https://wodolei.ru/catalog/accessories/polka/steklyanye/
Впрочем, их чувства были гораздо проще, обыкновенней, чем эти мысли, взволновавшие вдруг Вадима…
— Бело-ов!.. Ди-имка-а! — кричал издали сердитый голос Лагоденко.
— Иду-у! — крикнул Вадим, очнувшись, и побежал к ларьку.
Никакой воды не было, и Вадим выпил кружку пива. Женщина в шубе, поверх которой был надет белый торговый халат, спросила улыбаясь:
— С газопровода?
— С газопровода. А что?
— А интересуемся, — мы тут в доме восемнадцать живем, — скоро ли пустите?
— Скоро, скоро.
— К Новому году обещались, — успеете или как?
— Думаю, успеем, — сказал Вадим серьезно, — должны успеть.
— Стало быть, под Новый год пироги на газу печь будем? Уж мы заждались, вы знаете! — Она засмеялась, глядя на Вадима светлыми, блестящими глазами.
12
Последнее перед сессией собрание НСО было необычайно многолюдным. Откуда-то о докладе Сергея узнали на других факультетах, пришли студенты с истфака и даже с биофака. За столом возле кафедры сидели Кречетов, преподавательница западной литературы Нина Аркадьевна Беспятова и Козельский, с длинной трубкой в зубах, сияющий своим альпийским румянцем. Он ничего не записывал и, прищуриваясь от трубочного дыма, все время смотрел на Сергея, стоявшего за кафедрой.
Сергей читал громким, внятным голосом. Прочитав фразу, казавшуюся ему наиболее удачной или важной, он на секунду останавливался и быстро взглядывал на профессоров: ну, каково?
Реферат был интересный, и, хотя Сергей читал его больше часа, все слушали со вниманием. Оба оппонента, студенты четвертого курса, согласились с тем, что Палавин проделал значительную работу и достиг успеха. Несколько критических замечаний сделали Беспятова и Козельский, но в общем Палавина все хвалили, поздравляли с настоящей творческой и научной удачей; Козельский сказал, что реферат Палавина выходит за рамки студенческой работы. Одним словом, успех был полный.
Лагоденко прошептал Вадиму на ухо:
— Хороший реферат, честно говорю. Павлин-то твой, а? Скажи пожалуйста…
После обсуждения Сергея окружили студенты. Федор Каплин тряс ему руку и повторял возбужденно:
— Я же говорил! Вы помните, что я говорил про Палавина? Я сразу сказал…
Аспирантка Камкова пела томным, носовым голосом:
— Чудесная, чудесная работа! Вы удивительно определили эти три сценические особенности! Очень тонкий анализ! Спасибо, настоящее спасибо вам!..
Сергей был подчеркнуто скромен, только кивал и улыбался. Вадим был рад за него.
— А ты все плакал: «Вре-емени не хватает, не могу разорваться!» Видишь — полный триумф.
— Если б ты знал, как я работал, Вадька, как гнал! Ты представь себе… — Оставшись наедине с Вадимом, Он уже не сдерживал радостного волнения, говорил быстро и суетливо: — Последние шесть дней я буквально не спал, курил без конца, у меня две пачки выходило на день. Я так измотался…
— Ну, Сережка, зато недаром!
— Это да… Ведь ты знаешь меня — мне обязательно надо в первый номер попасть! — Он рассмеялся, шутливо и укоризненно махнув рукой. — А до этого какую я проделал работу! Рылся в архивах Литературного музея, в Бахрушинском, связался с университетом — там один аспирант мне очень помог, у него диссертация о Тургеневе. Понимаешь, мне действительно хотелось провести научную работу! А ты заметил, как Кречетов улыбался, когда я читал? Я два раза взглянул на него, и он оба раза улыбался…
— Ему, по-моему, очень понравился реферат, — сказал Вадим.
