— Подождите, — сказал Александр.
— Минуточку, — Шнайдер опустил трубку и, зажав ладонью микрофон телефона, обратился к Александру намеренно недовольным тоном: — Да?
— Опять этот патер? — спросил Александр непривычно деловым тоном.
— Во всяком случае, этот человек утверждает, что является им, — ответил Шнайдер. — Пусть этим займется полиция.
— Нет, — заявил Александр и встал, сделав властный жест. С ним внезапно произошла удивительная перемена. Теперь он не был похож на постоянно улыбающегося, добродушного старика. Осанка и тон Александра выдавали в нем человека, облеченного властью. — Никакой полиции! Я сам займусь этим человеком.
И не давая возможности Шнайдеру что-нибудь возразить, Александр стремительным шагом покинул кабинет, даже не потрудившись закрыть за собой дверь.
Шнайдер снова приложил к уху телефонную трубку, одновременно вставая со своего стула.
— Не надо вызывать полицию, — сказал он. — Поднимайтесь наверх в реанимационное отделение. И… и приведите с собой дежурного санитара.
* * *
Бреннер выплыл из душного, сладковато-теплого, обволакивающего тумана сновидения и провалился в новый кошмар. Ему стало жарко, и он ощутил смолистый запах горящей древесины, который совершенно не вписывался в картину этого сна. Всю сцену освещал мерцающий темно-красный свет, напоминающий чем-то огонь зажженных факелов — может быть, именно по ассоциации с ними Бреннер чувствовал этот странный запах. Бреннер лежал на спине и, хотя был как парализованный и не мог пошевелиться, он все же чувствовал, что связан по рукам и ногам. Кто и зачем связал его?
Он попытался открыть глаза. В первый момент ему показалось, что он не сможет этого сделать, но затем он почувствовал, как его веки послушно приподнялись, однако он видел очень смутно. Красноватое мерцание, которое пробивалось сквозь его опущенные веки, не стало светлее. С его зрением что-то было не в порядке. Или он находился в совершенно темном помещении Откуда-то доносились посторонние звуки: шелест дорогой тяжелой ткани, может быть, бархатной одежды, тяжелого плаща или мантии, шлейф которой волочился по полу, голоса, переговаривающиеся шепотом. Бреннер не мог разобрать слов. Было жарко.
Хотя этот сон несомненно так или иначе должен был напутать его, он тем не менее внушал Бреннеру не только страх, но и чувство защищенности и ощущение тепла. Может быть, это происходило потому, что состояние, в котором сейчас находился Бреннер, чем-то напоминало его самые первые воспоминания: сознание полной безопасности и защищенности в красноватой теплой оболочке, похожей на заботливые объятия.
Но это чувство могло оказаться обманчивым. За пеленой этих приятных воспоминаний таилось что-то темное, устрашающее, что не имело формы, однако сущность этого явления постепенно прояснялась. Это было некое событие. Событие, произошедшее очень давно с Бреннером и явившееся для него подлинным потрясением.
Сознание этого — хотя Бреннер и пытался сопротивляться ему — позволило раненому продвинуться дальше за грань между сном и бодрствованием. Сознание защищенности и обволакивающее тепло накатывали на Бреннера, словно волны теплого прибоя, а берег между тем был усыпан острыми камнями и осколками. Руки и ноги Бреннера болели — сначала эта боль была ноющей, а затем стала усиливаться и наконец превратилась в просто невыносимую пытку. При этом голоса начали звучать все отчетливей. Теперь уже Бреннер мог различать слова.
— Рано или поздно, мы все равно должны это сделать. Мы не можем держать его здесь в вечном заточении.
— Но ведь все это в целях его же личной безопасности!
— Безопасности? А что ему здесь угрожает? Это просто смешно!
— Возможно, он сам для себя представляет смертельную угрозу.
Эти слова не имели для Бреннера никакого смысла. Однако, несмотря на это, он ощущал в них какую-то скрытую угрозу. В них крылась истина, которую он не мог никак постичь, но смысл которой уже начал предощущать. При этом он предчувствовал не само событие — которое уже произошло или могло произойти, — а его значение Возможно, чернота, скрывавшая за собой его воспоминания, символизировала не прошлое, а будущее
— Он проснулся. Не говорите ничего лишнего.
Шуршащие звуки становились все громче. Шаги приблизились к Бреннеру, и в красноватых сумерках появился чей-то силуэт, заполнивший собой все поле зрения больного. В первый момент, решив, что перед ним друг, Бреннер почувствовал облегчение, но когда он получше вгляделся в лицо склонившегося над ним человека и увидел выражение его глаз, он все понял и закричал…
* * *
Трупы наконец были снесены, но от сознания этого не становилось легче. Последняя машина отъехала час — самое большое полтора часа — назад, и он уже потерял всякое ощущение времени, поминутно глядя на часы. Его субъективное чувство времени, должно быть, дало серьезный сбой: с одной стороны, он считал секунды до конца своего дежурства, а с другой — не мог бы сказать, что произошло полчаса или даже три или десять минут назад. Этот кошмар длился уже два дня. За это время Вайкслер пережил, пожалуй, все возможные ужасы. Он и представить себе не мог раньше ничего подобного.
