошибку. Эта молодая женщина вовсе не была мертва.
— О Боже… — прошептал Вайкслер, чувствуя, как у него в голове путаются мысли.
Пленка у губ женщины продолжала шевелиться, а затем дрогнули ее ресницы. Мнимая мертвая пыталась открыть глаза.
— Подождите! — сказал Вайкслер. — Не тратьте напрасно сил! Я вам сейчас помогу!
Вот идиоты! Они привезли сюда живого человека. Эта женщина была, возможно, единственным свидетелем, уцелевшим в этой катастрофе. А ее взяли и положили среди трупов. Эти проклятые идиоты упаковали ее, словно мусор, в пластиковый пакет и бросили в кузов машины, даже не потрудившись пощупать у нее пульс!
— Секундочку! — пробормотал Вайкслер. — Я вам помогу! Подождите…
О, эти проклятые идиоты! Эти недоумки! Зажав в перепачканной кровью руке нож, Вайкслер провел лезвием по пластиковому мешку, сделав на удивление прямой разрез — от бедра до плеча.
— Подождите! Сейчас будет готово! Еще одну секунду, и вы сможете свободно дышать. Я вас выну из мешка.
Теперь девушка по мере своих сил помогала ему. Из дыры в мешке появилась перепачканная грязью и запекшейся кровью рука, а затем вторая. Вайкслеру бросилось в глаза, что почти все ногти на пальцах были обломаны и из-под них выступала розовая чувствительная плоть. Вайкслер не мог также не заметить того, что от этого пластикового мешка исходил сильный приторно-сладковатый запах, который все эти три дня стоял в спортивном зале. Но сейчас этот запах был куда сильнее. Сама же девушка, должно быть, пережила настоящий кошмар. Ее заживо похоронили, и вот она очнулась в мире мертвых.
— О Боже… — бормотал Вайкслер, заикаясь, — о Боже, о Боже…
Его руки дрожали, помогая девушке разрывать пленку. При этом его пальцы дотронулись до щеки девушки, и Вайкслера вновь охватил ужас. Ее кожа была такой холодной, рыхлой и скользкой, как у трупа. Это была не живая плоть, а скорее какая-то пенистая резина. Эта женщина прошла через ад. Вайкслер сорвал с ее лица прилипшую пленку, которая мешала женщине дышать. На долю секунды ему показалось, что вместе с пленкой он сорвал кожу с лица женщины. Потому что то, что предстало взору Вайкслера, не было похоже на лицо живого человека.
Вайкслер закричал. На этот раз оцепенение не сковало его, и его крик не был похож на придушенный хрип. Вопль Вайкслера был таким пронзительным, что у него самого заболела голова. Лицо девушки было серым и опухшим, перепачканным запекшейся кровью и засохшей грязью.
Вайкслер моментально вспомнил о том, что слышал о воздействии этого отравляющего вещества на человеческий организм: оно убивало быстро и всех без разбора, никто не имел ни малейшего шанса спастись. Кроме того, оно не только разрушало нервную систему и самым пагубным образом влияло на систему кровообращения, но и приводило к тому, что отравленный им организм выделял фермент, довольно распространенный в природе, но не свойственный млекопитающим — этот фермент чем-то напоминал вещество, которое пауки впрыскивали в свою жертву для разжижения ее плоти. И хотя эта цель полностью не достигалась, само воздействие фермента на организм было смертельным, мышцы теряли свой тонус и упругость, тело становилось дряблым и рыхлым.
Теперь Вайкслер мог воочию наблюдать действие этого отравляющего вещества.
На левой щеке девушки зияла дыра размером с монету в пять марок — вырванный из нее кусок плоти приклеился к внутренней стороне отодранной Вайкслером пленки. В образовавшейся ране можно было рассмотреть белую кость и мышцу. Рот мертвой женщины был все еще полуоткрыт, и Вайкслер увидел полувыпавшие из своих гнезд зубы, торчавшие вкривь и вкось. Но самым страшным на этом лице были глаза. Если бы это были просто пустые глазницы, то Вайкслер еще как-нибудь перенес бы это зрелище, но весь ужас заключался в том, что труп глядел на него в упор большими, оставшимися совершенно неповрежденными глазами, цвет которых был неестественным. Казалось, что глаза состоят из одних зрачков темно-фиолетового цвета, подернутых молочной пеленой — пеленой смерти. И все же в этом теле теплилась жизнь, или, во всяком случае, ее подобие. И эти противоестественные признаки жизни — жизни, закончившейся для девушки три дня назад, были вновь навязаны ее организму чьей-то злой волей против всех законов — божеских и человеческих.