— Да, ему понравился. Слушай, а… как ты думаешь, ничего, что я со всеми профессорами за руку поздоровался перед началом? Ничего, да?.. Это не выглядело так: бесцеремонно, немножко демонстративно? Не выглядело, да? Ну ладно… В общем, я, конечно, доволен.
— Ну еще бы!
— А ты во второй сборник попадешь, подумаешь, беда! Никакой разницы нет, все это чепуха — первый, второй… Важно сделать хорошую работу. Верно? А ты работаешь медленно, основательно, как дом строишь. Я знаю, как же! Помню, ты еще в школе сочинения на двух тетрадях выдавал. А мы на четыре странички расшибемся — и пардон! А?
— Дело ж, Сережка, не в размере.
— А как же? Ясно! Наоборот, я тебе завидую. У тебя всегда этакий груз, солидность, внушительность. А у меня — порыв вдохновения, черт его знает! Осенит вдруг, подхватит, и лечу, как с трамплина. Потом переделываю по десять раз.
Вадим, однако, понимал, что Сергей в действительности считает свой «трамплинный» метод признаком таланта и гордится им. Но он только улыбнулся, когда ему пришло это в голову. Сегодня он все мог простить Сергею.
— А твой метод, кстати, иногда сказывается, — все же заметил он добродушно, — когда материала не хватает, идут цветистые фразы, знаешь — пена, пена…
— Пена? — удивленно переспросил Сергей. — А где? В каком месте?
— Вот, например, где ты говоришь о мировоззрении Тургенева, о кружке Станкевича. У тебя сказано об этом слишком поверхностно, по-моему.
— Да? Ну… не знаю, может быть, — Сергей сделал зевающее лицо и, прикрыв ладонью глаза, сжал виски большим и безымянным пальцами, — что-то голова тяжелая. Устал… А Борис Матвеевич, кстати, этого не заметил. И Кречетов. И вообще никто, кроме тебя, мне этого не говорил. — Он вдруг посмотрел в сторону. — Борис Матвеевич, вот меня обвиняют в том, что я недостаточно обрисовал мировоззрение Тургенева и мало сказал о кружке Станкевича.
Вадим не заметил, как к ним подошел Козельский. Вынув изо рта трубку, Козельский спросил, впиваясь в Вадима темными остренькими зрачками:
— Разве вы не были на чтении, Белов?
— Был, Борис Матвеевич.
— Отчего же вы там молчали? Критиковать в коридоре, с глазу на глаз — это, мой друг, немужественно. И, кажется, не в вашем духе, а?
— Мне реферат в основном нравится…
— Вот именно. А вы, мой друг Белов, последнее время практикуетесь в разрушительной деятельности, позабыв, что ваша главная обязанность все-таки — создавать, а не разрушать. Где ваш реферат?
— В работе.
— В работе? Полгода в работе? Это что ж — монография в трех томах? Иван Антонович все убеждает: подождите с журналом, Белов даст статью. Сколько прикажете ждать? — Козельский подступал к Вадиму все ближе.
— А зачем меня ждать? Я никого не просил.
— Не просили? Надо работать, сидеть, записывать лекции! А не витийствовать на собраниях, к тому же бездоказательно! Чему вы улыбаетесь?
— Я впервые вижу вас таким разгневанным, профессор…
— Разгневанным? Извольте доказать ваши слова: вы назвали мои лекции безыдейными и даже немарксистскими! — вдруг, побагровев до самых волос, выкрикнул Козельский. — Я знаю, что было на вашем собрании!
Вадим помнил, что слово «немарксистские» он ни разу не употребил в своем выступлении, но это, в сущности, не имело значения. Ему показалось, что Козельский хочет его чем-то запугать и ждет оправданий: «Нет, я не говорил — немарксистские…» И, сразу насупившись, он сказал со злой решимостью:
— А по-вашему, безыдейные — это еще не значит немарксистские?
