– Я скажу. Ладно? Спрячь это. Спрячь и я скажу.
Подвинувшись к нему вплотную, я опустил левую руку и схватил его за яйца. У него глаза на лоб полезли.
– Ну и где же твой каменный член, половой гигант?
– Пожалуйста, – захныкал Уэзли.
– Отрежь ему хрен! – взвизгнула Конни. – Пусть он сожрет его!
– Тебе повезло, что она заперта, – заметил я.
Уэзли энергично закивал головой. С его лица капали пот и слезы.
– Не... делай этого, – взмолился он. – Пожалуйста. Умоляю тебя. Я скажу, где ключи. Пожалуйста.
– Ладно. – И я отпустил его мужское достоинство.
– Спасибо, – зашмыгал носом он. – Спасибо.
– Пожалуйста, – ответил я и отрезал кусок внутренней части его левой руки от запястья к локтю. И сунул ему в открытый от крика рот.
– Скушай это, – сказал я. – Тебе надо подкрепиться. Этого хватит на какое-то время.
Но он не стал есть. Задыхаясь и захлебываясь, он все же сумел выплюнуть его.
– Ключи! – заверещал он.
Справа поодаль рвало Конни. Согнувшись в три погибели, она вжала лицо между прутьев, чтобы как можно больше блевотины выплеснулось за клетку.
Я посмотрел на Билли. Она стояла с поднятыми руками, вцепившись в прутья. И я увидел метки на ее теле, оставленные Уэзли или Тельмой, или обоими, и свирепый огонь в ее глазах.
– Это не только за Кимберли, – сказал я ей.
– Я знаю, милый. Я повернулся лицом к Уэзли.
– Так ты скажешь, где ключи? – спросил я.
– В спальне, – выпалил он. – Наверху.
– Где в спальне?
– Под матрацем.
– Лжешь. – И я полоснул его по левому глазу.
Лезвие прорезало прикрытое веко, рассекло глазное яблоко и чиркнуло по переносице.
Крики его не затихали очень долго.
Отступив назад, я ждал. Для большей части моей аудитории это было уже слишком. Без лишних жалоб они просто повернулись и разошлись по дальним углам своих клеток. Только Билли осталась смотреть.
Когда наши глаза встретились, она кивнула головой.
– Я же сказал тебе, где ключи! – завопил Уэзли, когда к нему, наконец, вернулся дар речи.
– Этого недостаточно.
– Чего ты хочешь? Я все сделаю!
– Извинись перед Билли.
– Извини! – закричал он. – Извини, Билли! Прости меня!
Я отрезал ему ухо. Когда Уэзли снова мог говорить, он прохныкал:
– Я же сделал, что ты хотел!
– Этого недостаточно.
– Что?
– Ты не извинился перед Конни.
– Но... но...
Я вставил бритву в рваную рану на его левой груди, нанесенную давным-давно копьем Кимберли и разошедшуюся прошлой ночью, и медленно провел по ней, глубоко погружая лезвие.
Когда Уэзли снова смог говорить, он закричал:
– Прости, Конни! Прости, Алиса! Прости, Эрин! Годится, да?
– Ты забыл кое-кого, – заметил я, отрезая ему правый сосок.
После этого пришлось подождать. Затем послышалось:
– Кого? Кого?
– Постарайся вспомнить.
И я вновь заставил его кричать. Опять пришлось ждать. Затем он закричал:
– Прости, Эндрю! Прости, Кит! Прости, Дороти! Прости, Джеймс!
– Закончил?
– Нет? – удивился он.
– Тогда кого? – спросил я.
– Не знаю! Тебя? Прости, Руперт!
Я снова сделал ему больно. Пришлось подождать. Затем донеслось:
– Кого? Скажи, пожалуйста! Кого?
– Извинись перед своей женой. Разве ты не считаешь, что Тельма заслуживает твоих извинений?
– Да! Прости, Тельма! – выкрикнул он.
