однако владения Шпына считались неприкасаемы и от того его дружественность
еще больше втуне бесила неглупого Мордасова, видел он и глубоко загнанное
внутрь высокомерие Шпына, которое тот пытался замаскировать матерком в
общении с Колодцем и разухабистостью, на грубую нитку пришитую к его
отутюженному облику прощелыги-чиновника, знающего все ходы и выходы,
умеющего по надобности менять выражения лица, как маски, и более всего
поднаторевшего говорить тем нечеловеческим, ужасающим языком собраний и
митингов, который годами шлифовался в разных стенах и доведенный до
совершенства стал для многих специальностью и кормильцем, и смыслом жизни,
и гласом божьим.
Будем молчать оба, приказал себе Колодец, я первый не начну, хоть
сдохну, а лучше тихонько положу трубку на рычаг, связь у нас не без греха,
будто разъединилось ненароком, опустил трубку и на вопросительный взгляд
Настурции хрипанул:
- Разъединилось! Вот те, Настурция, и связь без брака! - Вложил щедро
издевку в подтекст и даже не слишком охочая к расшифровке нюансов Притыка
залилась краской и вышла за шторку. Млеет брачными призраками. Горит вся,
понаслышалась россказней, как выездных телков уводят из затаренных
многолетними набегами хлевов, и верит, дурища, в небылицы, а если и были,
то одна на тыщу!
Шпындро метался в холле в поисках монет, как назло пусто, подбежал к
милиционеру почти мальчику, робкому, с новобранскими усиками, протянул
пятак, страж в простоте порылся в карманах, развел руками.
- А чего от себя не позвоните?
Шпындро, только что суетливый, метущийся из конца в конец
облицованного мрамором холла, замер обездвиженный, будто отбойный молоток,
рыкающий и приводящий в содрогание все вокруг, утих отключенный внезапным
обрывом подводного шланга. Не вопрос милиционера пригвоздил Шпындро, а
выворачивающее душу опасение: как же он забыл, что за перекладиной под его
рабочий стол запрятан пакет с дарами дочерям Филина - Совкам, а сейчас как
раз такое время, что две службистки, при коих Кругов не посмел бы учинить
нелегальный досмотр красноречиво-таинственного пакета, отправились пить
кофе и в комнате кроме Кругова никого. Шпындро бросился к лифту, на
вытянутой линейке квадратиков над раздвижной дверью светилась цифра
верхнего этажа, второй лифт не работал, Игорь Иванович привалился к
прохладной стене и отер пот ладонью.
- Вам плохо? - Секретарь Филина возникла ниоткуда, глядя в упор.
Шпындро подобрался, механизмы привычной лживости включились сами
собой, сразу же, отрабатывая версию, выгодную их обладателю:
- Третий день хожу с температурой! - Шпындро, едва разлепил губы.
- Взяли б бюлетень. - Секретарь допытывалась с напором, зная что ей
не откажут, не поставят на место, за ней незримо витал дух Филина, дух
начальственного кабинета и злить ее все равно, что гневить всесильных
духов.
Шпындро подобрался, скроил полуприветливую улыбку, с червоточинкой.
- Работы непроворот, за меня никто не сделает, - следил краем глаза
за светящимся квадратиком цифры, наконец линейка над лифтом ожила и
светящаяся цифра поскакала справа налево. Шпындро перевел дух. Секретарь
истолковала это по-своему, как плохо прикрытое недружелюбие; женщина
желчная, неустроенная, она любила, чтобы в ее присутствии нижние чины
цепенели еще более, чем при ее хозяине. Секретарь расстановку сил
представляла исчерпывающе; змеиная улыбка, покровительственная интонация,
явное любование предстоящим Шпындро мучением - все сразу отпечаталось на
мучнисто белом лице в коросте неуемного грима.
- После вас сразу вызвал Кругова, уж почти час сидят!
Черт с ним! Пусть сидят. Игорь Иванович испытал облегчение: главное -
неприкосновенен его пакет, и улыбнулся, секретарь с трудом скрыла
расстерянность: повел себя испытуемый противоположно ожидаемому, выстрел в
холостую, с чего бы? Поправила пышные волосы с седой прядью, подсиненной
чернилами, и ринулась в повторную атаку, медленно, веско:
- Филин расположен к Кругову, ценит...
Створки лифта распахнулись, Шпындро пропустил секретаря перед собой
и, нажав последовательно кнопки - цифру и ход - сделал вид, что не принял
выпада. Зачем сейчас-то он ринулся наверх? Пакет вне опасности, а уж если
Кругов его поковырял - не помочь, а с Мордасовым так и не удалось обсудить
животрепещущее. В комнате пустые столы, стулья без седоков - на счастье
никого, набрал номер Колодца, поглядывая на дверь, приказным тоном
уведомил, что привезет к мордасовской бабке-целительнице своего
начальника; за ним не заржавеет, не первый год замужем, то бишь обделывают
с Мордасовым свои дела, и должником Шпындро не привык себя числить, так
что холодность Мордасова в этом деле непонятна, тем более, что отъезд туда
- а ради чего бы он тащил эту тушу за город? - в их обоюдных интересах.