— Он не говорил этого, Борис Матвеевич, — вступился Сергей. — Он только говорил…
— Нет, говорил! — упрямо оборвал его Вадим, раздраженный этим заступничеством. — И я не отказываюсь!
— Нет? Не отказываетесь? Молодой человек, позвольте вам заметить — вы еще неуч, школьник…
— Возможно. Вы хотите, чтобы я доказал свои слова здесь, в коридоре?
— А где мне с вами спорить? Устроить диспут? Журнальную дискуссию? — Козельский нервно засмеялся, но сейчас же сдвинул брови и сказал низким, укоризненным голосом, в тоне возмущенного педагога: — И вам не стыдно? Ведь ваше поведение просто неприлично!
К ним уже стали подходить люди: Камкова, Федя Каплин, вынырнула откуда-то Воронкова.
— В чем дело, Борис Матвеевич, — спросила Камкова, строго глядя на Вадима.
— Так, пустяки, — Козельский повернулся к выходу. — Литературный бой местного значения…
— Вы так думаете? — спросил Вадим воинственно.
Сергей дернул его сзади за пиджак.
— Довольно! Ш-ш… — прошептал он. — Чего ты хочешь от старика?
— Ребята, а что? Что такое? — спросила Воронкова, от любопытства разинув рот.
— Так, ничего…
— С Козельским поругались, да? Что, конспекты требует или что?
Ей никто не ответил. Сергей, аккуратно связав шнурки на папке с рукописью, молча попрощался с Вадимом и пошел к двери, Вадим — в другую сторону.
У Вадима осталось неприятное, тревожное чувство после разговора с Козельским. Оказаться в положении Лагоденко было не особенно привлекательно. К тому же Вадим понимал, что его спор с профессором — еще только начатый — гораздо крупнее, серьезней, чем стычка Лагоденко с Козельским. Но самым неприятным было ощущение того, что сейчас он вел себя с Козельским неудачно, глупо-задиристо и несолидно. Что это за выкрик под конец: «Вы так думаете?» Нелепое мальчишество!.. Надо было отвечать спокойно, с достоинством и сказать ему прямо в глаза то самое, что он говорил на собрании. Повторить слово в слово — и баста. И всегда ведь у него так: правильные мысли приходят на пять минут позже, чем нужно.
…Несколько дней назад Вадима вызвали в партбюро факультета. Там уже сидел Левчук. Секретарь факультетского партийного бюро профессор Крылов, молодой, светловолосый, с энергичными блестящими глазами, похожий скорее на заводского инженера, чем на профессора, крепко пожал Вадиму руку. Он знал Вадима хорошо, а Вадим его еще лучше, потому что уже полгода слушал его лекции по политэкономии.
Крылов спросил у Вадима, как, по его мнению, идет работа в НСО. Есть ли недостатки и какие.
— Недостатки… да, есть, конечно. У нас, Федор Андреич, нет еще плана, рефераты пишутся стихийно, когда что придется. Мало рефератов по советской литературе. Вообще, откровенно говоря, я думал, что НСО что-то более интересное…
— Так.
— И обсуждения проходят слишком уж академично, формально…
— Слишком тихо? — спросил Крылов улыбаясь. — Без споров, без столкновений? Это зря, конечно, народ вы молодой, надо пошуметь, повоевать.
— Вы знаете, Федор Андреич, споры бывают, и горячие. Но только после заседаний.
— Ну, хорошо. А чем вы все это объясняете?
Вадим посмотрел на Левчука, и тот чуть заметно, ободряюще повел бровью.
— Я объясняю, — сказал Вадим, — во многом тем, что Козельский, по-моему, неподходящая фигура для руководителя общества. Почему бы не заменить его? Например, Кречетовым?
