Поэтому, хотя сам Рейс ведет себя как человек, который не знает об этом, для нас каждый его шаг, жест и слово приобретают особый смысл и трагическое значение, особую ценность и вес — это последние стихи, последние встречи, последние открытия. Любой поступок героя обретает статус экзистенциального выбора. Поневоле присутствует и еще один аспект восприятия событий, почти детективный и жутковатый, хотя и весьма увлекательный. Мы гадаем, как именно, от чего погибнет Рикардо Рейс? Играя с читателем, Сарамаго делает множество тонких обманных ходов. Он вводит в повествование и «готический» мотив преследования Маски Смерти на карнавале, и наделяет героя тяжелой болезнью… Рейс может быть задавлен толпой на митингах, шествиях, паломничествах… Наконец, существует весьма вероятный шанс для героя без вести пропасть в подвалах тайной полиции, которая инстинктивно, но весьма отчетливо чувствует непохожесть «чужака» Рейса на благонадежных граждан. Эта линия, по мысли Сарамаго самая вероятная из нереализовавшихся, не завершается трагически только чудом: агент Виктор, «ведущий» Рейса, видимо, просто не успевает произвести столь желанный «захват». Его опережает поэт Фернандо Пессоа, «уводя» свой вымысел, часть своей души, прочь из этого мира, города и года. Рикардо Рейс у Сарамаго удачливее Пессоа, прочнее устроен в жизни — он не знает, что такое изматывающие будни клерка, недостаток денег. Но проживая и в респектабельном отеле «Браганса», и в своей отдельной квартире, он так же бесприютен и одинок, как и его создатель, так же измучен сомнениями. Узнав о смерти Пессоа, Рейс возвращается на родину с намерением «занять пустующее место» в португальской поэзии, но, как ни странно, пишет свои стихи «в ящик стола», так что даже близкие ему женщины не догадываются, что этот суховатый врач — поэт. Он хочет жить только поэзией, но загипнотизирован происходящими событиями реальной жизни в стране и в мире. И — опять парадокс — не принимает в этой жизни деятельного участия, а только скользит по поверхности, не в силах отвести от нее глаз. С обреченностью джойсовского Леопольда Блума герой Сарамаго бродит и бродит по Лиссабону. Параллели с «Улиссом» здесь возникают не только, когда речь идет о сюжете. Сарамаго создает в своем романе образ города-мифа, заставляя Рейса до изнурения ходить от памятника к памятнику, переводя беспокойный взгляд с площадей на водную гладь. С водами реки Тежу и морем связаны поэтические традиции, на «пересечении» которых возводит свой роман Сарамаго — традиция Камоэнса и традиция Пессоа. Омываемый водами, стоит Лиссабон, откуда, как говорится в романе, обратной дороги нет. Когда-то в стародавние времена сюда вернулся доживать свой век поэт-изгнанник Луис де Камоэнс, затем так же поступил Фернандо Пессоа. Воспевшие славу Португалии, королевы морей, и бурные воды человеческой судьбы, оба они способствовали созданию мифа о португальской душе, не знающей покоя. Напоминанием об особом уделе португальцев призвана служить статуя гиганта Адамастора, которую ежедневно видит Рикардо Рейс. Грозный и трагический персонаж камоэнсовской поэмы «Лузиады» (1572 г.), Адамастор за любовь к нимфе Фетиде превращен Зевсом в гору, мыс Бурь. Встретившись на пути португальских мореплавателей, он грозно предостерегает их, нарушивших «заповедные пределы»… У Камоэнса он страшен и безобразен — у Сарамаго его лицо искажено страданием. Он видит «неестественный порядок вещей» (выражение Рейса) в стране с легендарным прошлым, но беспомощен — «пленен», закован в камень. Как и сам Рейс, который по многим причинам несвободен. Рикардо Рейс, консервативно настроенный враг всяческих «беспорядков», удивлен тем, что находит на родине. Когда-то он покинул Португалию, не выдержав зрелища политических игр и нестабильности, которые воцарились в стране после гибели последнего короля. Дона Карлоса убили в 1908 году, в 1910-ом была установлена республика. Португалия ничего не выиграла, приняв участие в Первой мировой войне… Страна медленно, но верно превращалась в «захолустье Европы». Уставшие от политических встрясок и неуверенности в завтрашнем дне португальцы не насторожились, ни когда в 1926 году генерал Гомес да Коста покончил с Первой Республикой, совершив государственный переворот, ни когда в 1928 году президент Кармона отдал портфель министра финансов Жозе Оливейре де Салазару. Тем более, что правление Салазара, через несколько лет ставшего единственным и полновластным хозяином в стране, поначалу принесло видимые признаки порядка: строились школы, прокладывались дороги… Но за внешним слоем благополучия и стабильности скрывалось вопиющее «неблагообразие», которое с присущей ему поэтической интуицией мгновенно уловит Рейс, как улавливает ухо музыканта фальшивую ноту. Стране нужна была консолидирующая идея, и Салазар предложил возрождение былой славы, «национализм, католицизм и корпоратизм». Под предлогом искоренения «гидры анархии и коммунизма» на полную мощь заработала тайная полиция ПНДЕ, в подвалах которой начали бесследно исчезать люди и продолжали потом исчезать на протяжении сорока лет. Была введена жесточайшая цензура. В конце 30-х годов не было, пожалуй, ни одного фашистского государства, о братских связях с которым не заявил бы Салазар. Однако, от участия во Второй мировой войне хитроумный и дальновидный диктатор сумел воздержаться, памятуя, возможно, о бесславном участии в Первой. Отгородившись от Европы, в 40-е он продолжал «наводить порядок» у себя дома. Как ни парадоксально, но в годы войны в Португалии обрели приют многие беженцы и эмигранты-антифашисты из «стран оси». А террор против собственных граждан здесь при этом отнюдь не ослабевал… Сарамаго мастерски изображает первые стадии формирования официальной идеологии «нового государства», провозглашенного Салазаром, феномен коллективной психологии, ликование толпы, изголодавшейся по объединяющей идее. Но в обезумевшем хоре скандирующего лозунги большинства писатель помогает расслышать и другие голоса — сомневающиеся, несогласные или гневные. В этой сложной оркестровке надо будет обрести свой голос Рикардо Рейсу. Рикардо Рейс привозит с собой в Лиссабон недочитанную книгу некоего Герберта Куэйна «Бог лабиринта» и на протяжении всего романа безуспешно пытается дочитать ее. Это изящно сделанный детектив, однако каждый раз что-то отвлекает Рейса, и чтение продвигается медленно. Именно эту книгу Рикардо Рейс берет с собой на последней странице романа Сарамаго, уходя «в никуда», в смерть вместе со своим «создателем» Фернандо Пессоа. Жест вроде бы бессмысленный, ибо там, как предупреждает поэт, читать будет невозможно. «Избавлю мир хоть от одной загадки», — отвечает Рейс. Речь идет, конечно, не только о загадке, скрытой в детективном сюжете Куэйна. Дело в том, что сам Герберт Куэйн тоже не кто иной, как своего рода гетероним Хорхе Луиса Борхеса. Аргентинский писатель в 1941 году создал рассказ «Анализ творчества Герберта Куэйна», где в числе прочих «подарил» вымышленному Куэйну детективный роман «Бог лабиринта» и свои собственные излюбленные художественные приемы — недостоверность разгадки, авторские умолчания, двусмысленность финала, которые насторожат вдумчивого читателя-интеллектуала и заставят его еще раз перечесть весь текст. Жозе Сарамаго выстраивает художественное здание своего романа так же. Рейс не доберется до финала «Бога лабиринта», но неискушенный читатель, даже слыхом не слыхивавший о гетеронимах Пессоа, добравшись до финала книги Сарамаго, насторожится, вспомнит весь текст и поймет, куда Пессоа уводит Рейса, как связаны их судьбы. А читатель-интеллектуал, знакомый с творчеством Борхеса, припомнит, что именно Герберту Куэйну Борхес припишет сюжет собственного рассказа «Круги руин», где герой в финале «с облегчением, с болью унижения, с ужасом» понимает, что сам он только «призрак, который видится во сне кому-то». (Рейс у Сарамаго испытал не ужас, а скорее облегчение…) «Я — вымысел, живой до боли, сон, хотя мне чувствовать дано…», — писал Фернандо Пессоа, словно предвосхищая «прозрение» своего гетеронима в романе. О «Боге лабиринта» известно лишь, что это роман о двух шахматистах и убийстве: ни Борхес, ни Сарамаго больше ничего не сообщают. Но и этого достаточно, чтобы возникли ассоциации со стихотворением Рикардо Рейса: «Я помню повесть давнюю, как некогда война сжигала Персию… А в этот страшный час два шахматиста играли в шахматы». Скрытые, явные, видоизмененные и стилизованные цитаты и образы из этого стихотворения растворены в романе Сарамаго. Идет ли речь о мирном Лиссабоне, о воюющей ли Абиссинии, о соседней Испании — в тексте возникают отзвуки той старинной войны. Это стихотворение для Рейса — программное. Игроки, склонившиеся над шахматной доской, не просто настолько поглощены игрой, что не замечают вплотную подступающую к ним смерть. Они сознательно делают свой выбор, отворачиваясь от безобразия жизни, уходя с головой в чистое наслаждение и искусство игры — другую, свою собственную реальность. Рушится мир, текут реки крови «по стогнам городским», а игроки в персидском саду встречают смерть, самозабвенно глядя на доску… Как тут не вспомнить «последнего игрока в бисер» из стихотворения, внесенного Германом Гессе в приложение к его знаменитому