Какой путь избрала Виктория - на Берн, Альтшвиц, Монтре?
Она не могла уехать далеко, а воздух прозрачен, ибо весь снег превратился в лед и ветру не из чего устроить даже скромную поземку. Зато он разогнал облака. Неисчислимые звезды сияли над башенками замка. Они завораживали, но Корин смотрел не на них - он старался заметить вдали малейший отблеск автомобильных фар или тормозных огней.
Наконец ему показалось... Там, на дороге в Монтре... Движущийся свет или галлюцинация от перенапряжения? Вот снова... Нет, не галлюцинация - машина на очень высокой скорости, на самой опасной из трех дорог!
Корин рванул дверцу, прыгнул за руль.
Скоростные качества "Омеги" позволяли обогнать "Максиму" - на гладкой ровной автостраде где-нибудь в Америке так бы оно и было. Здесь все совсем иначе...
Вспыхнули ослепительные конусы фар, в этих беспощадных лучах померкли звезды над Везенхалле. Завыл двигатель, переходя от низких нот к высоким, прокрутились на льду колеса. "Омега" черной акулой нырнула в океан мрака, сливаясь с ним, будто давно ждала шанса оказаться в своей стихии.
Корин полностью сосредоточился на управлении. Над ним нависали снежные глыбы, а в следующую секунду "Омега" отчаянно тормозила на краю обрыва. Несчастный двигатель, терзаемый коробкой передач, громко жаловался на судьбу.
Корин помнил еще по Москве, что Виктория неплохо водит машину, о том же говорил ювелирный расчет, с которым она отправила "Ниссан-Президент" на вечную стоянку. Она выбрала склон, где практически невозможно было разглядеть сверху разбитый автомобиль. "Президент" попался на глаза Корину, только когда его собственная машина едва не устремилась следом. Это была рискованная операция, чертовски рискованная...
Но тогда у Виктории было время, и за ней никто не гнался.
Огни "Максимы" мелькали впереди, то исчезая за скалами, то появляясь вновь.
Расстояние между машинами сокращалось. Не так быстро, как хотелось бы Корину, но и не так медленно, как всей душой желала Виктория... Преследующий ее черный "Опель" заставлял безрассудно увеличивать скорость.
"Омега" выкатилась на прямой участок дороги. Корин поднажал, лакированный кузов "Максимы" уже поблескивал в лучах его фар.
Что случилось потом, Корин так до конца и не понял. Почему раздался грохот сильного удара, почему сверкнула вспышка короткого замыкания в электросистеме "Максимы"? Почему машина, нелепо подскочив на месте и перевалив через ограждение, закувыркалась по усыпанному каменными обломками откосу вниз?
В этом месте трасса была почти безопасной. Ни резких поворотов, ни снежных ловушек. Потерять управление здесь?
Немыслимо! Тем не менее именно это произошло с Викторией.
Вспоминая много позже о кошмарном полете "Максимы", Корин уговаривал себя, что вина лежит на внезапной поломке рулевого оборудования... Может быть, даже испорченного кем-то (тем же Керслейном!) намеренно... Но в глубинах сердца он всегда знал, что это не так.
Машина была исправной, а дорога - хорошей.
И на глазах Корина преследуемый автомобиль низвергся в ущелье. Переворачиваясь, подскакивая и гремя, "Максима" падала до конца...
Тормоза высококлассных машин не визжат, но Корин готов был поклясться, что слышал визг тормозов "Омеги", когда останавливался на краю. Свет фар наклонившегося над откосом "Опеля" достигал бесформенной массы, только что бывшей автомобилем.
Корин выскочил из машины. Он не подумал о том, что переломает руки и ноги, скатываясь по склону. Можно сказать, что ему повезло. Он получил болезненные ушибы, рассек лоб, поранил левую руку, но обошлось без переломов и вывихов.
"Максима" лежала колесами вверх, в точности так, как "Ниссан-Президент" в нескольких километрах отсюда. Искалеченная дверца была распахнута. Викторию выбросило из машины на снег, в ее открытых глазах отражались звезды, лицо потемнело от крови. И везде вокруг, на снегу - кровь, кровь...
У Корина не оставалось и тени надежды, что она жива... Никто не смог бы выжить в подобной катастрофе. Но Виктория зашевелилась и застонала.
- Больно, - прошептала она порусски. - Корин, это ты? Мне очень больно...
Корин наклонился над ней, попытался поднять, но ее лицо исказила гримаса такого страдания, что он сразу убрал руки.
- Я вызову помощь...
- Нет... Я хочу умереть. Это ты можешь сделать для меня? Почему я не могу умереть, Корин? Позволь мне умереть...