— Ивану Антоновичу тяжело, здоровье у него неважное. Нельзя его нагружать. Нельзя, к сожалению… — Крылов помолчал, задумчиво хмурясь и постукивая пальцами по столу. — А с Козельским, видите ли… В феврале состоится ученый совет, там у нас с ним будет серьезный разговор… А вы, Белов, не выступите от студентов третьего курса? Вы будто грозились на собрании.
— Я могу выступить, — подумав, сказал Вадим.
— Только не в стиле Лагоденко, — добавил Левчук. — А толково, обстоятельно. Как ты говорил тогда: с конспектами его лекций в руках.
…Выйдя снова в коридор, Вадим увидел в окне Козельского, который быстро шел по двору, голова его казалась еще выше в высокой черной каракулевой шапке в виде усеченного конуса. Рядом с ним длинно вышагивал Сергей, заложив руки за спину.
— И любит же он эту работу! — сказала Рая Волкова, тоже остановившаяся у окна.
— Какую?
— Да вот: пройтись с коллегой-профессором, поговорить о судьбах науки… Верно?
— Нет, — сказал Вадим сухо. — Это не главное. Ты слышала его реферат?
— Нет. А интересный?
— Да, по-настоящему. Такую работу вполне можно в журнале печатать.
День выдачи стипендии не похож на обычные дни. В коридорах шумно по-особому, даже немного празднично. Бегает Лесик с записной книжкой в руках и раздает долги. Любители-библиофилы, и среди них самый заядлый — Федя Каплин, азартно спорят: идти ли по букинистам сейчас же или сначала пообедать? В буфете к четырем часам не осталось ни одного пирожного, ни одной пачки «Казбека».
Вечером этого дня Вадим должен был встретиться с Леной. На следующий день после воскресника Лена пришла в институт, но на лекциях Вадим как-то не успел поговорить с ней, а потом началось заседание НСО. Они условились во вторник вечером пойти в кино. И вот он стоял перед входом в метро «Арбатская» и ждал Лену.
Это было место условленных встреч, вероятно, для всего Арбатского района. На ступенях и в круглом вестибюле у телефонов-автоматов стояли, томились, нетерпеливо расхаживали, не замечая друг друга, безмолвные мученики свиданий. Был здесь и высокий морской офицер с бронзово-невозмутимым лицом и погасшей трубкой в зубах, и девушка, окаменевшая от горя (он опоздал уже на десять минут!), и румяный молодой человек с коробкой конфет в руках, который все время улыбался и подмигивал сам себе, и чернобородый мужчина в зеленой артистической шляпе и ботинках на оранжевой подошве, который тигром метался по вестибюлю и, наскакивая на людей, не просил извинения, и еще много девушек, молодых людей, красивых женщин, с равнодушными, томными, застенчивыми, тревожными, радостными и глупо-счастливыми лицами.
Из крутого, электрически-желтого зева подземной станции выплескивалась через короткие промежутки лава пассажиров. Густая, плотно колыхающаяся, стиснутая мраморными стенами и залитая светом ламп, она выплывала в широкий вестибюль, а затем через стеклянные двери — на улицу и быстро редела там, теряясь в толпе прохожих и синем вечернем воздухе. Люди вылавливали друг друга из толпы, радостно окликали, пожимали руки и мгновенно исчезали, точно их сдувало ветром…
— А вот и я!
Вадим обернулся и увидел Лену, улыбающуюся, нарядную, в белой меховой шапочке.
— Ты не узнал меня? — спросила она смеясь.
— У тебя что-то новое на голове.
— Да, это мне только что сделали. А хорошо?..
В кинотеатре на площади шел «Третий удар». Этот фильм оба они видели и решили пойти в «Метрополь», где сразу бывает несколько картин. Они шли по нешумной и малолюдной улице Калинина, с белесыми от редкого снега тротуарами и черной лентой асфальта. Здесь было тихо, и хотелось идти медленно и разговаривать вполголоса. Лена рассказывала о своих занятиях с концертмейстером, о том, как она выступала на днях в каком-то Доме культуры и как ее там тепло приняли, а заниматься вокалом сейчас ей трудно и некогда, потому что сессия на носу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
— Бело-ов!.. Ди-имка-а! — кричал издали сердитый голос Лагоденко.