При этом Вайкслер был вовсе не робкого десятка и никто не считал его неженкой. Впрочем, как и остальных ребят, служивших вместе с Вайкслером в подразделении особого назначения. До того момента, когда Вайкслер — а это было два дня тому назад — спрыгнул из кузова грузовика, привезшего их сюда, на землю и увидел то, что их ожидало, он страшно гордился своей службой. Но с тех пор много воды утекло. И Вайкслер изменил свое отношение не только к смерти, но и к жизни.
Самым страшным, однако, был вовсе не вид обезображенных трупов. К этому он привык еще несколько лет назад. Ужас в душе Вайкслера вызывали мешки. Черные мешки с пластмассовой молнией. Мешки, изготовленные из материала, который был очень неприятным на ощупь и выглядел влажным из-за своего блеска. Отвратительными были прежде всего звуки.
Вайкслер зажег дрожащими руками спичку и прикурил, хотя это было запрещено, однако никто из ребят не обращал на запрет никакого внимания. Он глубоко затянулся, так что у него пошла кругом голова. Дым был обжигающе горячим и оставлял во рту неприятный вкус. Вайкслер поморщился, испытывая отвращение, но преодолел искушение бросить сигарету на землю. Дело было вовсе не в сигарете. В последние два дня всякая пища, всякое питье вызывали у него отвращение.
Вайкслер снова взглянул на часы. Было три минуты пятого. Еще два часа, и его сменят. Вайкслер поморщился. Вероятно, он и сегодня не сможет заснуть.
За его спиной раздался шорох. Хотя нет, этот звук был скорее всего похож не на шорох, а на шуршание фольги, которую мнут в руках, — или на шуршание мешка для упаковки трупов, когда в нем кто-нибудь шевелится…
Первым желанием Вайкслера было желание сорваться с места и убежать, но он подавил его, крепко сжав в руке свой автоматический пистолет. А затем он намеренно медленно повернулся в ту сторону, откуда доносился шорох. Часть его сознания подсказывала ему, что у этого шороха были свои объяснения, но кроме рациональной части в нем все это время не умолкал голос подсознания. И этот голос высказывал совсем другие догадки.
Шуршание внезапно прекратилось. Хотя это уже не имело никакого значения, потому что Вайкслер на минуту остолбенел, увидев вдруг повсюду призрачные тени, расстегивающиеся замки — “молнии” на мешках с трупами и тянущиеся из них обезображенные судорогой руки с синюшно-серой иссохшей кожей. Мертвецы пытались выбраться наружу и…
— Спокойно!
Вайкслер не узнал собственного голоса, а эхо, отозвавшееся в огромном, пустом, едва освещенном спортивном зале показалось ему исполненным скрытой угрозы, как будто это не были его же собственные слова, вернувшиеся отзвуком к нему… как будто в этом эхе звучал теперь чужой враждебный голос… Но несмотря на это, прозвучавший голос успокоил его. Вайкслер давно уже привык повиноваться приказам, даже если эти приказы исходили от него самого.
Вайкслер еще раз глубоко затянулся и, выпустив большой клуб отвратительно пахнущего дыма, загасил сигарету. Только после этого он пошел торопливым шагом вдоль поставленных в ряд походных кроватей. Их было очень много, Вайкслер даже не знал точно, сколько именно. В день своего приезда он насчитал триста коек, а затем сбился и прекратил это занятие. Сейчас их уже, возможно, было пятьсот или даже больше — это, впрочем, не имело никакого значения. Вайкслер знал только одно: коек было очень много.
Он снова услышал подозрительный шум. Но на этот раз Вайкслер понял, что это были не звуки, издаваемые выбирающимся из пластикового кокона ожившим зомби, а совсем другие звуки, которых он по-настоящему боялся. Снаружи подъехал грузовик, захлопали дверцы, затем раздался характерный лязг откидываемого борта кузова. Вайкслер слишком рано расслабился, для него еще не все кончилось. Они снова привезли трупы. Вайкслер опять поморщился, повернулся и пошел к двери.
Но не успел он сделать и нескольких шагов по направлению к ней, как она распахнулась, и Вайкслера на мгновение ослепил яркий свет. Фары грузовика были направлены прямо на дверной проем. Вайкслер торопливо подошел к двери и включил в помещении свет, а затем повернулся к человеку, появившемуся на пороге.