роману! У Гессе в «Игре в бисер» старец на руинах опаленного мира упрямо перебирает бусинки, играя «всеми ценностями и смыслами» культуры — уже погибшей. У Рейса шахматисту так и не удается доиграть свою партию: в сад ворвется вражеский воин и занесет над ним саблю… У Сарамаго пальба по мятежным кораблям станет последним вторжением грозного и реального мира в мирок, который пытался построить и оградить от бурь Рикардо Рейс. Этим житейским и политическим бурям нет места в его поэзии, основные темы которой — быстротечность человеческой жизни, красота уходящего мига, неумолимый ход времени. Подобно античным поэтам, поклонником творчества которых он является, Рейс уподобляет бескрайнее, необозримое время морской волне, что стирает следы человека на песке. И стоически приемлет свою судьбу, свое бессилие перед лицом вечности. Но в контексте романа Жозе Сарамаго эта философская позиция приобретает двоякое объяснение. Рейс-человек перед лицом агрессивной и пошлой действительности «защищается», возводя между миром и собой стену поэзии и философии… Или по-другому: Рейс-вымысел, сознавая химеричность своего существования, ищет аналогию и опору в мироошущении античных поэтов. Знает он правду о себе или не знает? Исходя из разных предположений на этот счет, можно прочитать роман по-разному, придавая различные оттенки интерпретации поступков и стихов Рикардо Рейса. «Вы просто притворяетесь, притворяетесь самим собой» — укоряет Рейса Пессоа в романе. И речь идет не столько о «фантомной» природе Рейса, сколько о его жизненной позиции и эстетическом кредо. По мнению Пессоа, его гетероним, предоставленный самому себе, сам того не ведая, неискренен в своей поэзии. Его не оставляет равнодушным атмосфера 1936 года, и он вновь и вновь беспокойно «выглядывает» за стену придуманного им «персидского сада». Но так или иначе, а Рейс у Сарамаго втянут помимо своей воли в водоворот португальской действительности, обречен присутствовать и сочувствовать, принимать и отвергать то, что происходит в жизни Лиссабона в 1936 году. Прежде всего он проходит искушение земной любовью — он, всю жизнь воспевавший идеальную деву. Кредо его поэзии — отказ от страсти, от всего, что потом вызовет сожаление. Ожидание неминуемой грядущей потери делает любовь бессмысленной, дорожить чем-то земным опасно. «Разъединим же руки, чтоб после тоской не томиться…», — вновь и вновь эта мысль звучит в лирике Рейса. «От любого усилья наши слабые руки сбережем…», — говорит он деве. «Ничего в руках не держи», — повторяет поэт самому себе. Образ «пустых рук» ассоциируется со свободой — свободой выбора и свободой от страданий, неизбежных, если чувства и обязательства привяжут человека к повседневной реальности. Но с Рейсом это почти успевает произойти. В последние дни жизни ему не удается удержаться над схваткой. Его «горацианские» и монархические взгляды, которыми он так гордился, не могут больше играть роль своеобразного заслона между ним и жизнью, и, полный негодования и сочувствия, вымысел в полной мере становится человеком. Расстрел салазаровским правительством мятежных кораблей замыкает круг повествования: эти корабли стояли на рейде в день приезда Рейса в Лиссабон. В их славных, овеянных ореолом легенды названиях — «Афонсо де Албукерке» и «Бартоломеу Диас» — угадывается связь с образами португальских конкистадоров и мореплавателей, воспетых Фернандо Пессоа в «Посланиях» (1934). Это поэтический цикл, где поэт размышляет о судьбе родины, о ее былом величии и смысле ее истории, воспевает силу национального духа португальцев — путешественников и первооткрывателей. «Послания» — одно из немногих произведений, которое успело снискать признание еще при жизни Пессоа, о чем он с иронией и говорит в романе Рейсу. Ирония обусловлена тем, что вернувшись из небытия, он видит, какому делу и какой действительности служат воспетые им образы. Веривший в силу национального духа, уповавший на мессианскую идею, он дезориентирован. «Я националист, я себастьянист», — повторял он в письмах, — но как далек его образ короля Себастьяна, пропавшего без вести в битве при Албукерке, от нового португальского мифа, творимого в Португалии в 1936 году!… Веками португальцы верили в чудесное возвращение легендарного короля, с фигурой которого связывались упования на возрождение былой славы. И, ослепленные, обманутые, восприняли приход к власти Салазара в 1933 году как начало национальной реабилитации. Сарамаго позволяет нам присутствовать при рождении этого нового мифа, который творят с упоением соотечественники Фернандо Пессоа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64