Весь остаток лета Полликин, Грумм, Паллум и Дубрябина, не зная ни сна ни отдыха, выхаживали израненного Воителя. Мартин переносил страдания молча, за все прошедшее время он не произнес ни единого слова. Внешне он был таким же молодым. Хотя телом он был уже здоров и его силы восстанавливались не по дням, а по часам, глаза его по-прежнему смотрели как-то отрешенно.
Грумм хотел что-то сказать, но Полликин взглядом заставила его молчать. Она указала кивком на висевший у Мартина на боку меч:
— Мартин, у меня, это самое… дрова кончаются. Может, сходишь нарубишь?
Не говоря ни слова, Мартин взял меч и, спустившись в лес, пошел за дровами. Схватившись лапой за видный сквозь иголки на спине шрам, Паллум привстал, чтобы пойти за ним, но старая кротиха его не пустила:
— Сиди, колючий. Воителю, значится… выплакаться надо!
Дубрябина удивленно покачала головой:
— Вчера, когда я шла по лесу, я слышала, как он плачет. Должно быть, ему очень тяжело, он никогда не говорит о Розе.
Полликин занялась приготовлением завтрака.
— Думаю, он про нее ни словечка не вымолвит. Эта мышка, значится… навсегда у Мартина в сердце останется.
Грумм смахнул слезу и шмыгнул носом:
— Мартин — воин, значится… храбрый, да только в Полуденную долину больше не вернется. Больно уж много там для него тяжких воспоминаний.
Завтрак, приготовленный Полликин, был отменным, хотя и незамысловатым. Мартину было все равно, что есть, и он жевал с безразличным видом. Закончив, он внезапно заявил:
— Сегодня я ухожу.
Это были первые слова, которые он произнес со времени битвы при Маршанке. Друзья ждали, что он скажет еще что-нибудь, но он молча сидел, не поднимая глаз от пустой тарелки; его черты выражали спокойствие и решимость.
Только теперь Дубрябина поняла, что Мартин наконец вернулся к жизни.
— Мы решили отправиться в Полуденную долину. Ты пойдешь с нами?
— Я не смогу вернуться в Полуденную долину. Я пойду один. На юг.
Грумм понимал — отговаривать друга бесполезно.
— Куда ты, это самое… идешь? Что ты надумал, Мартин?
Все внимательно прислушались к ответу Мартина, зная, что тот говорит с ними в последний раз:
— Может быть, когда-нибудь я повешу этот меч на стену и стану миролюбивым зверем. До той поры я должен идти путем Воителя. Это у меня в крови. Не страшитесь, никто не услышит от меня ни слова о Полуденной долине или о ком-нибудь из вас. Полуденная долина — это потаенное место, недоступное для зла. Я бы никогда себе не простил, если бы, сам того не желая, навлек на него беду. Никто не узнает, откуда я пришел.
Паллум как-то странно посмотрел на глядевшего прямо перед собой друга:
— Но что ты скажешь тем, кого встретишь? Мы столько всего пережили вместе, может быть, когда-нибудь ты об этом расскажешь.
— Никогда! — Мартин покачал головой. — Я всем буду говорить, что защищал от морских крыс пещеру отца, когда тот ушел в море. Когда я понял, что он не вернется, я отправился странствовать. Дано ли кому-нибудь понять, через что мы с вами прошли и каких потеряли друзей?
Неяркие лучи осеннего солнца рассеяли клубящийся туман, нависший над безмолвным лесом, под ногами шуршал бурый ковер опавшей листвы, а легкий иней на ветках таял, превращаясь в сверкающие капельки росы. Тихим осенним утром пятеро друзей прощались друг с другом. Мартин закинул меч за спину поверх старого плаща. Полликин собрала для всех по котомке с припасами на дорогу. Грумм прикрывал мордочку поварешкой, чтобы скрыть неудержимо катившиеся слезы. Дубрябина неловко обняла Воителя и отступила, Паллум и Грумм последовали ее примеру. Полликин расцеловала их всех в щеки.
И вот она осталась одна. Она смотрела на юг, вслед одинокой фигурке Мартина, исчезавшей среди деревьев. Старая кротиха расправила свой передник в цветочек; ее глаза затуманились, когда нежданно-негаданно перед ее мысленным взором предстала судьба одинокого путника.
