А Сергей, наоборот, стремился как можно быстрее перезнакомиться со всеми окружающими: с одними он заговаривал о спорте, с другими авторитетно рассуждал о проблемах языкознания, третьим — юнцам — рассказывал какой-нибудь необычайный фронтовой эпизод, девушкам улыбался, с кем-то шутил мимоходом, кому-то предлагал закурить… Вадим поражался этой способности Сергея мгновенно ориентироваться в любой, самой незнакомой компании.
— У тебя, Сережка, просто талант какой-то! — искренне говорил он другу. — Как ты скоро с людьми сходишься!
— Ну, брат!.. — самодовольно усмехался Сергей. — Я же психолог, человека насквозь вижу. А сходиться с людьми, кстати, проще простого… Расходиться вот трудновато.
Сергей часто бывал у Вадима дома, они вместе ходили в кино, на выставки, иногда даже вместе готовились к экзаменам и семинарам, но это бывало редко: Вадим не любил заниматься вдвоем. По существу, у Вадима, когда он вернулся из армии, были лишь два близких человека: мать и Сережка Палавин. Из старых школьных друзей в Москве никого почти не осталось, а с теми, которые и были в Москве, встречаться удавалось редко.
Веру Фаддеевну Вадим нашел очень изменившейся — она постарела, стала совсем седая. Работала она помногу, как и прежде, уходила рано утром, приходила поздно. Часто уезжала в далекие командировки — в поволжские колхозы, в Сибирь, на Алтай. Часто приезжали в Москву ее знакомые по работе, зоотехники и животноводы из тех краев, и останавливались на день-два в их квартире. В большинстве это были люди немолодые, но здоровые, загорелые, простодушно-веселые и очень занятые. Все приезжали с подарками: кто привозил арбузы, кто мед, а один ветеринар из Казахстана привез как-то целый бараний окорок. Днем они бегали по своим делам, приходили поздно вечером усталые и голодные и, вместо того чтобы сразу после ужина устраиваться на диване спать, обычно заводили с Верой Фаддеевной разговоры до полуночи — о ремонте телятников, травосеянии, о настригах, привесах, удоях… Потом они уезжали, обязательно приодевшись в столице, и если не в новом пальто, то в новом галстуке, с чемоданом московских покупок и гостинцев. И вскоре приходила телеграмма: «Доехал благополучно привет сыну ждем гости».
С матерью у Вадима давно уже установились отношения простые и дружеские. Вера Фаддеевна и в детстве не баловала сына чрезмерной лаской, не сюсюкала и не тряслась над ним, как это делают многие «любящие» матери. С юношеского возраста он привык считать себя — потому что так считала Вера Фаддеевна — самостоятельным человеком…
Так в работе, постепенной и упорной, проходили дни Вадима. Вначале, на первом курсе, он занимался, пожалуй, больше, усидчивей и азартней, чем впоследствии, когда студенческая жизнь вошла в привычку и он научился экономить часы и понял, что на свете, кроме конспектов и семинаров, есть еще множество прекрасных вещей, которым тоже следует уделять время.
И вот окончился второй курс. Полдороги осталось за плечами, а то, что предстояло, казалось уже нестрашным, не пугало ни трудностями, ни новизной.
И на рубеже третьего курса, в эту пору студенческой зрелости, пришла вдруг к Вадиму любовь. Была она неожиданной и несколько запоздалой — первая любовь в его жизни, и потому много в ней было странностей и несуразностей, и трудно было разобраться Вадиму, что в ней — горечь и что — счастье…
3
Вадим барабанил в дверь. Долго не открывали, наконец зашлепали в глубине коридора войлочные туфли: это Аркадий Львович, сосед, — как медленно!
— Что вы грохочете, Вадим? Пожар?
— Я опаздываю в театр! — радостным и прерывающимся от бега голосом проговорил Вадим. — Через сорок минут. А мне еще надо к Смоленской площади. Представляете?
— Заприте дверь как следует, — сказал Аркадий Львович, удаляясь. Однако у дверей своей комнаты он остановился и спросил с интересом: — Как вы думаете ехать на Смоленскую площадь?
Аркадий Львович был поклонником всяческой рационализации и особенно в области транспорта. У него всегда были какие-то оригинальные идеи на этот счет и целая система самых быстрых и экономичных маршрутов в разные концы города, которую он пропагандировал. Зная эту страсть Аркадия Львовича, Вадим ответил отрывисто и категорично, чтобы сразу кончить разговор:
— На метро.
— На метро? — изумленно произнес Аркадий Львович. — Вы с ума сошли! Я вам укажу чудесное сообщение: вы едете до Калужской на любом, идете через площадь…
— На метро, на метро!.. — сказал Вадим, скрываясь в своей комнате.
Но Аркадий Львович продолжал настойчиво советовать за дверью:
— Вадим! Вы бежите к Парку культуры, это две минуты, вскакиваете на десятку или «Б»… — дверь отворилась, и в комнату просунулась голова Аркадия Львовича, в очках, с черной шелковой шапочкой на бритом черепе. — Послушайте: ровно семнадцать минут…
— Не хочу слушать, я опаздываю! Скажите точно: который час?