— Иду-у! — крикнул Вадим, очнувшись, и побежал к ларьку.
Никакой воды не было, и Вадим выпил кружку пива. Женщина в шубе, поверх которой был надет белый торговый халат, спросила улыбаясь:
— С газопровода?
— С газопровода. А что?
— А интересуемся, — мы тут в доме восемнадцать живем, — скоро ли пустите?
— Скоро, скоро.
— К Новому году обещались, — успеете или как?
— Думаю, успеем, — сказал Вадим серьезно, — должны успеть.
— Стало быть, под Новый год пироги на газу печь будем? Уж мы заждались, вы знаете! — Она засмеялась, глядя на Вадима светлыми, блестящими глазами.
12
Последнее перед сессией собрание НСО было необычайно многолюдным. Откуда-то о докладе Сергея узнали на других факультетах, пришли студенты с истфака и даже с биофака. За столом возле кафедры сидели Кречетов, преподавательница западной литературы Нина Аркадьевна Беспятова и Козельский, с длинной трубкой в зубах, сияющий своим альпийским румянцем. Он ничего не записывал и, прищуриваясь от трубочного дыма, все время смотрел на Сергея, стоявшего за кафедрой.
Сергей читал громким, внятным голосом. Прочитав фразу, казавшуюся ему наиболее удачной или важной, он на секунду останавливался и быстро взглядывал на профессоров: ну, каково?
Реферат был интересный, и, хотя Сергей читал его больше часа, все слушали со вниманием. Оба оппонента, студенты четвертого курса, согласились с тем, что Палавин проделал значительную работу и достиг успеха. Несколько критических замечаний сделали Беспятова и Козельский, но в общем Палавина все хвалили, поздравляли с настоящей творческой и научной удачей; Козельский сказал, что реферат Палавина выходит за рамки студенческой работы. Одним словом, успех был полный.
Лагоденко прошептал Вадиму на ухо:
— Хороший реферат, честно говорю. Павлин-то твой, а? Скажи пожалуйста…
После обсуждения Сергея окружили студенты. Федор Каплин тряс ему руку и повторял возбужденно:
— Я же говорил! Вы помните, что я говорил про Палавина? Я сразу сказал…
Аспирантка Камкова пела томным, носовым голосом:
— Чудесная, чудесная работа! Вы удивительно определили эти три сценические особенности! Очень тонкий анализ! Спасибо, настоящее спасибо вам!..
Сергей был подчеркнуто скромен, только кивал и улыбался. Вадим был рад за него.
— А ты все плакал: «Вре-емени не хватает, не могу разорваться!» Видишь — полный триумф.
— Если б ты знал, как я работал, Вадька, как гнал! Ты представь себе… — Оставшись наедине с Вадимом, Он уже не сдерживал радостного волнения, говорил быстро и суетливо: — Последние шесть дней я буквально не спал, курил без конца, у меня две пачки выходило на день. Я так измотался…
— Ну, Сережка, зато недаром!
— Это да… Ведь ты знаешь меня — мне обязательно надо в первый номер попасть! — Он рассмеялся, шутливо и укоризненно махнув рукой. — А до этого какую я проделал работу! Рылся в архивах Литературного музея, в Бахрушинском, связался с университетом — там один аспирант мне очень помог, у него диссертация о Тургеневе. Понимаешь, мне действительно хотелось провести научную работу! А ты заметил, как Кречетов улыбался, когда я читал? Я два раза взглянул на него, и он оба раза улыбался…
— Ему, по-моему, очень понравился реферат, — сказал Вадим.