— Эх, значится… говорила я, тебя несчастье ждет, если ты с мышкой своей в Маршанк пойдешь. Остался ты теперь один, парень. Ладно, значится… впереди у тебя тяжелые деньки, хотя в конце концов ждет тебя счастье. Но зато до скончания сезонов всякий зверь твое имя помнить будет, Мартин Воитель!
45
В Пещерном Зале аббатства Рэдволл прошла целая ночь, а затем и целый день, прежде чем юная мышка Обреция закончила свою историю. За это время камин растапливали заново четыре раза и столько же раз меняли горящие на стенах факелы. Однако, слушая повествование Обреции, никто не сомкнул глаз; не было и таких, у кого глаза остались бы сухими.
После того как Обреция умолкла, в зале долго стояла тишина, затем аббат Сакстус тяжело вздохнул и снял очки.
— Разумеется, Полликин была права. В конце концов Мартин обрел свое счастье. Он оставил путь Воителя и посвятил себя мирным делам — основанию нашего ордена и строительству аббатства Рэдволл. Но скажи, Обреция, откуда вы все это знаете, кто поведал вам эту историю?
Еж-богатырь Бултип отодвинул в сторону пивную кружку:
— Обреция происходит из правящей династии Полуденной долины, хотя должен вам сказать, что мы с ней не были там целый сезон. В ее жилах течет кровь Уррана Во — ее далекий предок звался Бромом Целителем, братом Розы. Мой далекий предок, затерянный в дали бесчисленных дней, звался Паллумом Миролюбивым. Я прямой наследник его рода.
Симеон провел чуткими лапами по щекам Обреции:
— Ты унаследовала красоту сестры Брома.
Юная мышка сняла висевший у нее на шее медальон, искусно вырезанный из ракушки морского гребешка, и открыла его:
— Все, кто видит это, говорят то же самое.
Аббат Сакстус осторожно взял у нее медальон.
Внутри него была миниатюра, написанная растительными красками на полированной дощечке вишневого дерева. То был двойной портрет Мартина и Розы. Казалось, они смотрят, как живые, сквозь прах и дымку давно минувших сезонов.
— Мартин выглядит точно так же, как на гобелене, хотя здесь он моложе, — заметил Сакстус. — Ты права, Обреция. Вы с Розой похожи как две капли воды. Это великолепный портрет, откуда он у тебя?
— Его передала семейству Брома сова по имени Эмалет, — ответила Обреция, роясь в своей сумке с травами. — Ее мать Болдред была не только отличным картографом, но и великим художником. Мы с Бултипом вышли из Полуденной долины в начале прошлого лета. Мы с младенчества слышали от путников рассказы о Мартине и Рэдволле, так что мы решили увидеть ваше аббатство своими глазами. А вот подарок аббатству, который я принесла с собой.
Аббат принял подарок — тоненький прутик, вставленный в мешочек с влажным суглинком. Нацепив на нос очки, Сакстус с любопытством принялся разглядывать его, вертя перед глазами во все стороны.
— Большое спасибо, но, прошу извинить мое невежество, что это такое?
— Когда-то Грумм посадил на могиле Розы розу, — объяснила Обреция. — Это красная роза. Она расцветает позже других — поэтому мы называем ее «Поздней розой». Это черенок от того самого куста.
Симеон нежно ощупал черенок.
— Я посажу его в саду нашего аббатства. Он вырастет и станет цвести в память о храброй мышке. Поздняя Роза — какое красивое имя! Ты говоришь — это полный титул Розы: Поздняя Роза из Полуденной долины, дочь Уррана Во и Арьи.
Аббат Сакстус вернул Обреции медальон.
— Мы благодарим тебя за все, дитя мое. Память о Поздней Розе будут свято чтить в аббатстве Рэдволл. Мартин дал ему мощь, теперь Роза даст ему красоту. Вот что, друзья: я устал, и вы, должно быть, тоже. Ступайте и отдохните. Можете у нас погостить сколько пожелаете.
Все, кто сидел в Пещерном Зале, стали подниматься по лестнице наверх, чтобы разойтись по кельям. Обреция шла лапа об лапу с аббатом.
— Спасибо за приглашение, отец аббат. Мы с Бултипом охотно провели бы здесь всю зиму, до самой весны.
— Для тебя с Бултипом у нас всегда найдется кров, Обреция. Наше аббатство — обитель дружбы. Нас может посетить любой, стар и млад, кто слышал или читал о Рэдволле. Если вы когда-нибудь снова окажетесь в наших краях, не стесняйтесь, вас здесь ждут.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31