- Маша! А сколько у тебя на книжке? Ты хоть пересчитала раз до конца?
- Чё? Надоело воду возить, по пятерке брать? Жениться на мне захотел?
- Конечно, куда мне! Там Кубанцев все за тобой и за тобой!
Легок на помине ведет свою шарагу на работу мимо дома Маши Кубанцев.
Ростом повыше поди старшины, даже в такой зимней одежде стройность так и
прет из парня, смоляной чуб, заячья шапка-ушанка, черный полушубок с белым
воротником.
- Здоров, невеста! - оскалился белыми, ровными, как на подбор,
зубами.
- Здоров, женишок!
Кубанцев кивает на нового квартиранта и дружески смеется:
- Это что же, изменила?
Подает первым руку старшине.
- Кубанцев, бригадир.
- Волов.
- А чё не говоришь: "Прораб"?
- А еще не приспело.
- Не-е, уже вчера приказ читали. Приходи, покомандуй.
Один из рабочих осклабился:
- Чё, бачко? Больно строг, да, бачко?
- Рекомендую! - засмеялся Кубанцев. - Придурок Валеев! Айда! -
крикнул всем. - Начальство может задерживаться, а мы не можем.
Гена-водовоз сказал полушепотом перед отъездом, понукая силой
застоявшуюся лошадку:
- Смотри, Маша! Он не на тебя глядит, а на твою дочь Таньку! Держи ее
в узде! - И крикнул зло: - Но, проклятая! Что? Я за тебя буду воду
возить?!
Уже одевшийся и вышедший на улицу рыжий Сережка вызверился:
- Чё кобылку забижаешь?
- Иди, иди в школу! - огрызнулся Гена-водовоз. - Не то опоздаешь.

А поселок уже проснулся, а кому не надо вставать - спят беззаботно.
Младенцы-люди. Их дома-люльки стоят в изморози, придавленные ночным свежим
снегом. Дороги позамело. Да какие дороги тут! Проедет водовозка, проедет
Ерка на мерине Казанчике, останутся следы, звонкий голос Вальки-молочницы
покричит вдогонку: "Что, черт? Али опять пьяный и порастерял по дороге
весь корм? За молоком приедь! А то как пымаю, - приколошмачу!" После этого
испуганно промчится уже по заметенному снегу Ерка. Нё, нё! - будет орать
он на ленивого меринка Казанчика, а тот, не больно разбирая дорогу,
примчится к дому Кусева, станет как вкопанный, и будет поджидать, сколько
угодно, своего непутевого Ерку. Слезет с передка санок своих,
помнется-помнется, а потом осторожненько будет скрести в окошечко к
Кусеву: авось, севодни Кусев поднимется на ту ногу и отпустит хотя бы
напополам. Напополам - это и Васе-разведчику, и Мише Покою. По-братски!
Но сегодня Ерка трезвый, как стеклышко. Самым первым начал он рабочее
утро: нагрузил сено, овса насыпал в мешки. По мягкому новому снегу,
полагаясь на своего умного Казанчика, поехал к ферме. Валька-молочница
вышла за ним на улицу, позевала - затрусила на ферму. Он, Ерка, хотел ее
подвезти, она отмахнулась: "Паняй, паняй! Скотина не кормлена!"
Звенят подойники. Запахло парным молоком. Над свежими снегами поплыл
еще запах хлебушка. Это заработала пекарня. Подле пекарни остановились
геологи. Кто-то из них побежал к Кусеву.
Вася-разведчик тут как тут.
- Вася, что нового? - спрашивает его кто-то из лоховцев.
- Концерт готовим, - говорит важно Вася-разведчик.
- Какой концерт? - не понимает, наверное, новичок. -
Самодеятельности, что ли?
- Настоящий концерт. А вы насовсем в поле? Жалко, не посмотрите.
- А ты нам свой номер теперь покажи. Пока Кравчук-младший за бутылкой
побежал.
- Нет, не могу. Я сегодня на работу поступаю.
