Жизнь ожидается не такая сладкая. Отец плотничает в
колхозе, мать в свои пятьдесят пять настолько износилась на буряках, -
старуха-старухой. Дом тоже старый, если его перестраивать, по крайней мере
тысяч двадцать одного кирпича надо. Местечкин думал перед дембелем так:
устроиться на кирпичный завод, там, говорят, можно выгнать до трехсот, да
кроме всего каждому из работающих дают в пределах определенной нормы
кирпич бесплатно. На примете у Местечкина девчонка, в Иванково она попала
после Чернобыля. Эта девчонка шустрая и бедовая, как сам Местечкин,
приезжала к нему в часть с матерью Местечкина. Там, видно, и обкатали идею
севера и заработка.
Какой он шустряк Волов с Хатанзеевым убедились вскоре. В Москве
оказался лишний билет до Салехарда, и даже Квасников не мог его выбить, а
Местечкин билет захватил: я, говорит, плацдарм поеду готовить. Все
правильно. Если бы билет предложили Ивану, тот бы отказался: раз вдвоем с
Воловым едет, что же разделяться? Уж следуй уговору. Чтобы впотьмах не
искать бригадира-то. С Воловым уговаривались поначалу ехать в бригаду, к
отцу Ивана. Как отец и писал. Местечкин же ехал в совхоз, куда входила и
бригада. В совхозе работы, как и предполагалось, навалом.
И вот Местечкин сидит в кругу однополчан недавних. Хвастаться не
хвастается, но и не хочет унижать себя. За короткое время, пока они ждали
рейса из-за непогоды, Местечкин оформился снабженцем, приехал сюда с двумя
тэбэсками за картошкой. Он рассказывал, как продумал все. На улице-то
мороз. А для чего оленьи шкуры? Все будет о'кей!
- Ну ладно, парни! Я пойду, а? Встретимся.
И важно пошагал, уже все вроде зная и испытав тут.
Приехавший встречать журналиста директор совхоза потом пришел к ним и
стал расспрашивать о Местечкине: кто он да что он? Местечкин прямым путем
прет на место Харитона Вениаминовича. Директору, как понял Волов, не
понравилось, как Местечкин быстро снюхался с "основным тутошним
контингентом".
- Страшны ведь не бичи пришлые, а свои. От наших хорошему не
научишься. Эти все знают, все, хе-хе, видят. Всем ножку подставят -
перекувыркнешься и не встанешь.
Волов рассказал, как после госпиталя попал в часть, которая стояла
под Ташкентом. Местечкин служил в ней.
- А кто надоумил вас ехать к нам? - Настороженность директора была
понятна: новые все-таки люди.
Иван как раз вышел, Волов ответил:
- Хатанзеев.
- Вы с ним тоже служили?
- Нет. Мы с ним лежали в госпитале после ранения.
- Это понятно. Вас, выходит, он и соблазнил? И вы действительно в
пастухи пойдете?
- Если возьмете.
- Это правильно. Если возьму... У Хатанзеевых, видите ли, в настоящее
время числятся несколько пастухов. Отец Ивана, братья - Алеша и Василий.
Пастухом числится и жена Василия. Василий, прямо скажу, непутевый. Пьет,
дебоширит. Я думал так: приедет Иван - займет его место. А Ваську мы
пошлем лечиться... Как же вас оформлять? Единицы-то нет!
Вот тебе раз!
Когда вернулся Иван, директора уже не было - он хлопотал вокруг, как
он выразился, картошки и московского журналиста Квасникова. Волов передал
Ивану разговор с директором.
- Мне это понятно, - Иван рассудительно нахмурился. - Темнит, товарищ
директор. Я только что разговаривал по рации с отцом... Что тебе
сказать...
Он впервые назвал старшину на "ты".
- Может, мне и не ехать? - Волов в раздумье сморщился.
- Ехать! В обязательном порядке ехать! За нами уж и нарты выехали.
- Ну, а вдруг...
- В обиду тебя не дадим, Саша.

