Волов понял: взял швейцарские часы. Васька давно зарился на них.
Подойдет, потрогает. Когда Волов уходил к стаду, просил: "Оставь, глядеть
буду!".
Часов и в самом деле не оказалось.
На дворе Васька быстро садился на нарту. Олени помчались.
- Хе-хе-хе, русский! Возьми ее за твои часы! - кричал. - Один она, ты
тоже один. Никого! Один тундра! Ге-ей!
Было тепло, натоплено. Одни остались! Платье обтягивает красивую
маленькую грудь. Волов трясущимися руками надел лыжи. "Я за ним", -
побежал в тундру. И пока бежал все слышал: "Саша, Саша!"
Дня три прошло. Вернулся Васька, ходил как побитый. Часы Волова он
кому-то по пьянке загнал. Алешка пригрозил: убью, если не выпутаешься!
Моего дела нет, где возьмешь!
Васька опять исчез. Кто заплакала - мать. Сквозь слезы в сердцах
сказала:
- Отберем у него Наташку. Тебе отдадим. - На Волова.
"Надо бежать! Надо бежать! - сам себе сказал Волов. - Иначе... Иначе
все пропало..."
К здешней сплошной ночи уже привык. Это была плотная темь, бережно
выложенная на бесконечные снега. Волов научился в них отыскивать хитрого
песца, и стрелял без промаха. Прямо в маленький глаз попадал. Совсем
необычный гость!
В стадо его брал поначалу Алеша. Быстро Волов освоился в могучей
стихии оленьего царства. Гордо и независимо вели себя на просторе умные
животные. Надо было укротить непокорных. И Волов, со своей громадной
силой, на удивление внимательного присматривающегося к нему
Хатанзея-старшего, делал это легко, запросто.
"Так наше ремесло постигнешь быстро. Алешка учиться будет пока. За
сына станешь. Дом тебе построю. Большой, красивый дом".
Опять при Ваське.
Далеко в снегах встретил его Васька: "Ты, русский! Что же тебе здесь
надо? Ты был на войне. - Он уже не ломал язык. - Там нет твоей могилы. На
могилу здесь хочешь заработать?"
Кажется, впервые трезв. Глаза мутные, смотрят жестко. "Я тебе всегда
врагом буду!"

"Я тебе всегда врагом буду!" Нет, отсюда надо бежать. И так
загостился! Но захворал неожиданно Алеша. Подвернул ногу. Приехала
фельдшерица - молоденькая зеленая девчушка Зиночка. Сама ненка, но говорит
только по-русски. Пухленькими ручками быстро и умело сделала компресс,
дала - если не на год, так на два - лекарств всяких. О новостях щебетала:
в клубе приезжие студенты концерт дали, пели украинские песни,
рассказывали стихи. И напоследок поругала Ивана, почему членские взносы
вовремя не заплатил? И Волову заодно досталось. Старик за Волова
заступился: парень к делу привыкает, некогда сейчас. - А там директор его
ждет! - сказала Зиночка. - Дрова в поселке кончаются. Страх! Директор-то
старый дров заготовил много, да все их почти не взять! Там они за пятьсот
верст, поди, в тайге! Другие дрова - воды ждут! А как повезут - посадят
их?

Старик отмалчивался. Васька в тот вечер исчез. Несколько дней не
появлялся - один Волов со стадом. Сдал и Хатанзей-старший: тоже что-то с
ногой, ранение, что ли? Нога опухла. Погода сменится? С фронта еще принес
болезнь. Зиночка каждый раз твердила: на курорт надо! Косточки погреть у
моря. Некогда за Васькой. Алешку одного не бросишь.
Послал невестку: раз Васьки нет, иди, смени русского! Наташка молча
встала.