- Куда это, Вася?
- Мы с Мишей Покоем идем поступать к новому прорабу.
- А чего вы будете делать?
- Дома строить.
- А ты разве умеешь?
- А чего их там строить? Разборные-то дома? Клади да клади!
- Спьяна-то все балки перепутаешь.
- Ты за меня будь спок! Я не перепутаю.
- А Миша Покой тебе спьяна подсунет не ту балку?
- Миша тоже завязал.
- А если он нечаянно пришибет тебя? Ты подумаешь, что он завязал, а
он вовсе и не завязал и пришибет тебя? Кто за вас будет отвечать? Новый
прораб?
- Веселые вы парни! - обиженно говорит Вася-разведчик. - А Ерофеич
ведь помер.
- Сурок?!

15
Ерофеич, по прозвищу Сурок, - Витькин отец. Витька здешний бич. Тот,
которого имел в виду директор совхоза, когда предупреждал Волова о здешнем
неприличном контингенте. Пахан - зовет его в глаза и за глаза Витька.
Когда появилась газета с материалом "Где край земли...", Сурок всем
показывал место, где говорилось о нем: упоминался _в_е_т_е_р_а_н_о_м_,
Сурок, - следовало из текста, - готовил эту богатую землю поколениям
нынешним, которые пришли и открыли недра земли. Поселок этот, как
явствовало из материала журналиста Квасникова, будет впоследствии городом,
а так вечным кругом пойдут поколения, а Ерофеич в этом круге не последний:
одним из первых ставил дома на этой суровой земле!
Квасников не предполагал, что за перечислением всех, скопом,
ветеранов, последует в поселке столько кривотолков.

Ерофеич-покойник жил тут действительно давно. Естественно, приехал не
по собственной воле. Он попал в свое время в железные лапы кагановичской
комиссии, которая в тридцать первом нагрянула на Кубань и подчистую
выметала там хлеб из сусеков и амбаров. Ерофеич и заступись за свой
кровный труд. Как избежал вышки - бог хранитель рядом стоял. Витька, когда
напивался, орал: кулак! Он считал, что отец сволочь, если народил его,
зная заведомо: будут считать кулацким сынком и дороги, конечно, в жизни не
дадут. Учился он в школе спустя рукава, рано стал пить и гулять с девками,
поймал в семнадцать лет скверную болезнь, выдержал трехдневное
издевательство над собой, и рассказывал об этом всегда гогоча, будто
подцепил не гонорею, а награжден был медалью за спасение человека.
- Сынов у меня три, - говаривал, выпив, - явно в ответ на выпады
младшего Ерофеич. - Они-то завоевали, а ты, четвертый, не справился...
Старший у Ерофеича воевал, средний тоже пошел в люди, а Витька все
ехал на дурачка.
Дней пять назад, перед самой смертью, Сурку вдруг полегчало. Он
поднялся на ноги, сходил за бутылкой к Кусеву. Тот дал без слов: как-никак
из могилы, гляди, выкарабкался. Витька куда-то завеялся. У него темных
делишек сколько угодно. Чудился Ерофеичу разговор чужой. Вроде даже
знакомый голос. Леха?! Сбежал из тюрьмы и тут, выходит. К Мамокову бы
пойти и заявить! Убьют ведь потом.
Сидел один за бутылкой, и вся жизнь проходила перед ним. Не сладкая
жизнь-то. Казаковал он бойко, воевал за белых, но вовремя спохватился - к
красным перешел. Если бы не этот его лояльный, как сказал один из
комиссии, шаг в сторону советской власти, быть бы ему на суку. Очутился на
севере, у этой речушки. Кулаком он никогда не был. Здесь - да. Здесь,
чтобы не помереть, он копил копейку к копейке. Власти советской Сурок
верить перестал вовсе после того, как трудом праведным, работая на
заготовке дров, построил себе дом, а его отняли для почты.