8
Старший брат у Ивана - Алеша. И высок, и строен; необычно синие
глаза; лицо, с волосами густыми, черными донельзя. Васька, средний,
замусолен, грязен, с росточком малым. Васька у Ивана выпросил бутылку.
Торопясь, пьет прямо из горлышка. Хлопает Волова по плечу: "Красивый друг
брата! Бабы любишь, а?" И машет перед носом заскорузлым пальцем:
- Не моги, не моги чужой жена взять!
Жена его Наташа молча глядит на него.

И полетела в лицо пороша. Эта заснеженная, скрепленная на тысячи
верст морозными жгутами, родная Ивану земля. Кто-то всегда должен
радоваться и ей, этой земле; кому-то должно быть теплее на ней, лучше.
Ведь всегда кто-то родился не там, где ты. И, выходит, ты любишь свою
землю, а Иван Хатанзеев больше любит свою.
Долго бегут олени. Уже и дрема окутала со всех сторон.
Снилась страшная война. Крикнул в холодном ужасе. И открыл глаза.
Опять тундра, белая тишина.
Васька, пьяно покачиваясь, оправлялся прямо на нарты.
Алеша, расправляя затекшие плечи, потягиваясь, оттолкнул его:
- Васька, дурак! Совсем стыд потерял.
- Моя тундра. Что хочу - то делаю, - пробормотал Васька, засыпая на
ходу.
Постоял, позевал.
- Эй, друг брата! - погрозил опять пальцем. - Жена у нас замуж пойдет
один разок всего. У русских - это плаття мало купил и пошел к другом! У
ненцев - нет-т! Жену взял и - хозяин. Она, жена... Сиди-посиди! Васька
немножко попьет, песни заведет...
Алеша что-то строго сказал по-ненецки, Васька нехотя пошел и лег на
нарту. Сильная рука у Алешки. Обнял Волова, показал глазами вдаль.
- Недалеко тут Печорское море, - приятно улыбнулся. - А дальше -
океан. Будет день на переломе лета. Съедутся оленеводы. Это у нас праздник
тундровиков...
- Как у нас праздник урожая. - Волов понимал, что надо что-то
говорить, общаться с ними. Алеша ответу обрадовался: гость не обиделся,
выходит, на Ваську.
- Сильные здесь соберутся ребята. И самые красивые девчонки. Ветер
загонит в яр комаров. Будет самый ясный день. Комар нос затупит об олений
рог. Весело побегут по росной траве нарты, забьют пару оленей, туши будут
покрыты слоем жира. Грибов тучи. Подберезовики, подосиновики. Шляпки
маленькие, с пятачок! Сейчас мороз, шибкий мороз. А тогда будут первые
заморозки. Пригреет солнце... Здесь, Саша, легенда создана. Гляди, видишь
две сопки стоят? Одна из них любит другую. Ждет год, ждет два. И сто лет
ждет. И пять тысяч лет ждет. Но у другой сопки ледяное сердце. Никак не
откликается! А когда придет любовь - лопнет ледяное сердце. И никто тогда
любовь не остановит.
- Любовь по-северному! - впервые усмехнулась Наташа.
Она уже умылась снегом. Чистая. Молодая. Нежная.
- Чудак ты, Алеша! Это бульгунняха. Геологическое явление.
- Не скажи. Надо верить.
- Мы все тут верим. А придет - за бутылкой гоняется, в крайнем случае
шампанское ищет, музыку молдаванскую заводит. И все ледяное сердце.
- Надо верить. Все равно надо верить!
- Правильно, бульгунняха, - ухмыляется Васька. - Лохова спроси! Бабу
ждет-пождет - она не едет. Тут трапуар нету, помидор дорогой, после бань
пива нету...
Иван, проснувшись, сел на нартах, потряс головой и рассудил:
- Зачем горевать? Надо жить. Просто жить. Учиться. Отца любить.
Девушку свою. Весну ждать.
- Ты истосковался, Ванечка. Потому тебе все и хорошо.
- Нет, Наташа. Я всегда знал: не надо думать больше, чем все есть.
Зачем сердце надрывать? А там, далеко, говорил: это мой край, я там горд,
я радость знаю, а другого не хочу!
- Учиться поедешь? - с завистью спросила Наташа.
- Да. И вернусь. В городе не останусь.
Алеша подошел опять к Волову.
- В тундре, Саша, люди сильные. Будут на празднике состязаться. И
захочешь - не победишь враз. Нужна тренировочка, закалка.
- Скажи уж, - вмешался Иван, - нам природа помогает.
- Да, Саша, вырабатывается в нас сила и ловкость. Вот хорей, которым
я управляю оленями. Подними-ка, попробуй по-нашему. Вот так.
- Давай, попробую. - Какая-то непонятная радость захлестнула его. -
Думаешь, русский мужик подведет?
Взялся за самый конец хорея левой рукой, как показал Алеша, с первого
разика - гоп. Держит, и рука не дрогнет.
- А-ах-х! - сказала в восторге Наташа. Вырвалось у нее это невольно.
Васька обиженно засопел, встал с нарт.
- Это што, это што! Груженый нарта - вот надо поднимать!
Волов разошелся. Поднатужился, но поднял.