Корин опустился на колени. Он заглянул в глаза женщины и не смог проникнуть вглубь, за искорки звездных отражений. А ему так хотелось узнать ответ в эту последнюю минуту! Виктория, Виктория... Почему ты стала моим проклятием через годы, города и страны, зачем жертвовала чужими жизнями и теперь пожертвовала своей? Что в мире заставило тебя отказаться от всего прекрасного ради возрастающего до предельных значений напряжения, что породило эту силу ненависти? Зачем, зачем?
- Зачем? - произнес он вслух.
И вдруг она улыбнулась. Корин не поверил бы, что это возможно, если бы не видел собственными глазами - она улыбалась!
- Зачем? - тихо повторила она. - Ты не понимаешь?
- Нет.
- Поцелуй меня, - прочел он по движению ее окровавленных губ.
Корин не успел сделать этого, потому что она умерла... Но не было никакой ненависти в ее прощальном взгляде. Там не было ненависти, там жила любовь - лишь за миг до смерти.
Иррационально, вопреки всякой логике.
Поднявшись с колен, Корин посмотрел на звезды. Теперь, когда ему некуда было спешить, он мог смотреть на них долго, и они казались ему ужасающе близкими и холодными.
А потом он взял Викторию на руки и начал восхождение.
Наверху он бережно уложил ее на заднее сиденье "Омеги", развернулся и поехал к замку.
Когда Рамона говорила о зле, которое никогда не кончается, Корина не было рядом, и он не мог услышать ее реплики.
Теперь, наверное, Рамона сказала бы, что зло кончилось, но Корин не согласился бы с ней.
Это называется иначе. Просто оборвалась еще одна человеческая жизнь.
"Омега" повернула на подъездную аллею, и перед Кориным предстал Везенхалле.
Окна были ярко освещены.
42
Корин и Коллинз пили "Баллантайн"
в маленькой квартире в Нью-Йорке, где уже встречались однажды. За оконными стеклами кружились мягкие хлопья снега, будто кто-то там наверху опомнился и включил механизм рождественской погоды, когда праздники уже прошли. В комнате было очень тепло, радио вполголоса излагало мирные новости. Во второй части программы они всегда мирные - так уравновешиваются сообщения первой части о войнах, взрывах и авиакатастрофах.
- Как здоровье мистера Макинтайpa... Или мистера Уиллиса? - осведомился Корин довольно ехидно. - Конечно, я не ожидал, что он приедет в аэропорт с оркестром. Но позвонить-то мог хотя бы.
- После ареста Итцеля у него очень много дел, - сказал Коллинз, наклоняя бутылку над рюмкой. - Добивает окончательно пресловутую "Тень".
- Ну, да... У сильных мира сего всегда дел хватает. В отличие от нас, праздных обывателей...
- Пейте, пейте, мистер обыватель, - засмеялся полковник. - Тебе-то жаловаться не на что. Вот мне вряд ли когданибудь выпадет шанс провести рождественские каникулы в старинном швейцарском замке...
- А он не старинный, девятнадцатый век... Разве я не отметил в отчете?
- Нет. Но это не кажется мне особенно важным.
- И несмотря на сей факт, - задумчиво продолжал Корин, разглядывая рюмку на свет, - кое-какие средневековые чудеса там имеются. Комната с поворотной дверью... Зачем ее соорудили, в чем ее изначальное предназначение?
- Намекаешь на ужасы в духе Эдгара По? Бочонок амонтильяда, "ради всего святого, Монтрезор"?
- Зачем-то она понадобилась? - упрямо произнес Корин.
Он думал о замке, о нескольких днях, проведенных там, о людях, с которыми ему пришлось столкнуться. Проще всего было представить Везенхалле в виде...
Пожалуй, глубоководной пещеры, куда не доходит солнечный свет и где ползают зловещие спруты, готовые напасть друг на друга. Или спруты миролюбивы? Но сравнение с пауками в банке чересчур банально.
Эти сравнения были просты... И неизмеримо далеки от действительности.
Не пауки и не спруты - люди со всеми своими человеческими пороками и достоинствами. Корин не мог не восхищаться отдельными чертами личности барона Эстерхэйзи... Не сочувствовать Берковскому... Не испытывать уважения к невозмутимости и достоинству лорда Фитуроя... Только в боевиках с участием Стивена Сигала кристально ясно, на чьей стороне сражается благородный герой.
И еще - кувыркающаяся в ночи "Максима-QX"... "Я хочу умереть..."
И этот последний взгляд.