- Все вам можно, - плакал навзрыд, прося не отнимать собственным
горбом нажитое добро. Куда там!
- Ты кулак. Ты деньги схоронил от родной власти.
Потом он уже не был дураком. Дом новый поставил, но с виду
неказистый. Никто не забирал. И копил, копил.
Перед самой смертью Витька пришел с Валеркой Меховым, закадычным
своим дружком. Витька страшно удивился:
- Встал?! Ух, деляга! Почему не говоришь, старый хрыч, где закопал? С
учеными собаками найду!
- Хорошо бы, если бы я тебя застрелил! - спокойно ответил Сурок.
- Да я бы тебя и сам укокошил за милую душу, - пьяно отозвался
Витька. - Давай, кто кого!
- Давай!
Взялись за ружья. Но Валерка Мехов был потрезвее и стал советовать
Витьке: "Он убьет - старый, судить станут - помрет, а ты убьешь - сядешь
за убийство. Пускай расписку напишет: мол, так и так! Виноват во всем,
воспитывал плохо, прошу его не судить, ежели убьет".
- Видел, что предлагает? - спросил сын отца.
Сурок не стал спорить, написал: "Прошу этого гада не винить в случае
смертного исхода по гражданской дуэли между сыном и отцом. Убьет - так
надо, так его воспитал и вскормил..."
Вышли из дому.
- Ерофеич, - проблеял Валерка Мехов, - скажи напоследок где зарыл? Ну
чё темнишь-то? Ведь сын он тебе, папаша! Скажи честно, где искать после
твоей смерти?
- Я нажил сам. А вы - голоштанники! Ничему не научились. Только на
глотку брать. Дровосеки вы и более никто!
- Ладно, - махнул рукой Витька. - Сказал, найдем - найдем.
Поселок уже спал. Пьяно покачиваясь, разошлись в разные стороны.
Витька залег у крайней хаты, ближе к речке, где жинка киномеханика помои
выливает. Отец окопался у катуха Вальки-молочницы, поближе к звероферме
(чтобы бабы, ежели что, нашли тело).
Стрелялись по всем правилам. Ерофеич, дрожа всем телом (нахлынули из
дальних лет воспоминания, былая взыграла кровь), окопался. Но и Витька не
дурак. Как в армии его один придурок учил, пошел на военную хитрость:
выставил свою фуражку. Отец в волнении ахнул не тогда, когда фуражка
гарцевала, а когда Витька, перемещаясь из одной позиции в другую, открыл
свой тощий зад. Он бахнул солью. При похоронах Витька хромал, все трогая
правую ягодицу, куда угодила большая часть соли.
Уж и побесилась Валька-молочница, старательно составив акт в Москву,
в Верховный суд: скотина ее могла быть расстреляна по дурости кулацкой.
Она грозила и сыну, и отцу действительным расстрелом.
После семейной дуэли и помер Сурок. Своей смертью.
Пошел Витька на почту деньги снимать, чтобы старика похоронить.
Встретил Вальку-молочницу, рыкнул: "Ладно, не ори! Заплачу за моральный
урон! От отыщу, куда спрятал деньги, и заплачу..."

Новый прораб Волов попытался найти шарагу Кубанцева. Оказывается,
пьют у Витьки. Могилу копать Витька поначалу решил сам, да куда там одному
справиться! Долго торговался с Кубанцевым, сошлись на трехстах новыми.
Кубанцев как раз и шел от Витьки. Увидев Волова, сказал:
- Не такой снился, Сашок, рубль, когда мы сюда нанимались по
договору. Обманул директор.
- Почему не приступаете к работе?
Засмеялся Кубанцев:
- С нас всегда, выходит, спрос. А ведь такая печальная
действительность. Тушенка на первое, тушенка на второе и тушенка на
третье. Об этом правильно указано в статейке товарища Квасникова. Думаешь,
решен окончательно вопрос? Нет, Сашок. Не решен. Кусев какой был, такой и
остался, со своим снабжением не справляется. А погода какая была, такая и
осталась, - Кубанцев при этом нагло улыбался. - Климат обещали ученые
изменить, а ехать сюда не хочут! Подумай, как ты издали его изменишь? И
вообще... Хоронить сегодня пойдем! Какая работа?