9
И вот так, будто играючись, понеслась жизнь. Галдели, радовались,
плакали при встрече. Целовались. Бранились. Играли в карты. Разглядывали
голую женщину в замысловатой игрушке, привезенной Иваном. Выезжали в стадо
по очереди. Учили все подряд Волова, как быть пастухом. Слушали Москву,
голос Америки, опять бранились, приезжая в гости к Хатанзееву. И опять
плакали. И клялись снова...

Волов думал: идет ли ему зарплата? Спросить неудобно. Хотя бы какая
ученическая. Это его беспокоило, не на шутку волновало.

Через две недели после приезда Волов получил от Местечкина письмо.
"Жми на всех парах в совхоз, - призывал тот. - Цель наша ясна. С кем ни
потолкуешь: говорят - удивляюсь! Тут деньги стригут, а он... В общем,
примитивно, однако хорошо тому живется, кто с молочницей живет! Нам надо
вертухаться по-особому. Не за тем приехали. С шабашниками директор за
ручку. По полторы в месяц гребут. Письмо сожги. Посылаю с ненцем. Честнее
их не найдешь тут!
P.S. Ты же плотницкие работы знаешь. Меня подсиживает твой знакомый
Вениаминович. Все время пишет на Большую землю. Возглавишь бригаду -
возьми.
Васька грозился застрелить тебя. Ты не верь. Самый безобидный
народ..."

Устало постучали в эту ночь в дом к Хатанзееву. Три мужика. Самый
старший подал Волову ледяную руку: - "Лохов моя фамилия! Корней Лохов. С
ними я знаком, - кивнул на дом. - Геологи мы"...
Вот ты какой, Лохов! От Алешки и старика наслышан о нем. Это ведь тот
Лохов, о котором и Квасников ехал писать. Лучший геолог здешний.
Тяжело поднялся.
Обмороженные лица, сосульки под усами, на бородах. Синие руки. Старик
Хатанзеев принес бутылку - оживились. Заговорили. В шутку пообещали
старику за угощение нефть найти, королем нефтяным сделать. "Как в Техасе
король будешь!" Смеются заразительно. Показывают что-то старику на карте.
Свалились в мертвом сне.
Когда загудел будильник, подошел Лохов:
- Мужик, - он дышал крепким табачищем, - сочтем твое согласие идти с
нами - кивни головой. Обещаю, что тебя подождем, пока соберешься. Взрывник
у нас отказал. Молодой хлопчик. Не привычный. Не подрасчитал.
- Теперь я на очереди?
- Ты человек военный. Думаю, с этим делом быстро освоишься.
- Сезон какой? - хмуро спросил Волов.
- Сезон - зима. Летом тут делать нечего. Болото, гнус. Хотя
последнее, ради дела, можно и потерпеть.
- Нет, - сказал Волов. - Я и ненавижу, когда зимой перерыв. Человек
должен работать круглый год. А так - вроде сезонник.
- В этом году, может, и будешь иметь удовольствие. - Один из них, как
оказалось, Никита Кравчук, подошел вплотную. - Вот, товарищ начальник,
товарищ Лохов этого добиваются. Вкалывать будем и летом. Прощай, маты,
прощайте, тату! - И горько усмехнулся.
- Ах, Мыкыта, Мыкыта! И не соромно? При чужой людыни? Скучив? До
чертиков скучив?
Оказалось, это старший брат Никиты - Гриша. Он незло подтрунивал.
Уже перед уходом обернулся Корней Лохов к Волову:
- Ну, да смотри, - сказал. - Можно и так. По-всякому можно.