"Побратимами будете! - когда явился в дом, сказал старейшина клана
Хатанзеевых. - Среднего не бери в расчет. Худой хозяин, плохой человек.
Алешка и Иван - умные. С людьми жить хорошо - хорошо! Что такое смерть и
что такое один - знаю! Не будь один. С нами будь. Брату твоему тоже
радость можно сделать. Пригласи в письме. У нас тоже интересно. И гуси
весной прилетят. Шапку твоей будущей жене из лебедя сделаем"...
Он твердо решил уехать.
В сон, прерывистый, больной, колокольчики вплелись. Волов проснулся:
замешательство и испуг придавили просторный дом Хатанзеевых - участковый
Мамоков Ваську привез. Мамоков снял тулуп, остался в шинельке лейтенанта
милиции, в больших, не по росту, валенках. Степенно разгладил жидкие
светлые волосенки, маленькое рябоватое лицо его начальственно хмурилось.
Приехал, собственно, не затем, чтобы проверять воловские документы. Он с
ними знаком еще тогда, когда старик гостю сына вызов выправлял. Теперь его
больше интересует, как думает старейшина клана Ваську перевоспитывать! Сам
уважаемый человек, депутат, активист. А сын? Пьяница и дебошир. У Мамокова
дел и без Васьки хватает. Беглец объявился, слышь. Чего бы надо ему? А
Васька...
Мамоков генералом расхаживает в притихшем доме.
- Говори громко и четко! И говори, кто подбивал!
- Они подбивал!
- Витька с Валеркой Меховым?
- Да. Говорят: тёпни! Я и тёпнул.
- Это значит, укради, - поясняет Мамоков присутствующим. - Так тебе
скажут _у_б_е_й_ или _з_а_р_е_ж_ь_, ты тоже сделаешь?
- Наташка меня не любит! - вдруг начинает плакать Васька. - Никто
меня не любит! Отец меня не любит. Чужим дом хочет строить. Мне деньги не
даст, когда умрет! Хочет в фонд отдать!
Мамоков уже профессором восседает за столом. Он стучит карандашом:
- Тихо, Васька. Отец правильно думает. Тебе дай деньги - ты совсем
свиньей станешь. Свои пропьешь и отцовские. Сколько, знаешь, голодных и
холодных на белом свете?
- Это мои деньги! Братьям даст - пускай мне тоже даст. Тогда Наташка
станет меня любить.
Волов молча собирается на охоту. Право это у него есть. Целую неделю
без отдыха был в стаде. Никто не попрекнет.
Мамоков оставил кричащий дом. Вышел на двор. Морозило. Дул злой
ветер.
- И тебе удивляюсь, мужик! Берешь ружье и убегаешь в тундру.
Широченные у тебя лыжи. Легкие, удобные. Ловко носишь свое натренированное
тело. Армия, брат, дала тебе закалочку. Форму поддерживаешь... Но ведь и
Ваську обижать не надо. Баба что? От греха беги! Вон какие дела.
- Через два дня уеду.
- Ну-ну.
"Малицу Наташа доделает и уеду", - решил.

11
Бежал он охотно. Свою землю знал. Темнота плотная, точно накрыт с
головой черной рубахой. Глаза у него острые. Несколько раз тишина
нарушалась: попадал в могучую стихию дикого оленьего царства. Он им
завидовал: они совсем свободны. А он свободен наполовину.
Сиганул крепко. Ни одна проволока не выдержала. У-ух мчался! Вначале
бежал по дубняку. Невысок ростом дубнячок, кряжист, сидит на земле крепко.
Кое-где на притихших деревцах висит лист. И тогда он еще подумал: он
крепче этого дубняка, если смог рвануть от них. Не такой он лопух.
Разыгрывал комедию: согласен, уболтал и их игрой в тупость. "Посмотрим,
кто из нас тупее!" Этот, что пришел в условленное место, наверное, лежит с
проломленным черепом. Он наверняка знал, что убил пришельца. Его удар в
тюрьме ценили. Мокрых дел за ним не числилось, но защищать себя он мог.
Леха боялся теперь, что дядя Родион его продаст. Придут к нему, и он
скажет: жив Алексей Духов, был тут. Зачем зашел? А не объяснишь. Потянуло
и все тут. К живому человеку. К М. - Маше. Чепуха, конечно. Верить никому
нельзя. Но по дороге, по дороге... И, оказалось, не зайти нельзя. Как
напугал Леху этот стук в сенях. Но, на счастье, оказалось: это М. - Маша.
Ничего не поймет бедный старик. Вот уж действительно долго доходит.
Пялит глаза, глядит то на нее, то на него... Эх, старикаша! Забыл
молодость, забыл, что такое любовь. Неужели раньше ни о чем не
догадывался? Ну-у даешь! Пошел бы да погулял... А Лексей-то себе на уме.
Ему уходить, вишь, надо! Что-то с Машей шепчутся за занавесочкой, что-то
спорят, о чем?