Валеев, рабочий из бригады Кубанцева, очумело выскочил из балка -
поглядеть. Валька-молочница поставила ведро: она несет молоко в детсад,
надо достойно проводить покойника. Валеев поскользнулся и бах по ведру.
Молока как не бывало. Белой рекой полилось.
- Ах ты, вражина ты зачуханая! - Погналась за ним уже с пустым
ведром. Резвая! Догнала - хряп по спине, хряп по башке непутевой. - Ах ты,
недоделанный шабашник! Плати за молоко!
Валеев чухает свой горб, башку трет, бежит пуще молча, посапывая от
натуги: поглядеть, как хоронят человека.

Несут гроб Ерофеича. Видишь, живут, умирают. Новый прораб Волов
снимает шапку. Всю неделю - работы никакой. То именины. То снег пошел, то
пасмурно, а то вот - похороны.
Витька худой, кадыкастый - идет за гробом первым. Чуть в сторонке
Валерка Мехов. Далее идут дядя Коля, потом кузнец Вакула. Если бы
украинское небо светило теперь над ним в это время года и в это время дня,
можно было бы рассмотреть, как больны и Вакула, и дядя Коля. Иссохли
старческие тела под вечными ветрами и снегопадами. Подходит их конец. Они
были с покойником не дружны - по-разному жили на этой земле. И почему
Квасников их уравнивал в своей статейке? Они - настоящие ветераны. А он,
Сурок? Какой он ветеран?
Вася-разведчик растягивает меха баяна. Дрынь-дрынь-ды-дынь!
Руки у Васи мерзнут.
- Помирать, так с музыкой! - договорился вчера с ним Витька за
червонец. - Ты, главное, пиликай!
- Дрынь-дрынь-ды-дынь!
- Играет-то как задушевно, - шепчет рядом с Воловым Маша-хозяйка. И
гордо уже несет в пространство свой фундамент. Имеет, говорят, повод
завлечь квартиранта этим. Толкует она про жизнь Сурка, раскрывает суть
вещей кратко, но копает глубоко. Кулак, во-первых, а стукач, во-вторых. В
щелку так и норовил заглянуть: какой там, у людей, метод лечения? Кто
сменял шкурки за водку и спирт у ненцев, кто ловко сбыл на сторону? Хотя
сам... Сам-то чё творил! И чего вот? Умер. Настрелялся, в сына палил.
Теперь лежит и ни гу-гу! Какой это дурак об нем написал, что он тоже
ветеран!

Кто теперь помнит, как приехал сюда Сурок? Пожалуй, лишь дядя Коля. И
в страшном сне не снилось его отцу, который привез сюда Коленьку, что тут
потом будет. В начале века Коленькин папочка приехал из Москвы как член
комиссии - организовывать в Сибири маслобойные артели. Он был другом
председателя этой комиссии Балашкина, и работал на Россию, не жалея ни
пота, ни знаний. Дело спорилось. За пять лет создали они в Сибири почти
триста маслоделательных артелей. По своим размерам, мощи и успехам Союз
маслодеятелей вскоре занял одно из первых мест в кооперативном, как
говорят, движении всего мира. Масло сибирских кооператоров завоевало
лондонский рынок, рядом с прославленным датским и новозеландским маслом.
Вскоре сибирское кооперативное масло стало отправляться и в Соединенные
Штаты.
Отец Николеньки перед 1917 годом, когда Россия уже экспортировала
масла около двух с половиной миллионов пудов, приехал по личному поручению
Балашкина в эту тьмутаракань, в этот поселок, в этот Самбург. Что и
говорить, Вальке-молочнице с ее худыми коровками, которых "закормил"
алкоголик Ерка, ни один лектор не сказал правды:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16