10
К вечеру второго дня тот же ненец принес еще новое письмо от
Местечкина.
"Не пойму я тебя, старик! - выговаривал Местечкин. - Зачем живем тут?
Я бы мог и не писать, но совесть моя говорит мне. Как никак дороги
начинали вместе. Хорошо, ладно! Ты _е_м_у_, директору, поверил, что пока в
совхозе не надо никого? _Н_а_д_о_, ежели с _у_м_о_м_. С умом всегда надо и
будет надо. Здесь, мой милый, жизнь иная, без философии. Быстрая, как на
войне. Раз, два и в дамках. Здесь отдача нужна особая. Иначе пропадешь и
никто тебя не поймет. Жизнь - не картинка. На Большой земле потом ходить
станем в модных туфельках. А тут пока болотные сапоги, хорошая фуфайка и
плащ - лучше толстый, как у сварщиков. Люди - братья, да! Но когда они
понимают друг друга с полуслова и когда их не особенно много, они братья
вдвойне. Машина кибернетическая позавидует. А близких _н_е_т_у_...
Эх, товарищ старшина! Баба, что ли, тебя смущает там? Неночка?
Наташка Васькина? Да и тут их навалом. Есть тут зыряночка такая,
мать-сестра Маша. И комнату у нее можно снять запросто, за какие-то рубли.
И она, главное, будет рада, что мужик в доме. Муж ее бывший, татарин
Рифатка, в ящик сыграл, одним словом - дуба врезал. А твое какое дело,
если без всяких обязательств? Она меня о тебе расспрашивает, портрет твой
рисует. С ней можно иметь дело! Бухгалтер... А тебе работа на каждом углу
валяется, говорит! Не пыльная... Не пыли, старшина! Что говорил на
политзанятиях - одно, а жизнь, повторяю, другое. Сейчас можно, к примеру,
за прораба, - предлагает Маша-зыряночка. Есть у нас Орел тут такой. Он
поехал к морю _к_о_с_т_о_ч_к_и _греть. Модные туфельки, плащик, рожа
кирпича просит, незаконная любовница. А с виду - такой пришибленный,
говорят, во рту каждое слово у директора ловит. Пользуется, брат,
недостатками начальства. Не выносит их на обозрение, не кричит о них, как
мы, идиоты, можем на каждом перекрестке орать, забывая, что все, как
бумеранг, возвращается..."
В доме отвели Волову место - широкую комнату. Уже после второго
письма и ухода лоховцев, тихо, крадучись, вошел Васька. Сверкнул глазами
на Волова.
- Что, русский! Приехал, да? - захрипел. - Почему? Ждешь - отец
правда тибе дом строил будет? Ничего тибе не будет! И мое это! Я побегу к
прокурору! Нас, ненцев, в обиду никто не даст!
Волов оделся, молча покинул комнату. Жена Васьки Наташа расшивала
малицу. Она не скрывала, что расшивает малицу ему в подарок. Вся
зарделась, лицо поплыло красными пятнами. Вдруг она прислушалась, что-то
крикнула по-ненецки. Васька нехотя отозвался уже с порога.
- Саша, Саша! - крикнула она. - Он что-то там взял у тебя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16