К тому же
за спиной Шпына замаячит неизвестный тип, как видно в годах, и выкрутасы
Мордасова заставят приезжего ворочать башкой, тыкая глазенками по сторонам
то в бочку с малосолом, то в парники, то в обрезки шлангов, то в клумбы,
чтобы не выдать ненароком смятение или ярость или еще что неизвестное,
распирающее нежеланного пришельца.
Мордасов подоткнул бабке подушки под спину, вытер губы.
- Ты как, ба?
Старушка из последних сил оторвалась от подушечной горки, прильнула к
внуку, полушепот-полустон послужил ответом.
Мордасов разрывался, физически ощущая приближение Шпына, как живность
чует извержение или землятресение загодя, как старики глубокие и уставшие
жить, вроде его бабули, предчувствуют приближение кончины.
Бабка глянула на пол, на коврик чахлый, истертый у кровати, сухо
выкашляла:
- Подмети, Сань. Все ж людей ждем...
Мордасов послушно поплелся за веником и совком и тут же понял, что
принял решение, иначе зачем бы ему возиться с веником.
Смочил кустистую солому в бочке с дождевой водой, стряхнул и поплелся
в дом: бабка отвернулась к стене, чтобы не дышать пылью. Мордасов мел
любовно, короткими несильными махами, чтоб пыль не поднималась выше колен,
не оседала на лоскутном одеяле и подушках в кружевных оборках.
Сор на совке Мордасов вынес во двор, зашагал к забору, заросшему
кустами ежевики, к кучам мусора, собранного на участке в прошлое
воскресенье. Сквозь штакетины, мотающиеся на ржаво-сопливых гвоздях,
разглядел цветное пятно, медленно перемещающееся от перекрестка и понял,
что едет Шпын. Мордасов в сердцах швырнул совок и направился к воротам, не
выпуская веник, будто с грозным оружием наизготовку. Хотел открыть ворота
да собственная четырехколеска занимала все свободное место; Шпыну
парковаться выпало прямо на улице, поджав машину ближе к покосившимся
разновысоким доскам шаткой ограды.
Шпын долго елозил колесами взад-вперед, пока не упокоил двигатель.
Колодец только раз глянул на человека рядом со Шпыном: начальничек! тут
ошибки быть не могло, их порода - рожа мучнистая, кожа безвоздушно
живущего кабинетного царька, брезгливый изгиб губ - все-то он
видел-слышал, все-то он знает-умеет...
Лиходей, решил сразу Мордасов, клейкий, ушлый, поднаторевший дурить
людей, забивать чужие уши газетным горохом, овладевший в совершенстве
балансировкой меж сильными над ним и слабыми под ним. Кой черт бабке
понадобится облегчать участь таковскому, транжируя крохи отпущенных
силенок. Шпын вылез из машины первым. Мордасов сразу приметил пакет,
объемный, щедро набитый доверху. Шпын оббежал машину и распахнул дверцу:
пассажир с переднего правого сидения выбрался тяжело, будто преодолел
канаву или, ступая на неверные мостки, перешагнул ревущий ручей. Жирные
руки, как у слепого, искали поддержки, слабо трепеща, как издыхающая рыба,
пока не поймали плечо Шпына.
Мордасов решительно выступил вперед, взмахнул веником приветственно,
увидел страх и удивление на лице дружка. Получилось хуже не придумаешь,
будто грозил. Колодец забросил веник, раскинул хлебосольно руки,
заулыбался, выкрикнул дурашливо, как привечая пьянчужек-должников:
- Здрастьица вам!
Филин вдохнул воздух пригорода, блаженно потянулся: вот и его дачке
купаться в пахучих воздусях, пропитанных деревенскими запахами,
целительными, по глубокому убеждению Филина, особенно в старости.
- Здрастьица вам! - Колодец распахнул калитку, отшвырнул обломок
кирпича с дорожки, ведущей в дом, перекосился от неожиданной боли.
Шпын суетливо колдовал у замков машины, пока Мордасов в раздражении
не бросил:
- Оставь! Тут красть некому.
Филин барственно ступил на дорожку, потрепал Мордасова по плечу, как
собачонку.
Сволочь! Мордасов, вскипая, все ж выкроил любезную улыбку, не мог, не
научился не изгибаться перед наделенными властью, пусть и далекой от его
сфер. Шпын пробормотал имя-отчество прибывшего на излечение, Мордасов его
тут же забыл и то ли от смущения, то ли толком не понимая, что же ему
делать, предложил Филину отведать малосольный. Филин жевал вдумчиво,
чмокая, охая, закатывая глаза, похлопывая себя по бедрам. Вышло, что
съедение огурца - целая эпопея, будто государственное дело провернул Филин
у всех на глазах. Так и работает, гад, из ничего столько разных разностей
напредставляет окружающим - спектакль, куда там. Филин по-хозяйски
запустил руку в бочку за вторым огурцом, чем возмутил Мордасова до
крайности. Пришлось терпеть, утешала только набитость пакета, но и смущало
кое-что: например, Шпын приладился завертывать капелюшное подношение в
комок разноцветной бумаги и когда очищаешь дар от бумажной кожуры, ничего
не остается, так финтифлюшка бездельная - ни пользоваться, ни толкнуть.