— Да, ему понравился. Слушай, а… как ты думаешь, ничего, что я со всеми профессорами за руку поздоровался перед началом? Ничего, да?.. Это не выглядело так: бесцеремонно, немножко демонстративно? Не выглядело, да? Ну ладно… В общем, я, конечно, доволен.
— Ну еще бы!
— А ты во второй сборник попадешь, подумаешь, беда! Никакой разницы нет, все это чепуха — первый, второй… Важно сделать хорошую работу. Верно? А ты работаешь медленно, основательно, как дом строишь. Я знаю, как же! Помню, ты еще в школе сочинения на двух тетрадях выдавал. А мы на четыре странички расшибемся — и пардон! А?
— Дело ж, Сережка, не в размере.
— А как же? Ясно! Наоборот, я тебе завидую. У тебя всегда этакий груз, солидность, внушительность. А у меня — порыв вдохновения, черт его знает! Осенит вдруг, подхватит, и лечу, как с трамплина. Потом переделываю по десять раз.
Вадим, однако, понимал, что Сергей в действительности считает свой «трамплинный» метод признаком таланта и гордится им. Но он только улыбнулся, когда ему пришло это в голову. Сегодня он все мог простить Сергею.
— А твой метод, кстати, иногда сказывается, — все же заметил он добродушно, — когда материала не хватает, идут цветистые фразы, знаешь — пена, пена…
— Пена? — удивленно переспросил Сергей. — А где? В каком месте?
— Вот, например, где ты говоришь о мировоззрении Тургенева, о кружке Станкевича. У тебя сказано об этом слишком поверхностно, по-моему.
— Да? Ну… не знаю, может быть, — Сергей сделал зевающее лицо и, прикрыв ладонью глаза, сжал виски большим и безымянным пальцами, — что-то голова тяжелая. Устал… А Борис Матвеевич, кстати, этого не заметил. И Кречетов. И вообще никто, кроме тебя, мне этого не говорил. — Он вдруг посмотрел в сторону. — Борис Матвеевич, вот меня обвиняют в том, что я недостаточно обрисовал мировоззрение Тургенева и мало сказал о кружке Станкевича.
Вадим не заметил, как к ним подошел Козельский. Вынув изо рта трубку, Козельский спросил, впиваясь в Вадима темными остренькими зрачками:
— Разве вы не были на чтении, Белов?
— Был, Борис Матвеевич.
— Отчего же вы там молчали? Критиковать в коридоре, с глазу на глаз — это, мой друг, немужественно. И, кажется, не в вашем духе, а?
— Мне реферат в основном нравится…
— Вот именно. А вы, мой друг Белов, последнее время практикуетесь в разрушительной деятельности, позабыв, что ваша главная обязанность все-таки — создавать, а не разрушать. Где ваш реферат?
— В работе.
— В работе? Полгода в работе? Это что ж — монография в трех томах? Иван Антонович все убеждает: подождите с журналом, Белов даст статью. Сколько прикажете ждать? — Козельский подступал к Вадиму все ближе.
— А зачем меня ждать? Я никого не просил.
— Не просили? Надо работать, сидеть, записывать лекции! А не витийствовать на собраниях, к тому же бездоказательно! Чему вы улыбаетесь?
— Я впервые вижу вас таким разгневанным, профессор…
— Разгневанным? Извольте доказать ваши слова: вы назвали мои лекции безыдейными и даже немарксистскими! — вдруг, побагровев до самых волос, выкрикнул Козельский. — Я знаю, что было на вашем собрании!
Вадим помнил, что слово «немарксистские» он ни разу не употребил в своем выступлении, но это, в сущности, не имело значения. Ему показалось, что Козельский хочет его чем-то запугать и ждет оправданий: «Нет, я не говорил — немарксистские…» И, сразу насупившись, он сказал со злой решимостью:
— А по-вашему, безыдейные — это еще не значит немарксистские?
— Он не говорил этого, Борис Матвеевич, — вступился Сергей. — Он только говорил…
— Нет, говорил! — упрямо оборвал его Вадим, раздраженный этим заступничеством. — И я не отказываюсь!
