Потом вышла на шум Ирина Викторовна в халате и, шепотом поздоровавшись с Вадимом, спросила:
— Весело было? Как твой «капустник», Сережа, имел успех?
— Имел, мать, имел! Полный аншлаг! — сказал Сергей, громко зевая. — Устрой-ка нам поскорее ночлег. Вадиму идти далеко, он у нас ночует. Постели ему у меня на диване.
Сергей был навеселе, и спать ему, видимо, не хотелось. Он долго ходил босиком по комнате и, покуривая трубку, разговаривал с Вадимом. А Вадим испытывал то состояние расслабленности и глубокого утомления, когда спать не хочется, потому что время прошло и уже скоро рассвет, а чего хочется — неизвестно. Во всяком случае, не спорить с Сергеем.
Разговор начался с пустяков — с репортажа о «Химснабе», с футбольных болельщиков и с того, кто как болеет. Сергей заявлял, что болельщики в большинстве случаев люди азартные и никчемные, даже вредные для общества. Подумать только, сколько душевной и физической энергии они отдают. Куда? Буквально на ветер!
— Кстати, наш Спартак ведь тоже болельщик, — сказал Сергей; — Я с ним познакомился знаешь где? На стадионе. Он протянул мне руку и говорит: «Спартак», а я ему: «Динамо». Ух, он обиделся на меня, ха-ха-ха!.. А я думал, что он спартаковский болельщик. Да… Теперь вот он заводом заболел. Он-то заболел, а температура у нас.
— По-моему, мы заболели так же, как он, — сказал Вадим.
— Ну да! К тебе подходил сегодня? Нет? А ко мне раз пять. Чтобы я, видишь, организовал на заводе лекцию: «Облик советского молодого человека». Я это там брякнул сглупу, когда на заводе у парторга совещались, — дескать, можно такую лекцию провести, а Кузнецов сейчас же на ус намотал. Конечно, предложение разумное; так надо сказать спасибо за предложение, верно? А не взваливать все на одного. Вместо благодарности — вот тебе еще нагрузка, тяни-потягивай…
— Сергей, ты же сам говорил, что тебе необходимо бывать на заводе.
— Хватит, побывал. Ну еще раза два схожу. Я посмотрел людей…
— За один день?
— Мне достаточно. Мне надо было посмотреть на завод спустя три года после войны. А так как завод я знаю, то все изменения, которые произошли за это время, сразу бросаются мне в глаза. Ты понимаешь? Не забудь, что по своей работе мне приходилось бывать на различных заводах, сталкиваться с людьми, вникать в производство. Ведь ответственному исполнителю приходится все время разъезжать…
— Разве ты был исполнителем? А не техником?
— Ну, техником, исполнителем — это одно и то же. Вернее, я был ответисполнителем, но оформлен как техник. По отделу кадров. Не в этом дело… Вот я решил написать повесть.
— А труд рабочих ты знаешь? Ты сам-то работал?
— Я знаю, — Сергей сел на кровать. — Но еще важнее знать, как писать о рабочих. Это главное. Как писать? Это самое важное, а остальное… Остальное уже не суть. — Он засунул в рот палец и, оттопырив щеку, выдернул его — раздался громкий стреляющий звук, похожий на звук вылетевшей пробки. — Ты понял?
Он тихо рассмеялся, откинувшись к стене и шлепая по полу босыми ступнями. Вадим не видел в темноте выражения его лица, но чувствовал, что Сергей смотрит на него в упор.
— А для чего ты пишешь повесть? — спросил Вадим.
— Для чего? — Помолчав мгновение, Сергей негромко сказал: — Для себя.
«Он пьян», — решил Вадим. Несколько секунд длилась пауза, потом Вадим спросил:
— Ты пьян?
— Я? Нисколько! — Сергей расхохотался. — Я свеж и крепок, как майский бутон. Будь ты девушкой… — Он снова расхохотался и зашлепал ногами.
— Ложись-ка ты спать, — сказал Вадим.