Вечером Мордасов покормил бабку, протер лосьоном, будто покрытое
корой лицо старухи, шею и подмышки, удивляясь, что бабка почти не потеет.
Может и впрямь святая. Напоил чаем с финским печеньем, отложенным в
булочной по ту сторону путей, тактично осведомился, не примет ли бабуля
его дружка то ли с отцом, то ли с братаном старшим, то ли с другой какой
родней.
- Слаба я, Сань, духу не хватает, чтоб приязнью человека отогреть, я
ж приязнью лечу.
- Ну, ба, - Мордасов прикидывал, что отделаться от Шпына не удастся,
- они сюда приедут, я им велю, чтобы тары - бутылок там разных, других
емкостей понавезли, а ты им водицу посвятишь, пусть горемычный
сродственник попьет ее, всех дел-то, ты святить воду можешь, не спускаясь
с кровати. Не могу отказать - важный человек, по заграницам раскатывает.
- Посёл, что ль? - Бабка то ли смеялась, то ли всерьез, не поймешь.
- Посёл-осёл, - не утерпел Колодец, согнал гримасу - натурально, ба,
нужный человек, понадобится тебе снадобье не наше, подмогнет да и другое
что.
Бабка отвернулась к стене, натягивая на худые плечи скоморошье
лоскутное одеяло, в глазах ее внук углядел тоску особенную и впервые
проняло его: вот она смертная мука, не то чтоб большая тоска, нестерпимая,
а именно смертная, предшествующая расставанию с жизнью.
Мордасов долго не уходил, вертелся бездельно в бабкиной каморке,
зная, что старая не спит и весь мир для нее сейчас стянулся до
пропитанного клеем газетного пятна под отколупнутым куском обоев. Мордасов
вышел на кухню за тряпкой, вернулся, полез в красный угол, протер иконы,
расправил мертвые цветы - поставка Шпына, сработаны под голландские
тюльпаны, разгладил на бабке одеяло, подоткнул в ногах, выровнял носки
тапочек. Бабка внука знала хорошо, если чем бог и оделил щедро -
упорством, с места не сдвинешь, пока своего не добьется; худые плечи
вздрогнули под разноцветными лоскутами, сивая дуля-пучок на затылке
дернулась и, не оборачиваясь, прямо в стену бабка прошелестела:
- Ну бог с ними, ну вези, страждут люди, как откажешь, може последнее
добро в жизни состворю, - помолчала, сглотнула слюну, - може последнее?..
- Ну уж скажешь, - неубедительно опроверг Колодец, - еще потворим
добра, ба, куда спешить? в божье царство всегда успеешь, и билеты без
брони и путевочка бессрочная, - не удержался, - и бесплатная, так сказать,
господь все расходы на себя берет - профсоюзный подход.
Лоскутное одеяло вздыбилось, возмущение давалось старой женщине
тяжело:
- Не богохульствуй, Сань! Он ить правда все видит, от него не
укроешь!
- Вроде обер-милиционера?.. Заоблачный сыскарь-глазастик!
- Ох, посодють тя, Сань, ох, упекут в невольные жития, бросишься
корить себя за насмешки, ан поздно...
- Ба, значит можно везти? Да? - Мордасов наклонился к бабке, ткнулся
губами в полоску сухой кожи на затылке.
Шел дождь, Мордасов натянул куртку и выскочил к телефону-автомату,
набрал номер матери Шпындро и, услышав трескучее алло! не здороваясь, не
представляясь, обронил скупо:
- Сообщите сыну, чтоб вез! Куда? Он знает. Что? Тоже знает, - и
повесил трубку.
Вначале улицы показался Туз треф, сегодня он рассчитался с Мордасовым
подчистую, но по списку заимодавца трое с немалыми долгами на отдачу не
явились. Мордасов поманил Туза треф, тень пьянчужки покорно шарахнулась
вдоль забора в сторону приемщика.
- Туз! - Мордасов поежился - струйки побежали за ворот - передернул
плечами, злобно продолжил: - Туз! Не все кореша сполна расквитались. Где
они? Вызнай. Шмон наведи, ты ж спортсменом в душе остался, человеком
порядка и режима. Наведи справки у братвы, отчего на отдачу не явились,
причины каковы, может и вовсе не желают долги гасить, все про всех, кто не
явился, чтоб доложил!
- Стучать что ли? - скучно протянул Туз и отступил в густую тень под
дерево.
- Уж и стучать сразу! Все боитесь замараться, а невдомек, что уж и
так по уши в фекалиях, - и, сообразив, что ученостью козырнул не к месту,
уточнил, - в дерьме значит. Я те доверяю, Туз, ты мозги не пропил в прах,
стеснение да робость тебя еще навещают, укоряешь себя по утрам на вроде б
свежую голову. Я те доверяю, Туз, слышь!..
Из тени донеслось с придыханием:
- Так всегда морочат, когда к стуку склоняют, что ж я не просекаю...