Теперь Леха рвался к городку Козла. Во что бы то ни стало Леха должен
выиграть время. Он должен всех перехитрить. И _т_е_х_, и _э_т_и_х_. Он
должен быть выше их, умнее, ловчее. Козел и глазом не моргнет, как
очутится под Лехиным сапогом...
Он добежал к Карасаваю. На речке покачивался и уплывал к океану
рыхлый лед, снежура, сало, обломки заберегов. Шуга уже была густой. В
нерешительности остановился. Непроходимый дурак решился бы махнуть тут. Ну
а что делать? Не идти в обход, к океану? Да и где ты и там найдешь этот
переход? Но у него теперь в душе было после удачи в доме М. - Маши
неприятие невозможного. Он ухмыльнулся и пришедшей на ум мысли насчет
непротивлению злу. Это на руку эксплуататорам и насильникам из
господствующего класса! Если зло Козла не гибнет, то это как раз на руку
сегодняшнему этому эксплуататорскому классу! Но от его воли все теперь
зависимо, и это главное.
Прочь кирзовые сапоги, черную рубаху и синюю фуфайку. Ка-а-азел!
Шапку в зубы, в руку все остальное - Ка-а-зеллл! Бры-бры-бры!
Мороз-то, мороз! Властвовал. Ворот рубахи потом сразу стал колом.
Руки, как крюки. Ну держись! Невесомо уже на том берегу опадала хвоя, она
устилала землю. В межрядьях лиственниц холод стоял до самых верхушек
деревьев. Никак нельзя попасть в штанину. Попасть надо!
По-ошеллл! Озеро вдруг. По сухой, в белом, морозном пуху траве, по
березовому с блеклыми листьями молодняку, по замшелым с боков кедрачам
поплыл томительный новый звук. В дальнем конце озера звук помер...
Спешно выйдя на стежку - она опускалась к дубеющей воде выбеленной
инеем полоской, - приостановился. Навалилась такая дикая оглохлая тишина,
что его невольная остановка прозвучала окрест гулким шлепком. Тш-ш! -
пронесся вдаль последний шорох шага, и шорох этот долго еще летел,
умертвляясь вдалеке. Леха испуганно поворотился туда, где шорох, наконец,
остыл, будто застудившись. И снова взрывом, расплескиваясь, как вода на
берегу моря, покатился звук этого его движения.
Трусливо присел, стараясь не задевать самого себя.
Тихо и чисто было вокруг. Чистые леса, чистое озеро, чистый снег
вполнеба. "Я должен добежать!"
Он уже устал. По-людски, хоть на время, уснуть. Однако, лишь подумав
так, не медля придушил расслабленность, втаптывая ее, как окурок, в
замерзшую землю.