— Не хочу. Я говорю пошлости? Может быть. Но ведь ты не девушка, как я уже с грустью отметил… Да… Ты, Вадим, плохо знаешь людей. Это твоя беда.
Он зевнул и поднялся, чтобы набить трубку. Да, он был пьян, и Вадим подумал, что продолжать этот разговор дальше не имеет смысла. Все же он сказал:
— Почему ты решил, что я плохо знаю людей? Может быть, потому, что я плохо знаю тебя?
— Нет, братец, не то… Говорят, для того чтобы знать женщин, достаточно узнать одну женщину — свою жену. Но для того чтобы знать людей, понимать их, надо обладать способностью перевоплощения. И кроме того, самостоятельно мыслить.
— Ты, конечно…
— Я — да. Я перевоплощаюсь. И от меня… — он подошел к Вадиму и потряс перед его лицом растопыренной ладонью, похожей на темный веер, — не скроется ни-че-го!
Вадим вдруг засмеялся.
— Нет, ты определенно пьян! Или ты очень удачно перевоплотился в пьяного.
— Это не важно. А ты не знаешь людей! — повторил Сергей, повысив голос. — Скажи, для кого нужна вся эта кутерьма с заводом?
— Как для кого? Для нас, для них.
— Чушь! Для одного только Галустянчика, чтобы его похлопали по плечу в райкоме и, может быть, пропечатали в «Комсомольской правде». Он хитер. У него спина няньки, но он хитер, как бес, — уу!
— Врешь ты! Спартак искренний, честный парень…
— У него спина хитрой няньки, — с упрямством повторил Сергей. — Узкая, круглая… Это точно, у него такая спина.
Вадим поднялся и, взяв Сергея за плечи, толкнул его на кровать.
— Ложись и спи! Мне надоел этот бред — слышишь?
Сергей не ответил. Некоторое время он неподвижно сидел на кровати, потом медленно поднялся и почему-то на цыпочках подошел к дивану. Сев на край, он осторожно положил ладонь на одеяло Вадима и спросил шепотом:
— Скажи честно… любишь Лену?
— Что вдруг? — пробормотал Вадим, вздрогнув от неожиданности.
— А-а, значит, любишь! — Сергей шепотом рассмеялся. — А если любишь, значит, веришь. Она тебе кажется, как говорили в старину, идеалом, а?
— Мне это не кажется, кстати. Глупости мелешь.
— А ты знаешь, кто ее увел сегодня с вечера? Нет? Этот парень из театрального училища. Кудлатый такой, с косыми висками. Пошли на вечер к ним в училище. Ну, что?
— Что? — глухо переспросил Вадим.
Ему стало жарко и показалось на мгновение, что этот странный разговор, шепот Палавина и его бледное, неразличимое в темноте лицо, не лицо, а маска, — все это тягостный, удручающий сон, который надо стряхнуть.
— Вот твое знание людей! — торжествующе шептал Сергей. — Она такая же, как другие. Может быть, даже хуже других. Бедра — да, а в остальном такая же, как все. А бедра ведь только для пляжа.
— Во-первых, ты не знаешь ее, — сказал Вадим. — Ты циник, Сережка…
— Я циник? А ты карась-идеалист! Хочешь, я завоюю ее в три недели? Нет, в две недели? Ну, на спор?
Вадим молчал.
— Я докажу тебе, что она такая же, как все, хотя ее папа ездит в «Победе». Ну?.. Идет?
Вадим молчал.
Сергей усмехнулся и встал с дивана.
— Циник… — пробормотал он, качая головой. — Я, может быть, чище тебя в сто раз! Я говорю только к тому, чтобы показать тебе, как плохо ты разбираешься в людях. И точно так же ты не знаешь ни Спартака, ни Андрея, ни этого дурака Лагоденко, фаршированного морскими словечками…
— Молчи! Или… — сказал Вадим таким голосом, что Палавин вдруг замолчал.
Пройдя к постели, он лег под одеяло и накрылся с головой. Стало тихо до утра.