— Вы просто безграмотный москвич! — воскликнул Аркадий Львович, рассердившись, и захлопнул дверь. Потом он вновь заглянул в комнату и таким же разгневанным голосом крикнул: — Без двадцати семь!
На письменном столе Вадим увидел записку: «Задержусь на работе, собрание. Если очень голоден, обедай без меня. Чайник с кипятком под подушкой. Мама».
Хотя он с завтрака ничего не ел, сейчас даже думать о еде не хотелось. Это было странно похоже на приподнятое нервное состояние перед экзаменами. И главное — он опаздывал!
«Какую надеть рубашку: голубую или в полоску, с пристежным воротничком? — напряженно думал Вадим, расставляя на столе бритвенный прибор. — Голубую, конечно! С воротником закопаешься, эти запонки… А где же билет?»
В десятый раз он пугался, что потерял билет, и шарил по всем карманам.
Вадим с минуту разглядывал в зеркале свое лицо — разгоряченное, с красными от мороза носом и щеками и бледными скулами. Темно-русые волосы, примятые над лбом шапкой, торчат с боков жесткими густыми вихрами — какой шутовской вид! Надо как-то пригладить их, смочить…
Когда он намыливал щеки, пришел Сергей.
— О-о! «Надев мужской наряд, богиня едет в маскарад»? Я, кажется, не вовремя, — сказал Сергей, останавливаясь на пороге.
— Ничего, проходи! Раздевайся, — сказал Вадим, не отрываясь от зеркала. — Я ухожу в театр. Через десять минут.
— С Леночкой Медовской?
— Да, да.
Вадим произнес это «да, да» так равнодушно и будто бы механически, словно это было нечто само собой разумеющееся, хотя на самом деле вопрос Сергея несколько удивил его: «Откуда он знает?»
— Да-с, с Леночкой Медовской, — повторил он с той же напускной рассеянностью. — А кстати, как ты угадал?
— А Лена вчера говорила кому-то в институте, что ты рыцарски преподнес ей билет. Я случайно услышал.
— Даже рыцарски?
— Да, но вся грусть в том, что я совсем забыл об этом и пришел к тебе по делу. Обидно.
— Какое дело? Надолго?
— Десять минут, конечно, не устроят. Ну ладно… — Сергей вздохнул и стал снимать пальто. Потом он сел в кресло рядом с Вадимом и вынул из кармана какую-то свернутую толстую рукопись. — Это реферат Нины Фокиной о повестях Пановой. Я ведь назначен оппонентом и должен на той неделе выступать в НСО. А реферат тусклый, ой какой тусклый! Ругать буду.
— Тусклый? Странно. Ведь Нина девица серьезная, «умнеющая», как выражается Иван Антоныч…
— Да что — серьезная! Слушай, она взяла свое сообщение, какое мы все делали на семинарах советской литературы, слегка расширила его и преподносит в виде научной работы. Где тут серьезность? Общие места, фразеология, ни одной своей мысли… А ведь НСО — это как-никак научное общество, пусть студенческое, но научное! Что ни говори, а такими работами смазывается вся идея НСО. Чем оно отличается тогда от наших бесконечных семинаров и коллоквиумов? Ничем! Ты не согласен?
— Н-да… конечно, — ответил Вадим. Он слушал Сергея внимательно, потому что порезал щеку и теперь всячески старался остановить кровь и как-то сделать порез незаметным.
— Я хотел тебе прочитать кое-что из этого «научного» труда и посоветоваться. Ну, услышишь сам на обществе… Выступать я буду резко. И вообще все это навело меня на очень мрачные размышления.
— Что, о бренности всего живого?
— Хуже, — Сергей серьезно покачал головой. — На мне ведь тоже висит реферат, а я и не брался. И никакого желания нет. Стимула нет.
— Это действительно хуже.
— Не шути, Вадим. А я начинаю сомневаться — стоит ли дальше тянуть эту резину? Ты уверен в том, что наше общество на самом деле научное?
— Мы должны его сделать таким, — сказал Вадим. — Все зависит от нас.
Сергей иронически усмехнулся.
— Ты отвечаешь, как на пресс-конференции. По-моему, научное общество должно как-то обогащать науку, а это пока не в наших силах. Мы пересказываем друг другу давно известные науке вещи. Одни пересказывают более грамотно, другие менее грамотно, вот и все. Получается «Дом пионеров».
— И ты, что же… — сказал Вадим, хватая полотенце и мыло и стремительно направляясь в ванную, — собираешься уйти из общества?
Когда он вернулся из ванной, влажно-раскрасневшийся и взлохмаченный, Сергей ответил:
— Уходить я пока не собираюсь, но считаю, что надо как-то преобразовать все дело. А вот реферат, если я его буду писать, я постараюсь написать по-другому. Это будет совсем не то. И потребует времени.
— Ну, дай бог. Сережка, точно — который час?
— Без семи семь… Нет, ты ответь мне: я прав?