Филин второй огурец запустил в пасть целиком и тут же нацелился на
третий. Мордасов предупредил желание - нечего руки мыть в рассоле! -
ухватил миску, набросал огурцов доверху. Филин грузно оседлал скамью под
навесом, умял еще пару огурчиков и принялся смолить беломором.
Мордасову показалось, что в оконце мелькнуло лицо бабки. Он смущенно
бормотнул извинения и скрылся в доме.
- Хорош дружок у тебя, - Филин мечтательно разглядывал Шпындро. -
Совестливый, работящий, без затей живет, небось душу в целости сохранил...
- Сохранил, - поддакнул Шпындро, не понимая, шутит Филин или
преисполнен серьезности, хитер, часто не разберешь прикидывается или
подлинное высказывает, тем более, что всегда, если вдуматься, говорит
мелкое, стертое и не ухватить, что именно хотел внушить, похоже, просто
язык гимнастикой разминал.
Филин заел папиросу огурцом, вытер липкие пальцы о несвежее
полотенце, наброшенное поперек скамьи, глянул на пакет в дарами.
- Ему?
Шпындро кивнул. Филин зашевелил ноздрями, шумно выдохнул: мол, такая
жизнь, мазать надо всех от мала до велика, да может не так и страшна беда
эта, все одно творится сотни лет и повсюду, а движение вперед неоспоримо.
- Спасибо... возишься со мной, - неожиданно проникновенно заключил
Филин и признательность его зазвенела в ушах Шпындро сладкой песней,
однозначно сообщающей: ты поедешь! ты, не Кругов!
Радостное волнение охватило Шпындро, бойко заработал разум, может
зажигалку, что отнял у жены и вознамерился отдать Мордасову, как
сверхурочную, тут же, сейчас же отдарить Филину или получится нарочито?
Рука сама скользнула в пакет, расковыряла в бумаге плоский квадратик.
- Зажигалочка-то у вас не по рангу, - хохотнул Шпын и всучил Филину
дар, тот важно щелкнул, опустил в карман не без удовольствия, оглядел
небеса ласкающим взором и - напрасно изводили страхи Игоря Ивановича -
важно поблагодарил, - что ж... и за малость приятную благодарствую.
За малость? аж взмок Шпындро, случайно обмолвился или намекнул, что
задаривать понадобится основательно, или вовсе ничего особенного в виду не
имел. Шпындро тоже отведал огурец и, проглотив его, сменил тему:
- Славные огурчики. За хорошим столом да с ерофеичем...
- Про горюее теперь надо забыть. - Филин отрубил веско, даже
сумеречно, будто ему в этой части было известно нечто, сокрытое от
большинства, снова напустил на себя начальственность: знахарки да огурцы -
одно, да дистанцию, брат, соблюдай, не то врежешься да шею свернешь.
Гости отдыхали после дальней дороги, ожидая команды на вход. Колодец
по указанию бабки принес воды в бидонах и оставил старушку заговаривать
питье. Вышел во двор, скомандовал Шпыну тащить бутылки с завертывающимися
пробками, а через минуту велел Филину заходить одному. Начальник, низко
пригнувшись, нырнул в комнатенку бабки, неодобрительно сверкнув на иконы в
углу.
- День добрый, мамаша, - Филин придвинул скрипучий стул, с опаской,
не дожидаясь приглашения, сел. Первый вопрос бабки ошарашил.
- Деньги любишь, сынок? - Вырвалось из сухих губ.
- А кто ж их не любит, мамаша, только дитя малое да скот тупой. - Ишь
завернул ответец, порадовался Филин и уселся поудобнее. Не понятно, как
соотносятся любовь к деньгам и его самочувствие... А, бабуся-хитруся,
прикидываешь, как одарит клиент? Филин довольно улыбнулся: хорошо, когда
понятно, все по правилам игры; удивительного мало, старушенция обретается
в тех же пределах, что и Филин: товарно-денежные отношения плещутся у ног
каждого бескрайним морем и прежде, чем отправиться в плавание, всяк
норовит прознать, где рифы, где балуют штормы, а где умучает покоем
мертвый штиль.
Старушечьи руки потянулись к Филину, подрагивающие пальцы замерли,
почти касаясь лица, рот-черточка в вертикальных засечках глубоких, будто
давние швы, морщин не разжимался. Филин сообразил - нелишне изложить
хлопоты, описать невзгоды.