— Нет? Не отказываетесь? Молодой человек, позвольте вам заметить — вы еще неуч, школьник…
— Возможно. Вы хотите, чтобы я доказал свои слова здесь, в коридоре?
— А где мне с вами спорить? Устроить диспут? Журнальную дискуссию? — Козельский нервно засмеялся, но сейчас же сдвинул брови и сказал низким, укоризненным голосом, в тоне возмущенного педагога: — И вам не стыдно? Ведь ваше поведение просто неприлично!
К ним уже стали подходить люди: Камкова, Федя Каплин, вынырнула откуда-то Воронкова.
— В чем дело, Борис Матвеевич, — спросила Камкова, строго глядя на Вадима.
— Так, пустяки, — Козельский повернулся к выходу. — Литературный бой местного значения…
— Вы так думаете? — спросил Вадим воинственно.
Сергей дернул его сзади за пиджак.
— Довольно! Ш-ш… — прошептал он. — Чего ты хочешь от старика?
— Ребята, а что? Что такое? — спросила Воронкова, от любопытства разинув рот.
— Так, ничего…
— С Козельским поругались, да? Что, конспекты требует или что?
Ей никто не ответил. Сергей, аккуратно связав шнурки на папке с рукописью, молча попрощался с Вадимом и пошел к двери, Вадим — в другую сторону.
У Вадима осталось неприятное, тревожное чувство после разговора с Козельским. Оказаться в положении Лагоденко было не особенно привлекательно. К тому же Вадим понимал, что его спор с профессором — еще только начатый — гораздо крупнее, серьезней, чем стычка Лагоденко с Козельским. Но самым неприятным было ощущение того, что сейчас он вел себя с Козельским неудачно, глупо-задиристо и несолидно. Что это за выкрик под конец: «Вы так думаете?» Нелепое мальчишество!.. Надо было отвечать спокойно, с достоинством и сказать ему прямо в глаза то самое, что он говорил на собрании. Повторить слово в слово — и баста. И всегда ведь у него так: правильные мысли приходят на пять минут позже, чем нужно.
…Несколько дней назад Вадима вызвали в партбюро факультета. Там уже сидел Левчук. Секретарь факультетского партийного бюро профессор Крылов, молодой, светловолосый, с энергичными блестящими глазами, похожий скорее на заводского инженера, чем на профессора, крепко пожал Вадиму руку. Он знал Вадима хорошо, а Вадим его еще лучше, потому что уже полгода слушал его лекции по политэкономии.
Крылов спросил у Вадима, как, по его мнению, идет работа в НСО. Есть ли недостатки и какие.
— Недостатки… да, есть, конечно. У нас, Федор Андреич, нет еще плана, рефераты пишутся стихийно, когда что придется. Мало рефератов по советской литературе. Вообще, откровенно говоря, я думал, что НСО что-то более интересное…
— Так.
— И обсуждения проходят слишком уж академично, формально…
— Слишком тихо? — спросил Крылов улыбаясь. — Без споров, без столкновений? Это зря, конечно, народ вы молодой, надо пошуметь, повоевать.
— Вы знаете, Федор Андреич, споры бывают, и горячие. Но только после заседаний.
— Ну, хорошо. А чем вы все это объясняете?
Вадим посмотрел на Левчука, и тот чуть заметно, ободряюще повел бровью.
— Я объясняю, — сказал Вадим, — во многом тем, что Козельский, по-моему, неподходящая фигура для руководителя общества. Почему бы не заменить его? Например, Кречетовым?
— Ивану Антоновичу тяжело, здоровье у него неважное. Нельзя его нагружать. Нельзя, к сожалению… — Крылов помолчал, задумчиво хмурясь и постукивая пальцами по столу. — А с Козельским, видите ли… В феврале состоится ученый совет, там у нас с ним будет серьезный разговор… А вы, Белов, не выступите от студентов третьего курса? Вы будто грозились на собрании.