Проснувшись утром, Палавин увидел, что диван пуст и одеяло с подушкой аккуратно сложены на краю. Ирина Викторовна сказала, что Вадим встал очень рано, просил не будить Сергея и ушел.
— Даже чашку кофе не выпил, — жаловалась она. — Куда-то спешил. Разве у вас сегодня занятия?
— Это в их группе, — пробурчал Палавин, поворачиваясь на другой бок.
Его томила головная боль, начиналась изжога. В институт он решил не идти.
15
Настоящий Новый год каждый встречал в своей компании.
Вадим был дома, остался с больной Верой Фаддеевной. В общежитии новогодний вечер был несколько необычным. Собрались, как всегда, в складчину, в большой комнате девушек, называемой в шутку «манежем». Когда шумно, со смехом все наконец уселись, встал Лесик и произнес следующую речь:
— Братья и сестры во стипендии! Мы собрались сегодня в нашем дорогом манеже для двойного торжества. Во-вторых, мы проводим традиционное мероприятие по встрече Нового года. А во-первых, мы празднуем сегодня бракосочетание наших уважаемых Петра Васильевича Лагоденко и Раисы Ивановны Волковой. Первый тост — за новобрачных! Ура!
— Ура-а! — закричали все, вставая из-за стола, и потянулись с бокалами, чашками, банками из-под майонеза к Лагоденко и Рае Волковой.
Те сидели в центре стола, недоуменно и растерянно глядя по сторонам.
— Вот для чего вы нас сюда посадили… — пробормотал Лагоденко и, кажется, первый раз в жизни покраснел. — Ну что ж, вставай, Раюха…
Он поднялся, и Рая, с сияющими счастливыми глазами, встала рядом с ним, крепко ухватив его за руку.
— Горько! Го-орько! — раздались веселые голоса.
Петр и Рая переглянулись.
— Целуйтесь, не прикидывайтесь! Нечего тут! — кричал Лесик суровым голосом. — То все по углам норовили, а теперь при всех. Давайте, давайте!
Новобрачные поцеловались.
— Ну, кому Раюха, а кому пирога краюха! — Лесик схватил огромный кусок пирога. — А вы целуйтесь, ваше дело маленькое. Го-орько!
— Вот, Петя, и свадьба… — прошептала Рая, незаметно вытирая глаза. — А ты говорил: через два года…
Лагоденко, тоже взволнованный, молчал и то хмурился, то улыбался. Затем начались тосты за друзей новобрачных, за их будущих детей, будущую работу. Понемногу освоившись со своим новым положением и обретя наконец дар речи, Лагоденко попытался узнать, кому принадлежит идея этой неожиданной свадьбы.
— Не важно кому! Всем! Общая! — ответили голоса.
— Редакционная тайна, — сказал Лесик.
— А пирог с вензелями Нина пекла! — объявила Галя Мамонова и засмеялась. — Даже удивительно — член бюро, и такой пирог! Ниночка, ужасно вкусный, ты мне потом все на бумажке напишешь…
Перед самым новогодним тостом пришли Спартак с Шурой. За столом уже пели песни под аккордеон.
— Почему вы неурочно веселитесь? — удивился Спартак. — У вас часы спешат?
Ему быстро объяснили, в чем дело, и заставили выпить штрафной за новобрачных. В это время из репродуктора раздался слитный, рокочущий шум, гудки автомобилей — Красная площадь! Все молча выслушали двенадцать медленных ударов со Спасской башни, которые в это мгновение так же торжественно и молча слушала вся страна.
Новый год наступил! Зазвучал Гимн Советского Союза, все поднялись.
— За Новый год, друзья! — сказал Левчук, высоко поднимая руку с бокалом. — За Новый год, приближающий нас к коммунизму!
В эту ночь почему-то не хотелось танцевать. Может быть потому, что в последние дни танцевали и дурачились вдоволь, а может быть потому, что всем этим юношам и девушкам, так хорошо знакомым между собой, невольно хотелось в этот вечер говорить о самом волнующем, самом душевном.