Вайкслер стряхнул с себя остатки оцепенения, опрокинулся на спину и начал отползать, помогая себе руками и ногами, назад от этого Нечто, выглядывающего из своего черного кокона. При этом он натолкнулся на соседнюю кровать и перевернул ее, но даже не заметил этого. Скуля, словно насмерть перепуганная собака, он отползал все дальше, переворачивая одну койку за другой, пока наконец не уперся спиной в стену.
А тем временем мертвая женщина почти полностью освободилась от мешка и попыталась встать на ноги. Похоже, ее тело плохо повиновалось ей — как будто трех дней хватило для того, чтобы разучиться всему тому, чему она научилась за двадцать лет своей жизни. Ее взгляд все так же был устремлен на Вайкслера, и он опять почувствовал, что в ее глазах таилось что-то ужасное. В них не было угрозы, а только мольба, немой крик о помощи.
Возможно, Вайкслер в этот момент уже осознал, что именно означал этот взгляд, однако тут произошло то, от чего сразу же помутился его разум, и он окончательно лишился способности ясно мыслить.
Шевелилась не только эта мертвая девушка, но и трупы рядом с ней, за ней и даже те, что были вдали от нее… Как будто от камня, брошенного в озеро, по его глади пошли круговые волны. Пластиковые мешки шуршали и шелестели, слышался треск разорванной пленки, и все эти звуки сливались с воем бурана, бушевавшего за порогом спортивного зала, время от времени заглушая даже шум непогоды. Один за другим, начиная от определенного центра, расположенного недалеко от Вайкслера, мертвые освобождались от своих шуршащих оболочек и вставали с коек!
Вайкслер вскочил на ноги. Что-то коснулось его ступни и уцепилось за нее. Вайкслер завопил от ужаса и боли, он попытался выдернуть свою ногу и почувствовал, что теряет равновесие. Вайкслер зашатался, но устоял на ногах. Теперь он не воспринимал все происходящее вокруг него в деталях, он видел все в нереальном свете, словно на средневековой картине, изображавшей ад. Вокруг него поднимались силуэты людей, к нему тянулись руки восставших мертвых. Желеобразные выпученные глаза смотрели на него со всех сторон. Вайкслер сорвал с плеча свой автомат и нажал на курок.
Треск автоматной очереди, казалось, должен был оглушить Вайкслера, но его восприятие реальной картины происходящего было нарушено, и поэтому звук открытой им стрельбы казался не громче ударов мягких ватных шариков о стеклянную поверхность. И в то же время он явственно слышал те ужасные звуки, которые издавали пули, попадая в цель. Они были похожи на стук града, падавшего в вязкую слякоть.
Вайкслер, не переставая стрелять, побежал по залу. Пули рикошетом отлетали от стен, слышался звон разбитого стекла и треск отлетавших от деревянных панелей щепок. Вайкслер бежал, не разбирая дороги, ломая попадавшиеся на его пути легкие непрочные койки и расстреливая в упор мертвецов, мешавших ему продвигаться вперед. Но упавшие на землю трупы, простреленные автоматными очередями, снова вставали, смерть потеряла над ними свою власть. Вайкслер расстрелял всю обойму, опустошив магазин автомата, но продолжал нажимать на гашетку, хотя его оружие давно уже перестало извергать из себя огонь и свинец.
Для того чтобы добраться до двери, он должен был пробежать весь зал. Патроны кончились прежде, чем он миновал половину этого пути, однако выпущенные им очереди расчистили ему дорогу. Но одному зомби все же удалось встать на его пути. Мертвец тянул к Вайкслеру свои руки, и тому невозможно было избежать, как он ни старался, его прикосновения. Вайкслер с разбегу натолкнулся на стоявший перед ним труп, и оба упали на пол. Пальцы мертвеца скользнули по лицу Вайкслера, а затем впились в него.