Отрезав приличный кусок от передней части его левого бедра, я отхлестал его по щекам этим огрызком. Пришлось подождать. Затем раздалось:
– Что? Что? Кто?
– Ты забыл о Кимберли.
– Кимберли? Нет, я... Да! Прости, Кимберли! Прости, Кимберли! Простите все! Все!
– Очень хорошо.
Уэзли обвис на прутьях двери клетки, весь в крови. Неистово рыдая, он промямлил:
– Спасибо. Спасибо.
Наивный. Он думал, что я закончил.
– Еще одно, – вспомнил я.
Он задрожал.
– Да! Да! Все что угодно! Пожалуйста! Все что скажешь! Все!
– Оживи Кимберли.
– Что? Нет! Я не могу! Я бы сделал это, но не могу! Пожалуйста! Я не могу этого! Она мертва! Я не могу ее воскресить.
– Как я об этом не подумал, – сказал я ему. И вот тогда я и сделал то, что предложила еще в самом начале Конни. Забив ему рот, я зажал его ладонью и держал так, пока Уэзли не умер.
Затем подошел к клетке Билли.
Она отдала мне мачете, не дожидаясь моей просьбы.
Я вернулся к Уэзли.
– Это тоже за Кимберли, – произнес я.
И одним ударом снес ему голову. Она с глухим стуком упала на землю и покатилась. Остановилась лицом вверх – изо рта, как любознательный турист, выглядывала головка пениса Уэзли.
Затем я отрубил ему руки и ноги.
Отыскав в одном из сараев на заднем дворе особняка тачку, я прикатил ее к клеткам, взвалил на нее куски Уэзли, вывез его в джунгли и вывалил в какие-то кусты.
Достаточно далеко, чтобы до нас не доносилась вонь его разлагающегося тела.
Повелитель острова
Почти три недели прошло с того утра.
Мои женщины все еще в клетках.
В том числе и Кимберли. Избавившись от тела Уэзли, я сделал то, что было необходимо. Сначала попытался взломать замок. Но это не удалось. Значит, ей придется остаться там.
В том сарае, где я нашел тачку, были мешки с цементом.
Раствор я размешивал прямо в тачке. Затем носил его ведром по лестнице на крышу клетки и сбрасывал вниз сквозь прутья. Густая серая масса падала на Кимберли, бомбила ее, забрызгивала тело и растекалась по нему, стекала вниз, как лава: языки ее сползали по бокам на бетонный пол.
Не хочу говорить о том, что я при этом чувствовал. Или о том, какие части тела Кимберли я залил первыми. Или какие последними.
Понадобилось немало ходок вверх по лестнице с ведром из-под краски, чтобы Кимберли исчезла навсегда.
Два ножа Уэзли, один в бедре, другой – в груди, торчали из серого монолита подобно миниатюрным Экскалибурам. Но герой, способный выдернуть их силой или волшебством, так и не появился.
Я подождал, пока бетон схватится, затем сделал новый замес в тачке, поднял раствор наверх и вылил его. Ножи вытащить я не мог, зато мог похоронить их.
Когда я, наконец, закончил, могила Кимберли приняла вид продолговатого низкого бетонного холмика на полу клетки.
Билли наблюдала за всем этим из своей клетки. Время от времени она давала мне дельные советы. Говорила она тихо и грустно. Хорошо, что она была рядом. Для Конни, Алисы и Эрин я, по-видимому, превратился в прокаженного. Но меня это мало волновало. Потому что в душе у меня была пустота.
Над могилой Кимберли не было произнесено никаких речей.
Может быть, каждый сделал это про себя. По крайней мере, те из нас, кто любил ее.
Среди которых, по всей вероятности, никого, кроме меня и Билли, не было, если уж на то пошло.
Я хотел было спеть для нее “Парень по имени Дэнни”. Но не смог. Может быть, когда-нибудь позже.
Почистив инструменты, я вернулся в особняк и долго стоял под горячим душем. После этого я остался в доме. Сначала отыскал нож Кимберли. С ножом в руке пошел искать хорошую спальню. Выбор пал на спальню Эрин на втором этаже. Там я сразу же плюхнулся на кровать.