Неожиданно Корин обнаружил, что полковник обращается к нему, и принудил себя вынырнуть на поверхность, но застал только окончание монолога:
- ...швейцарской полиции. Ведь они получили все вещественные доказательства: флакон тоноксила, рюмку, пистолет "Дженнингс", письмо и эту электронную штуку, что подключается к телефону.
Плюс показания свидетелей.
- А? - рассеянно откликнулся Корин.
- Ты не слушаешь меня, Джон?
- Какая чепуха... Разумеется, слушаю.
- Я говорил о твердолобости швейцарцев и об усилиях, которые нам пришлось приложить, чтобы вытащить тебя.
- Где ее похоронили, Фрэнк?
Коллинз вздохнул, отставил рюмку и перегнулся через стол, поближе к Корину.
- Прекрати это, Джон. Не хватало только, чтобы ты мучился идиотским комплексом вины. Ты ни в чем не виноват, и ты знаешь это.
- Где ее похоронили? - повторил Корин.
- Согласно завещанию, на Сен-Женевьев-де-Буа, русском кладбище в Париже. А по моему мнению; после всего, что она натворила, ее следовало бы...
- Согласно завещанию? Ты хочешь сказать, что она написала завещание?
- Когда имеешь дело с тобой, - буркнул Коллинз, - завещание не самый бесполезный документ.
- Расскажи об этом, - потребовал Корин.
- А что тут рассказывать? Все обычно. Завещание хранилось в банковском сейфе, адвокаты вскрыли его.
- Но ведь там, вероятно, были не только распоряжения насчет похорон?
- Слушай, Джон, - полковник начал раздражаться, - если ты думаешь, что мое основное занятие по должности - изучение завещаний сумасшедших дамочек, ты заблуждаешься. Не читал я его!
Знаю в общих чертах...
- Но не было ли там... какого-нибудь прощального письма, - с замиранием сердца спросил Корин, стараясь имитировать непринужденный тон. - Чего-то в этом роде?
- Письма для тебя? - полковник чуть затянул паузу, представившуюся Корину невыносимой. - Нет, не было. Это точно.
Корину вдруг стало легко. Не спокойно, нет - ему никогда не было спокойно с тех пор, как он выбрал профессию, - но легко, словно давивший на плечи груз испарился.
Ничего не было. Он никогда не узнает правды.
43
Светофоры в центральной части Манхэттена не работали, их занесло снегом.
Любимый "Ситроен" Корина, за руль которого он сел с удовольствием, тащился в потоке беспрерывно сигналящих машин.
Вот и все, думал Корин, высматривая место для парковки рядом с подходящим баром. Он и сам не знал, что это значит, но настроение было именно таким - вот и все. Что-то подошло к финалу, поезд останавливается там, где кончаются рельсы.
Бар назывался не то "Солнечный танец", не то "Солнечный свет" - в общем, подходящее зимнее название. Едва от тротуара отъехал синий, возрастом напоминающий бронтозавра "Фольксваген", Корин тут же втиснул вместо него свой "Ситроен".
В баре было тихо, на крошечной сцене девушки в латиноамериканских платьях пританцовывали без музыки - должно быть, репетировали фрагменты вечернего выступления. Корин заказал стакан пива, попросил принести сигареты.
Он отрешенно смотрел в круглое окно.
Если так пойдет и дальше, к утру НьюЙорк завалит снегом по самые крыши небоскребов.
Корин не заметил, как напротив него за столиком очутилась легкомысленно одетая светловолосая женщина. Из-под ее пушистой шубки выглядывало нечто очень цветастое, похожее на летний шарфик. Корин уставился на это цветное пятно с очевидным изумлением.
- Не угостите ли сигаретой, сэр? - проговорила она вежливо.
- Что? А, нет. Впрочем, да, вот сигареты.
Незнакомка нахмурилась.
- Что с вами, сэр? Вам нехорошо?
- Нехорошо? - повторил Корин механически. - Нет, все в порядке. Я только хочу отдохнуть. Я очень хочу отдохнуть!
Заключительная фраза вырвалась у него помимо воли. Женщина произносила какие-то слова. Корин не слушал, глядя на сцену. Там медленно опускался занавес.
На Сен-Женевьев-де-Буа Корин не поехал и не поедет.
Он встал, не допив пиво, бросил деньги на столик и вышел из бара. Под лапой дворника на ветровом стекле "Ситроена" торчал штрафной талон. Корин вытянул его, сунул в карман, очистил стекло ладонью.
Усевшись за руль, он долго сидел неподвижно, потом протянул руку и включил радио. Близкая станция передавала что-то джазовое. Корин прислушался Песня была запоздалой, но Корин прибавил громкость: Бинг Кросби пел "Белое Рождество".
Октябрь 1996.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23