— Я могу выступить, — подумав, сказал Вадим.
— Только не в стиле Лагоденко, — добавил Левчук. — А толково, обстоятельно. Как ты говорил тогда: с конспектами его лекций в руках.
…Выйдя снова в коридор, Вадим увидел в окне Козельского, который быстро шел по двору, голова его казалась еще выше в высокой черной каракулевой шапке в виде усеченного конуса. Рядом с ним длинно вышагивал Сергей, заложив руки за спину.
— И любит же он эту работу! — сказала Рая Волкова, тоже остановившаяся у окна.
— Какую?
— Да вот: пройтись с коллегой-профессором, поговорить о судьбах науки… Верно?
— Нет, — сказал Вадим сухо. — Это не главное. Ты слышала его реферат?
— Нет. А интересный?
— Да, по-настоящему. Такую работу вполне можно в журнале печатать.
День выдачи стипендии не похож на обычные дни. В коридорах шумно по-особому, даже немного празднично. Бегает Лесик с записной книжкой в руках и раздает долги. Любители-библиофилы, и среди них самый заядлый — Федя Каплин, азартно спорят: идти ли по букинистам сейчас же или сначала пообедать? В буфете к четырем часам не осталось ни одного пирожного, ни одной пачки «Казбека».
Вечером этого дня Вадим должен был встретиться с Леной. На следующий день после воскресника Лена пришла в институт, но на лекциях Вадим как-то не успел поговорить с ней, а потом началось заседание НСО. Они условились во вторник вечером пойти в кино. И вот он стоял перед входом в метро «Арбатская» и ждал Лену.
Это было место условленных встреч, вероятно, для всего Арбатского района. На ступенях и в круглом вестибюле у телефонов-автоматов стояли, томились, нетерпеливо расхаживали, не замечая друг друга, безмолвные мученики свиданий. Был здесь и высокий морской офицер с бронзово-невозмутимым лицом и погасшей трубкой в зубах, и девушка, окаменевшая от горя (он опоздал уже на десять минут!), и румяный молодой человек с коробкой конфет в руках, который все время улыбался и подмигивал сам себе, и чернобородый мужчина в зеленой артистической шляпе и ботинках на оранжевой подошве, который тигром метался по вестибюлю и, наскакивая на людей, не просил извинения, и еще много девушек, молодых людей, красивых женщин, с равнодушными, томными, застенчивыми, тревожными, радостными и глупо-счастливыми лицами.
Из крутого, электрически-желтого зева подземной станции выплескивалась через короткие промежутки лава пассажиров. Густая, плотно колыхающаяся, стиснутая мраморными стенами и залитая светом ламп, она выплывала в широкий вестибюль, а затем через стеклянные двери — на улицу и быстро редела там, теряясь в толпе прохожих и синем вечернем воздухе. Люди вылавливали друг друга из толпы, радостно окликали, пожимали руки и мгновенно исчезали, точно их сдувало ветром…
— А вот и я!
Вадим обернулся и увидел Лену, улыбающуюся, нарядную, в белой меховой шапочке.
— Ты не узнал меня? — спросила она смеясь.
— У тебя что-то новое на голове.
— Да, это мне только что сделали. А хорошо?..
В кинотеатре на площади шел «Третий удар». Этот фильм оба они видели и решили пойти в «Метрополь», где сразу бывает несколько картин. Они шли по нешумной и малолюдной улице Калинина, с белесыми от редкого снега тротуарами и черной лентой асфальта. Здесь было тихо, и хотелось идти медленно и разговаривать вполголоса. Лена рассказывала о своих занятиях с концертмейстером, о том, как она выступала на днях в каком-то Доме культуры и как ее там тепло приняли, а заниматься вокалом сейчас ей трудно и некогда, потому что сессия на носу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56