Даже в нынешнем довольно растерянном состоянии солдат в Вайкслере оказался сильнее просто человека — он сначала разглядел знаки различия вновь прибывшего, а затем уже его лицо. Это был старший лейтенант Нериг. Как нарочно. Из всех офицеров их подразделения Вайкслер менее всего хотел бы встретиться с ним. Впрочем, чувство антипатии было у них взаимным.
Нериг, по-видимому, не сразу сумел сориентироваться, потому что несколько мгновений молчал, раздраженно щурясь от яркого, бьющего в глаза неонового света. А затем, кивнув Вайкслеру и небрежно отдав ему честь, махнул кому-то находившемуся во дворе. Только после этого Нериг наконец-то переступил порог.
— У вас все в порядке, лейтенант Вайкслер?
“А что может быть не в порядке? — сердито подумал Вайкслер. — Или ты думаешь, что жмурики встанут и убегут, если я за ними не буду присматривать?” Само собой разумеется, Вайкслер не стал говорить об этом вслух — хотя скорее не из-за уважения к вышестоящему чину, а из боязни произносить подобные слова в этом странном месте, где они — кто знает? — могут внезапно воплотиться в жизнь. Поэтому Вайкслер просто коротко кивнул — точно так же, как до этого Нериг, — и сказал:
— Разрешите доложить. Все в порядке, господин старший лейтенант.
Этот доклад по всей форме почему-то привел Нерига в полное замешательство. Он несколько секунд пристально глядел на Вайкслера, а затем рассмеялся — что было для него в высшей степени необычно.
— Хорошо, оставим эти формальности, — сказал он. — Что тут слышно?
— Ничего, — покачал головой Вайкслер. — Все спокойно.
— И, должно быть, смертельно скучно, — добавил Нериг. — Мы привезли вам еще пару постояльцев. У нас есть еще свободные места?
— Два или три, — и Вайкслер махнул рукой куда-то в сторону рядов походных коек. — Там, в последнем ряду.
— Этого вполне хватит, — Нериг вновь махнул кому-то, находящемуся снаружи. — Несите их сюда.
Вайкслер отступил на шаг в сторону, чтобы дать дорогу солдатам, которые, выполняя приказ Нерига, внесли в бывший школьный спортивный зал черный мешок. За этой парой вошли еще двое военных, которые внесли очевидно более легкий мешок. “Очень худенькая женщина, — решил Вайкслер. — Или ребенок”.
— Несите туда, — распорядился Нериг. — В последний ряд.
Пока четверо солдат устраивали свой страшный груз на указанных койках, Нериг, хмурясь, молча смотрел на то место рядом с дверью, на котором в течение нескольких последних часов стоял Вайкслер, охраняя неизвестное число собранных здесь трупов. На выкрашенном зеленой краской бетонном полу лежало штук пятнадцать растоптанных окурков. Вайкслер решил, что Нериг мучительно обдумывает формулировку взыскания за подобное нарушение служебных предписаний.
Но тут Вайкслера вновь поразило необычное поведение старшего лейтенанта: вместо того чтобы начать распекать Вайкслера, Нериг внезапно вытащил из кармана куртки свою пачку “Уэста” и протянул ее ошарашенному лейтенанту. Вайкслер несколько оправился от изумления и, наклонясь, прикурил от зажигалки Нерига. Ствол его пистолета-автомата с легким стуком ударился о косяк двери. Нериг взглянул на оружие лейтенанта и вновь недовольно нахмурился. Автомат Вайкслера висел не через плечо, а на боку — для того, чтобы в любой момент иметь его под рукой. Однако Нериг так ничего и не сказал по этому поводу. Вайкслер довольно суетливо перекинул свое оружие через плечо, а Нериг тем временем прикурил и глубоко с наслаждением затянулся. Вайкслер внезапно ощутил зависть к своему начальнику — совершенно абсурдное в данной ситуации чувство. Однако Вайкслер не мог не завидовать тому, что Нериг не чувствовал отвратительного вкуса сигареты, в то время как сам Вайкслер никак не мог избавиться от чувства гадливости.
— Когда вы заступили на дежурство? — спросил Нериг, не глядя в это время на Вайкслера, а внимательно наблюдая за солдатами.
— Вы имеете в виду — сегодня ночью? — Вайкслер зачем-то взглянул на часы. — В полночь.
— Время злых духов и привидений, да? — усмехнулся Нериг. Вайкслеру это замечание вовсе не показалось смешным. И Нериг, вероятно, понял это по виду лейтенанта, потому что повернувшись к нему, сразу же перестал улыбаться и сказал: — Дерьмовая работенка, правда?
— Да так себе, — уклончиво ответил Вайкслер.
— Там у нас это выглядит еще хуже, — признался ему Нериг. И хотя Вайкслер, как бы соглашаясь с ним, кивнул, он все же не поверил старшему лейтенанту. Два дня назад он сам радовался тому, что его откомандировали сюда, а не в одну из групп, прочесывающих окрестности в поисках трупов. Но с тех пор много воды утекло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63