Водя по щеке гладкой пластиковой рукояткой, я вспоминал Кимберли, и сам не заметил, как расплакался. Так безудержно я никогда еще не ревел. И, в конце концов, уснул.
Приснилась мне бегущая по берегу Кимберли. Это был наш пляж у бухты. Она бежала навстречу мне и улыбалась. На ней было белое бикини и цветастая гавайская рубаха. По обыкновению рубашка была незастегнута и развевалась по ветру. Так же, как ее длинные черные волосы. Загорелая и холеная, она была просто великолепной. Даже глазам не верилось. Должно быть, произошла какая-то ошибка с ее смертью. Может быть, мне это только приснилось, что ее убили.
Она кинулась ко мне в объятия, нежно обняла и поцеловала в губы.
После поцелуя я пробормотал:
– А я думал, что ты мертва.
– Ты слишком много думаешь, Руперт.
– А ты разве нет?
Ее улыбка. Ее сказочная улыбка.
– Конечно, нет. Разве я выгляжу мертвой? Ты держишь в руках мертвую женщину?
Да, она права. На вид и на ощупь она была удивительно живой и восхитительной. Мотая головой, я расплакался во сне. Она стала осушать мои слезы поцелуями.
– Ты меня любишь? – шепотом спросила она.
– Да.
– Ты хотел бы на мне жениться, Руперт?
– Да! – не задумываясь выпалил я. – Да! – Но неожиданно я понял, что не смогу жениться на ней, как бы мне этого ни хотелось.
От нее не ускользнула перемена во мне.
– В чем дело? – всполошилась она.
– Я не могу. Я люблю Билли. Я люблю вас обеих.
Лицо Кимберли засияло в улыбке.
– Тогда женись на нас обеих, – предложила она. – А почему нет? Ты повелитель острова и можешь делать все, что тебе заблагорассудится.
– Тогда хорошо. Так мы и сделаем.
– А тебе не кажется, что не мешало бы спросить сначала Билли?
– Ах да! Хорошая мысль.
– Я скоро вернусь, – сказала Кимберли. Поцеловав меня, она развернулась и побежала прочь по пляжу.
– Погоди! – закричал я вдогонку. – Не убегай! Вернись!
Должно быть, я кричал во сне. Думаю, что и проснулся я от звука собственного голоса.
В комнате было темно.
Выбравшись на ощупь из дома, я вышел во двор и пошел по лужайке. Мне было грустно от того, что сон солгал мне, и Кимберли уже не было в живых, но я не чувствовал себя таким несчастным, как прежде. Куда бы ни отправилась ее душа, ее дом – во мне, внутри меня.
Она всегда будет жить в моем сердце.
Вместе с Билли.
Хотя я подошел тихо и незаметно в полной темноте, Билли первой прикоснулась ко мне, когда я пытался отыскать прутья ее клетки. Она взяла меня за руки и притянула к себе. Мы обнялись. Жесткие прутья впивались в нас, но не могли помешать нам, потому что мы заполнили промежутки между ними своими теплыми голыми телами.
Словно Билли все это время ждала меня, испытывала во мне потребность.
Мы ничего не говорили. Только страстно обнимались и целовались. Это началось как дружеский порыв двух чудом уцелевших жертв, нашедших друг друга после длительных и одиноких скитаний. Здесь были и радость, и облегчение, и ужасная печаль о всех потерях.
Затем все переменилось, трансформировавшись в любовную страсть. С бешено колотящимися сердцами мы исследовали друг друга руками и губами. Лаская, тиская, гладя и глубоко проникая друг в друга пальцами и языком. Мы лизали друг друга, сосали и пробовали на вкус. Учащенно дыша, со стонами и вздохами. Шепча лишь “да”, “о, там” и “Боже”.
Даже и пытаться не буду описывать все, что мы делали.
Мы были вместе долгие часы. Иногда мы просто сидели в обнимку и тихонько беседовали. Затем все повторялось.