— В общем — да. Работа, конечно, идет не блестяще, — торопливо сказал Вадим. — Ох, я опаздываю! Она уйдет без меня…
— Может быть, дело в том, — сказал Сергей, — что в общество записалось много лишних людей? Надо оставить только тех, кто хочет и кто может работать серьезно, а всю бездарную шушеру, весь балласт отсеять безжалостно. Конечно, будут шум, вопли, но это необходимо для пользы дела. Не все же способны к научной работе, в конце концов.
— Да, да… Кинь-ка мне галстук! Лежит под словарем!
Сергей подал ему галстук и безнадежно махнул рукой.
— Нет, ты сейчас невменяем. С тобой невозможно говорить.
— Ничего подобного! Я слушаю очень внимательно, — возразил Вадим. — И, например, не согласен: как ты можешь определить сейчас, кто шушера, а кто не шушера? НСО существует только полтора месяца, многие еще никак себя не проявили.
— Вот это и плохо. Ну ладно, поговорим завтра, а то ты трясешься от страха, что опоздаешь на минуту. Если б ты так трясся, чтоб на лекцию не опоздать…
— Чудак, она же уйдет без меня!
Вадим быстро надел костюм и причесался перед зеркалом.
— Ну, как я парень — ничего? — спросил он, зачем-то встав к зеркалу боком.
— Ничего, ничего. Вполне.
— А галстук как? Ничего?
— И галстук ничего. Только никогда не застегивай пиджак донизу. — Сергей подошел к нему и расстегнул нижнюю пуговицу. — Однобортный пиджак застегивается на одну среднюю.
Они оделись и вышли на улицу. Вадим вдруг вспомнил, что забыл взять платок, и Сергей дал ему свой — шелковый, в ярко-зеленую и коричневую клетку.
— Ну, всех благ! — сказал Сергей, подмигивая. — Передай Леночке привет от меня.
Лена Медовская училась в одной группе с Вадимом. До третьего курса Вадим как-то не замечал ее, вернее — он относился к Лене так же, как и к остальным двадцати трем девушкам своей группы.
Но однажды осенним днем он понял, что это было ошибкой. Это случилось совсем недавно, в начале года. И ему самому еще было неясно, что произошло: то ли изменилась после летних каникул Лена, то ли он сам стал другим. А может быть, его надоумили ребята с чужих факультетов, его знакомые, — так тоже бывает.
Они часто спрашивали его, отведя в сторону: «Что это у вас за дивчина в группе — кудрявая такая, все время смеется?» Он догадывался: «А-а, Леночка? Есть такая! — и шутливо предлагал: — Хочешь познакомлю? Чудесная девочка, веселая, поет замечательно». Потом он стал сдержанней: «Это Лена Медовская. Между прочим, неплохая девушка». И совсем равнодушно в последнее время: «Кто? А, это отличница наша, Медовская, член редколлегии».
С театром все получилось неожиданно. На прошлой неделе Лена и Вадим оставались делать курсовую стенгазету — Вадим был главным художником газеты, а Лена возглавляла сектор культуры и искусства. Одна из девушек рассказывала о спектакле, который она недавно видела в театре оперетты.
— Я так смеялась, девчата, просто безумно! И все время боялась, что завтра буду целый день плакать. И не плакала — удивительно, правда?
Редактор газеты Максим Вилькин, или попросту Мак, худой остролицый парень в очках с толстыми стеклами, всегда ходивший в синем лыжном костюме, поднял от стола кудрявую голову.
— В таком случае Лена хитрее всех нас. Она смеется целыми днями — ей просто некогда плакать.
— Что ты, Мак?! — воскликнула Лена со смехом. — А над твоими остротами? Это же чистые слезы! Ох, мальчики, плохо острить вы умеете, а никто вот не догадается купить билет в театр, пригласить своих — ну, скажем, подруг по учебе. А? Вы не бледнейте, это можно в календарный план внести как культмассовую работу. И для отчета пригодится.
— А мы не бледнеем, — сказал Вадим, который, лежа на полу, рисовал карикатуру. — Вот возьмем да и купим!
— А вот слабо!
Спустя мгновение Вадим поднял голову и увидел, что Лена смотрит на него. Он задержал свой взгляд в ее глазах — ясно-карих и как-то серьезно поддразнивающих — немного дольше, чем этого требовала шутка. И усмехнулся своему внезапному решению.
На следующий день в городской кассе Вадим купил два билета на ту самую вещь, о которой говорили.
— Вот твой билет. На субботу, — сказал Вадим на другой день, подойдя к ней в коридоре института.
Лена ничуть не удивилась.
— Серьезно? Вот молодец! — Она даже рассмеялась от удовольствия. — Сколько я тебе должна?
— Ничего, пустяки.
— Какие пустяки? Ты покупал билеты?
— Нет, ну… Ничего ты мне не должна.
Лена решительно качнула головой и протянула билет обратно:
— Тогда я не пойду. Новости еще!
— Ну хорошо… — Вадим вдруг смутился. Он подумал, что, может быть, надо уменьшить цену, но потом решил, что это будет вовсе глупо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56