"М" лежало на пальце прочно, и он думал о Маше. Это была ее земля -
тихая, чуть припорошенная снегом земля.
Это было уютно. Однако попадались биваки геологов, урчали тракторы и
вездеходы. Приходилось прятаться.
К его величайшему недоумению началась вырубка. Долго и огорченно
думал, приостановив бег. Кто был? Что за люди? Свои? То есть с "Большой
химии"? Или какие-то другие?
Несколько сваленных лесин лежало в сторонке. Отлегло от сердца. "Не
наши! Нашим такая бесхозяйственность не прошла б!"
Вокруг лесин валялись шишки. Около них белки, быстро-быстро
перебирают и пугливо поглядывают на него. Он на них замахнулся шишкой.
Там, где вырубка кончалась и стеной шел кедрач, увидел малинник.
Видно, еще утрешняя, по-летнему медвяная роса застыла на кустах с тряпично
обвисшими листьями. Как бы источал аромат быстро и мягко пролетевшего
лета. В тюрьме он тосковал о нем.
К аэродрому он подошел незаметно. Сразу понял: ищут. Острые его глаза
выхватили нестатную, омерзительную фигуру начальника тюрьмы Вахидова.
Холодная мстительность застыла в нем: обыщутся! Он спрятался поначалу за
прилетевшим, видно давно, вертолетом, закопался в снег. Обнажиться? Снять
с себя шкуру? Дудки. Не так просто вся моя подноготная обнаружится.
Ожесточение, что ему помешали накрыть Козла, росло в нем с бешеной
скоростью, так как он, хотя и укрылся снежной постелью, замерзал. Он бы
осыпал поцелуями их всех, дай они ему дорогу. Ложись и дрыхни! - приказал
себе. - А око за око, зуб за зуб! Поделом тебе будет и мука!
Он, пожалуй, уснул, ибо услышал почти рядом:
- Потчевать можно, неволить грех. - Это был старческий голос.
Открыв глаза, он увидел из своего укрытия что-то очень похожее.
Волов! Сразу узнал Алексей, своего одногодка, встретившегося в первые дни
службы в части, где начиналась "пересортица".
Волов стоял в сторонке и был на белом фоне снегов высок, плотен и
очень красив. С ним рядом какой-то тип (Хоменко). Как бывший студент,
проходивший военку, держался старшине в затылок, точно оттягивая время
прибытия к месту службы. Третий вдруг упал в снег. Леха и его узнал: Иван
Хатанзеев.
Иван потом, наедине с Воловым, назвал фамилию сбежавшего из тюрьмы,
догадываясь, что это тот самый сибиряк, с которым он службу начинал,
раздумчиво сказал:
- Ты, старшина, начинал, а я ехал с ним вместе. Вот и скажи, что бога
нет. Каждому свое горе.
О своем горе Иван уже однажды тайком Волову ведал. Это было уже в
части, откуда они демобилизовались. Перед стрельбами рядовой Хатанзеев
попросил старшину поставить его в наряд: "Не могу, товарищ старшина, на
винтовку глядеть... Что дома буду делать - не знаю!"
Они потом ушли, и стало еще холодней. Он еще надеялся прорваться к
городу Козла по воздушной дороге. На всякий случай он забрался в вертолет
- можно отогреться. Но внутри была холодина, и на его счастье, кучей
лежали в углу матрацы: кому-то собирались их доставить - в какую-то
экспедицию или в школу-интернат. Он забрался в середину, и, позабыв обо
всем, уснул.
Проснулся он в этот раз уже тогда, когда в проеме железной коробки,
грохочущей и злой, откинув осторожно матрацы, увидел внизу волков. Он
потом понял: набросились на человека, который стонал неподалеку от него.
Волки не верили в расправу. По потемневшему снегу ударил первый
выстрел. Вздыбилась в предсмертной судороге первая жертва. В страхе
заметались, мешая друг другу.
Во всех их бешеных маневрах проглядывала угрюмая непокорность. Но
волки были беззащитны на белом этом снегу. Вертолет только не задевал
землю. Игра продолжалась. "От леса отрезай", - крикнули из кабины.
Стрелков было трое.
Волки уходили к забору леса. Первый пилот горячился. Тоже деятели! С
вами только зря жечь горючее!

Внизу устало прилегла земля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16