Нельзя сказать, чтобы Вайкслеру было очень больно, но ничего более ужасного ему никогда в жизни не приходилось испытывать. Неровно обломанные ногти мертвеца расцарапывали его кожу в кровь, оставляя на ней глубокие борозды. Вайкслер чувствовал, как какая-то вязкая холодная жидкость смешивается с его кровью. Несколько секунд Вайкслер бился в истерике на полу, издавая дикие вопли. Затем ему каким-то образом удалось вырваться из рук мертвеца и оттолкнуть его от себя. Вайкслер больше не кричал, так как у него пресеклось дыхание. Вскочив на ноги, он пошатываясь направился к двери, всхлипывая, как испуганный ребенок. Его лицо заливали слезы, он почти ничего не видел и врезался лбом в стену рядом с дверью, нанеся себе еще одну кровоточащую рану. Он начал лихорадочно на ощупь искать дверную ручку, распахнул дверь и шатаясь вышел за порог.
На улице бушевал настоящий ураган, холодный ветер накинулся на него, словно чудовище, грозя изрезать кожу Вайкслера невидимыми острыми ножами. При обычных обстоятельствах уже первый порыв ураганного ветра сбил бы Вайкслера с ног и швырнул бы его о стену, но паника и охватившее его безумие придавали Вайкслеру силы. Вокруг него с диким воем неистовствовал вихрь, застя взор колючим снегом, но где-то там за его стеной находилось школьное здание, где горел свет и было тепло, где были сейчас люди, а значит, безопасность. Вайкслер сорвался с места и побежал.
За его спиной порыв ураганного ветра с бешеным воем распахнул дверь и сорвал ее с петель. Но как бы велика ни была его мощь, казалось, что даже он не может войти и надолго задержаться в спортивном зале с его страшными обитателями.
* * *
На этот раз Бреннер не стал завязывать узлом конец трубки, которую он выдернул из иглы, торчавшей в тыльной стороне его ладони, и темное пятно растекающейся жидкости начало быстро расползаться по его постели. Это обстоятельство не вызвало ни малейшего сожаления в душе Бреннера, напротив того, он ощутил чувство удовлетворения, видя это. Это была своего рода месть.
Подозрения Бреннера превратились теперь в твердую уверенность. Он окончательно убедился, что стоило ему выдернуть трубку из иглы и прекратить доступ в кровь жидкости, которую в него вливали, как он сразу же начал чувствовать себя намного лучше. Силы вновь возвращались к нему.
Однако, в отличие от физических сил, способность Бреннера четко и ясно мыслить восстанавливалась не так быстро. Он никак не мог нащупать логическую причинно-следственную связь между событиями. Его мысли начали путаться еще во время разговора со Шнайдером. После ухода доктора Бреннер решил в целях предосторожности еще по крайней мере минут пять не предпринимать ничего. И за это время легкий туман в его голове — как это обычно бывает, когда выпьешь три кружки пива, — превратился в непроглядную мглу сильного опьянения. Бреннер испытывал одно-единственное желание — упасть на постель и забыться в теплых объятиях сна.
И все же у него из головы не выходила мысль вытащить иглу из руки.
Ему не удалось это сделать. Боль была слишком сильной.
И лишь через десять минут непроглядная мгла в его голове начала понемногу рассеиваться. Только сейчас Бреннер понял, что он сделал, однако способность ясно мыслить все еще не восстанавливалась. Хотя в тумане, царящем в его мозгу, время от времени возникали просветы. Итак, он был здесь узником. А люди, выдававшие себя за друзей, были его врагами. Ему необходимо было бежать отсюда. И найти ту мертвую девушку. Все эти мысли были не связаны друг с другом, хотя, выстроившись в ряд, они походили на логическую цепочку, связывавшуюся в рассказ, которому, впрочем, не хватало правдоподобия. Но несмотря на это, мысли казались Бреннеру важными и значительными. Они были важнее и значительнее самой жизни, и Бреннер не задавал вопросов, почему все было именно так. Он твердо знал лишь одно: он — узник; все, выдававшие себя за друзей, — его враги; он должен бежать отсюда и разыскать ту девушку.
Прошло немало времени, прежде чем Бреннер, собравшись с силами, сел на кровати и повернул голову вправо. Его зрение вновь сильно ухудшилось, но это не удивило и даже не испугало его. Не отдавая себе в этом отчета, Бреннер знал, что так оно и будет. Более того, у него было странное чувство, что если бы он вдруг ясно увидел окружавшие его предметы, а не серый туман и размытые очертания, то был бы сильно разочарован.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63