Вспоминали о прошлом. Лагоденко вспомнил, как он встречал 1943 год на фронте. Во время ночного боя он был ранен и остался в немецком блиндаже, только что взятом в рукопашной. К нему приползла санитарка, совсем молоденькая, рыжая такая, растрепанная девчонка.
— А раны у меня были пустяковые, только крови много. Вижу, девчонка эта ни жива ни мертва от страха — ползти там опасно было, под огнем. Ну, приползла. А меня увидела — еще больше, верно, перепугалась. Весь я был в крови, лицо все залито, глаз не открыть… Она меня перевязывает, а у самой руки трясутся и голос такой испуганный: «Потерпите, товарищ, немного…» Ну, думаю, сейчас в обморок хлопнется! «Сама, говорю, терпи. Обо мне, говорю, не думай, а дело делай». В общем, кое-как перевязались. А у нее фляга была со спиртом, и вдруг я вспомнил — ночь-то новогодняя! Ни к чему это было, а тут вдруг, как хлебнул спирту, вспомнилось… Вот мы с ней, с той девчонкой рыжей, и отпраздновали Новый год. Один глоток за победу, другой — чтоб живыми остаться, а третий — чтоб еще встретиться когда-нибудь. И крепкий же спиртяга оказался.
— Да, все исполнилось… — сказала Рая задумчиво.
И многие вспомнили о своих встречах этого сурового военного года, только Левчуку трудно было что-нибудь припомнить. Он лежал тогда без сознания в мурманском госпитале со страшной раной в бедре.
— Ребята, и неужели снова… война? — вполголоса спросила Рая. — Когда вспомнишь все это…
— А ты хорошо помнишь «все это»? — спросил вдруг Левчук и встал, скрипнув протезом.
— Я? Еще бы… — тихо сказала Рая.
— Ну вот. И Петр, и Маринка, и я, и миллионы других людей очень хорошо помнят «все это». Вот потому-то и трудно новым гитлерам затевать войну.
— Так войны не хочется! Ну честное слово… — Рая даже сама улыбнулась: так внезапно, наивно вырвались у нее эти слова. — Ведь только мы отстроились, жизнь наладилась, и с каждым годом как-то все лучше, интересней… и столько хорошего впереди… Ведь правда же? И вдруг — опять…
Рая качнула головой и придвинулась невольно к Лагоденко, а он медленно, не глядя, обнял ее тяжелой рукой за плечи и буркнул, нахмурившись:
— Ничего, рыжик… Все будет добре.
И серьезно, задумчиво глядя на них, все почему-то вдруг замолчали. В комнате стало тихо на минуту.
— Ой, — Галя Мамонова вздохнула глубоко и подняла плечи, точно ей было зябко. — Ребята, не надо говорить о войне…
— А знаете, что мне пришло в голову? — сказал вдруг Мак оживленно. — Вот известно, что русский народ миролюбив. А мне пришло в голову, что доказательство тому есть даже в нашем языке. Смотрите: у нас согласие — мир, и вселенная, белый свет — тоже мир. Ведь этого, по-моему, ни в одном языке нет! Я сейчас перебрал в памяти по-немецки, по-французски, — нет, там два разных слова… Это примечательно, а?
— Да, примечательно, — сказал Спартак, вставая, и быстро зашагал по комнате, отбрасывая в сторону стулья. — А ведь в интересное время мы живем! Честное слово, вот вспоминаешь историю — не было еще такого интересного, великого времени на земле, а? Ведь старый мир рушится, трещит по всем швам, а новый — рождается на глазах! Наш мир! Мир мира! Подумать только, может, когда я кончу институт, меня попросят читать русскую литературу… ну, хотя бы в Китае! А?
— А меня в Индонезии! — подхватила Марина.
— Слушай, вполне возможная вещь! А, ребята?
— В Китае надо, во-первых, поднимать индустрию, — сказал Мак внушительно. — Это главное, а не преподавание литературы.
— Нет, прежде всего Китаю нужна реформа образования, — не менее авторитетно заявила Нина Фокина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56