Мордасов ринулся в тень, схватил за грудки невидимого возраженца.
- Ты мне брось мудрить, сниму с довольства - по карманам чужим
начнешь шнырять в жгучие минуты и сгоришь к ядрене фене, а судимостью
пометят, не отмоешься, хоть до крови кожу три.
- Я тех ребят не знаю. - Туз дрожал и тепло его дыхания туманило очки
Мордасова.
- Не знаешь - узнай. Всё учить надо, как глотать, так вы знаете.
- Мы ж больные, собой не владеем... не наша вина, наша беда, - постно
и газетно заключил Туз.
- У-ух! - гоготнул Колодец. - Туз, ты зенки-то протри, я что тебе под
красными плакатами, писанными белыми буквами да над зеленым сукном сижу,
чтоб ты мне пытался втюхать эти жалостливые помои. Туз, обижаешь. Смотри
процент отдаточный накину, сразу неизвестные ребята лучшими дружками
обернутся. Запомни, мне недосуг за вами шантрапой по тупикам да проулкам
егозить. Назначаю тебя погонщиком над стадом, за это с тебя копейки не
возьму лишней - сколько взял, столько и возвернешь, но чтоб стадо содержал
в порядке.
- Ага! - Восторженно крякнул Туз и Мордасову почудилось, что бывший
силач согнул руку в локте, проверил мышцы-бугры: как еще колотушка,
сгодится?
Мордасов молча повернулся и зашагал к дому: экономические рычаги -
сила, завсегда лучше окрика.
Свет в каморке бабки едва теплился. Мордасов толкнул дверь -
подумалось нехорошее - ударился о косяк, влетел в комнатенку затравленно и
волной воздуха, что гнал перед собой поколебал пламешко в лампадке.
Дыхание сдавило:
- Ба, ты че?
От стены долетело:
- Ниче. Жива покуда... спать ложись.
Мордасов вышел во двор, проверил покрытие парников, достал из кадушки
малосольный огурец, похрустел, всматриваясь в звезды. Неутомимые светляки
сияют щедро и для Мордасова, и для Шпына, и для Настурции, и для Рыжухи с
пропащей дочерью, и для Туза и его побратимов бутылочных, для всех
одинаково, но завелись люди, что и головы годами не задирают, все под ноги
глазами уперты, будто там самое важное. Мордасов уговорил еще один огурец
и отметил, что засол получился в десятку, самое то! Обошел машину, пару
раз прикидывая, сколько слупить со Шпына за визит к бабке, не за так же
напрягать человека на краю могилы. Шпына надо трясти! Сколько же он
насушил со своей ухватистой бабенкой? Горы металлических рублей заблестели
в ночи перед взором Колодца и вспомнилось обидное, сказанное девицей, к
которой он безуспешно прикололся: без воображения ты мужчина, расчетливо
живешь, скучно и пусто. Это как рассудить, его воображение, конечно, не
рисует поклоны, да нежности, да шепоток под сиренью, но горы из железных
рублей тоже чего-то стоят, не холмы, а заоблачные пики, как в телевизоре и
он со снаряжением карабкается, забивает крючья, к заветной вершине, а
из-под окованных ботинок осыпь брызжет, не камешками, рублевиками, так и
звенят, скатываясь в расселины и пропасти, озвучивая в пустынном мире
чудо-гор путь Мордасова к своему торжеству.

Филин ужинал на кухне. Жена, коренастая, на ногах-тумбах тяжело
поворачивалась от плиты к столу, мелькали жирные руки в перевязочках, как
у младенцев; обличием и повадкой жена походила на мужа ошеломляюще: каждый
бы признал их супругами, шею творец для жены Филина не предусмотрел вовсе
и голова, подпертая синюшными щеками покоилась прямо на плечах.
Филин хлебал щи также значительно, как разговаривал, принимал людей,
как все и всегда совершал в своей жизни; в душе-то он знал невеликую себе
цену, но раз в обойму попавши, быстро обучаешься. В глубине квартиры
дочери лаялись из-за телефона, парок из тарелки щекотал ноздри, напоминая
о сладостном табачном щекотании. Филин отложил ложку, полез за папиросами.
Лицо жены, обрамленное мелкими кудельками, липнущими к сальному лбу,
исказилось недовольством. Филин тяжело поднялся, сгреб пепельницу; до чего
страшна супружница, разъелась неуемно; защемило в затылке, ругань дочерей
перешла в кромешный визг, и Филин гневно пнул дверь из кухни в коридор,
пытаясь оградить уши от дребезга перебранки.
- Щи стынут. - Жена шваркнула половник в мойку. Филина будто хватили
молотом по голове, едва не взорвался: все чего-то хотят от него,
принуждают, манерничают, выкрутасами лица или слов подбивают клинья, чтоб
так сказал, а не эдак; чтоб дочерей одел, семью накормил, дачу завершил;
чтоб послал Шпындро, не обидев Кругова; чтоб обласкал Кругова, не задев
льстивого и протягивающего с готовностью руку помощи Шпындро;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38