- Тревога не покидает, мамаша... сплю чутко, чуть кто торкнется,
глаза на караул... тело чаще вроде не мое... - Филин оглянулся, будто
вознамерился крамольное сообщить, - нет радости от жизни, хотя вроде все
при всем... семья здоровая, - толстый палец согнулся в подсчете, -
достаток внушительный, но вот мысли паскудные, торопливые, шершавые,
обдирающие внутри, похоже с шипами. Людей не понимаю, вижу насквозь и...
не понимаю... крутят все, комбинируют, норовят обойти и урвать...
Лоскутное одеяло поползло к полу, старушка накренилась:
- Достаток, батюшка, каждому люб.
Филин не слушал, как и всегда, редко придавал значение чужим речениям
да откровениям, весомость числил только за приказами, причем отпечатанными
на бумаге. Приказ есть этап жизни: или возносит или низвергает обычная
бумажка, это не слова гневные на сборищах или разносные статейки в печати.
Следить умно только за приказами в части персональных перемещений:
тревожнее всего, когда копнули под верха, с коими ты ладил, тут жди беды,
начнут жилы тянуть, иссекать всю грибницу, вдруг в одночасье оказавшуюся
ядовитой.
От старушечьих рук струилось тепло или Филин надышал в каморке,
нагрел многопудным телом крошечное пространство, его пьяно клонило ко сну
и пошатывало. Если глазам верить, бабка молчала, но в мозгу, будто и в
немоте чужая речь вливалась в уши, загоралось: семья твоя в безразличии
утопла, никто никому не нужен, важны только деньги и в зависимости не
лучше, чем в присутственных местах: прикинусь добрее - отец одарит... с
супругом не лишнее поласковее, все же кормилец да и старость, не то что
стучится в дверь, а уж разлеглась в прихожей кудлатым псом, такую махину и
не ворохнешь.
Пахло давно забытым, наползавшим издалека лет... Ладан! сообразил
Филин чуть позже, разглядывая свои руки, запихивающие в сумку бутылки с
освященной водой; у ног на клочке газеты желтая воронка с влажным зевом от
только что переливающейся жидкости. Филин поднимается, лезет во внутренний
карман и... протестующий жест старухи, сразу - мысль цену набивает! - и
еще одна, жадная - если станет сильно упираться, можно и не платить,
должны ж люди добрые радеть друг другу; и совсем уж успокаивающее
соображение: тут как тут Шпындро, все уладит, не в первый раз... Филин
хотел пошутить при прощании, но встретился глазами с иконописным ликом и
сглотнул нежданно скрутившее скоморошество, заметался, не зная, то ли
целовать сухую руку, то ли церемонно раскланяться, то ли и здесь в
каморке, будто вырубленной целиком из глыбы прошлого, не забывать, что он
- начальник, по-своему вроде святого на выгнутой черной от времени
деревяшке, начальник еще при власти, сам издающий бумажки-приказы,
штопающие или рвущие чужие жизни.
Филин не рассчитал высоты косяка, пригнулся недостаточно низко и,
споткнувшись о порожек, одновременно больно ударился макушкой о деревянный
брус.
В смежной комнате на стародавнем шкафу ультрасовременные картонные
коробки с сине-красными изображениями магнитофонов и телевизоров, коробки
эти тут не уместнее, чем в первобытной пещере плита и кастрюли. Тут же
Филин углядел сразу десяток одинаковых томов макулатурных изданий и
повеселел: внучок тож хоть и под богобоязненной старушкой ходит, а жив тем
же, что и все. Тут Филин прикинул, что связи Шпындро и Мордасова как раз и
просвечивают посредством этих коробок, но в подробности вдаваться не стал.
Одно несомненно: ребята хваткие, свое не упустят и соображение это легло
самым важным, несущим камнем в фундамент дачи Филина.
Во дворе за колченогим столом Шпындро и Колодец бросали коробок: то
плашмя шлепнется, то на ребро, то вздыбится на попа. Филина не заметили,
предавались игре страстно. Филин не поверил глазам - в плошке из щербатой
керамики мятые трояки, пятерки, рублевки. На интерес рубятся! Ишь ты...
Филин отступил в темноту прихожей и, перед тем как выбраться на свет
божий, кашлянул надрывно, благо кашель всегда ворошился в обоженном
табаком горле.
Ступил во двор - ни коробка, ни денег в плошке, понадобилось-то всего
одно мгновение.
Картина такая. Шпындро чиновно девственен, весь соткан из покоя,
благонадежности и желания угодить, Мордасову упрятать хитрованство
тяжелее, но тоже, зная колкую въедливость все подмечающих глаз, отводит их
в сторону и, перехватив тоску Филина, зацепившуюся за край бочки с
малосольными, тут же насыпал еще миску с верхом.
Видно Шпындро разобъяснил внучку, кто я, потеплел ощутимо Филин,
борясь с недавним нервным напряжением, умял молниеносно три огурца, вынул
папиросы, щелкнул новой зажигалкой. Мордасов голодно глянул на плоский
блестящий квадратик, зло поджал губы. Пластиковый пакет с дарами исчез и
Филин мог только догадываться, на чем поладили дружки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38