В конце концов, Билли удалось изогнуться так, что мы смогли заняться любовью между прутьями. Это было чертовски сложно и потребовало с ее стороны неимоверных усилий. И она не могла долго оставаться в такой позе.
Я чуть не свихнулся, когда вошел в нее тогда. Ничего подобного я никогда не испытывал. Она была такая мягкая, теплая, облегающая и скользкая. И какое-то время я чувствовал, что мы стали с ней одним целым.
С тех пор мы делали это много раз. Я научился помогать ей, поддерживая ее руками. Теперь ей не приходилось так напрягаться, чтобы удерживать позу.
Это было просто удивительно.
Бетонная могила Кимберли наводит нас на печальные мысли, но также напоминает о том, что жизнь – это дар Божий, и нужно наслаждаться каждым отведенным нам мгновением.
* * *
Хотя после смерти Уэзли, Тельмы и Кимберли мои женщины сидят в клетках уже три недели, все четыре чувствуют себя прекрасно. Я снабдил их одеждой, одеялами и подушками, у них в изобилии еда и питье. Я регулярно их мою, сливая на них воду с крыши. У них есть мыло, полотенца, питьевые чашки, зубные щетки. Они развесили одеяла, образовав что-то вроде кабинок, где можно уединиться.
Поскольку туалетные ведра выносить теперь нет возможности, мы придумали для них полиэтиленовые вкладыши. Использованные пакеты мне передают через зазоры между прутьями, а я их потом выбрасываю.
Я даю своим женщинам все, что они просят: расчески, щетки, зеркальца, гигиенические салфетки, книги, журналы – даже портативный радиоприемник и электронные игрушки, которые работают на батарейках. Я научился довольно сносно готовить, В особняке съестных запасов столько, что мы сможем протянуть на них несколько месяцев, так что голод нам не грозит. Я даже не собираюсь вводить никаких ограничений в еде.
Мои женщины почти ничего не хотят, кроме свободы.
После многочисленных попыток, предпринятых в первые же дни, стало очевидно, что их клетки неприступны. Я не смог ни подобрать ключи, ни сорвать двери с петель. У меня нет ни пилки, ни напильника, которыми можно было бы перепилить такие прутья. Билли попробовала было продолбить киркой пол – но наткнулась на замурованные в бетоне железные прутья.
Больше никто не обращается со мной, как с прокаженным. Конни и близняшки быстро оправились от шока, полученного в день, когда я казнил Уэзли. Должно быть, решили, что не такой уж я страшный, если так добр к ним. К тому же они прекрасно понимают, что Уэзли все это заслужил.
Близняшки просто чудо. Они часто ссорятся между собой, но мы с ними стали большими друзьями. Эрин, похоже, безумно влюблена в меня, что кажется Алисе смешным. Они быстро поправляются (как, впрочем, Билли и Конни). Обе невероятно красивые и продолжают расхаживать в своих клетках почти или совсем голышом.
На что я не могу не обращать внимания. Но я с ними не балуюсь. Они еще слишком молоды для такого. К тому же я так люблю Билли, что, кажется, ни Алиса, ни Эрин не смогли бы меня особенно возбудить.
Что касается Конни, то она ходила мрачная и дулась примерно с неделю. Видимо, сознает свою, по крайней мере, частичную вину за смерть Кимберли. К тому же она довольно скоро узнала, что мы с ее матерью любовники. Как же она честила нас тогда своим острым, как бритва, язычком.
Но, похоже, все это уже позади. Мне кажется, она поняла, как глупо ревновать того, кого, если разобраться, никогда и не любила. Я был ее парнем по расчету, случайно вошедшим в ее жизнь благодаря алфавиту. Я не завидный жених и никогда им не был. Так что, думаю, она без сожаления уступила меня своей матери.
По крайней мере, так я себе это представляю. Потому что на самом деле этот вопрос мы с нею не обсуждали.
Трудно понять ее истинные чувства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50