Голос его был глухой, лающий.
Он выкинул руку по направлению Тускуба:
- Он лжет! Он хочет уничтожить город, чтобы сохранить власть. Он
приговаривает нас к смерти, чтобы сохранить власть. Он понимает, что
только уничтожением миллионов он еще может сохранить власть. Он знает, как
ненавидят его те, кто не летает в золотых лодках, кто родится и умирает
под землей, у кого душа выпита фабричными стенами, кто в праздник шатается
по пыльным коридорам, зевая от скуки, кто с остервенением, ища забвения,
глотает дым проклятой хавры. Тускуб приготовил нам смертное ложе, - пусть
сам в него ляжет. Мы не хотим умирать. Мы родились, чтоб жить. Мы знаем
смертельную опасность, - вырождение марса. Но у нас есть спасение. Нас
спасет земля, - люди с земли, полудикари, здоровая, свежая раса. Вот кого
он боится больше всего на свете. Тускуб, ты спрятал у себя в дому двух
людей, прилетевших с земли. Ты боишься сынов неба. Ты силен только среди
слабых, полоумных, одурманенных хаврой. Когда придут сильные, с горячей
кровью, - ты сам станешь тенью, ночным кошмаром, ты исчезнешь, как
призрак. Вот чего ты боишься больше всего на свете! Ты нарочно выдумал
анархистов, ты сейчас придумал это, потрясающее умы, разрушение города.
Тебе самому нужна кровь, - напиться, ты призрак. Тебе нужно отвлечь
внимание всех, чтобы незаметно убрать этих двух смельчаков, наших
спасителей. Я знаю, что ты уже отдал приказ...
...Гор вдруг оборвал. Лицо его начало темнеть от напряжения. -
Тускуб, тяжело, из-под бровей, глядел ему в глаза...

...............
...Не заставишь... Не замолчу!.. - Гор захрипел. - Я знаю - ты
посвящен в древнюю чертовщину... Я не боюсь твоих глаз...
...Гор, с трудом, широкой ладонью отер пот со лба. Вздохнул глубоко и
зашатался. В молчании недышащего амфитеатра он опустился на скамью, уронил
голову в руки. Было слышно, как скрипнули его зубы.
Тускуб поднял брови и продолжал спокойно:
- Надеяться на переселенцев с земли? Поздно. Вливать свежую кровь в
наши жилы? Поздно. Поздно и жестоко. Мы лишь продлим агонию нашей планеты.
Мы лишь увеличим страдание, потому что, неизбежно, станем рабами
завоевателей. Вместо покойного и величественного заката цивилизации - мы
снова вовлечем себя в томительные круги столетий. Зачем? Зачем нам, ветхой
и мудрой расе, работать на завоевателей? Чтобы жадные до жизни дикари
выгнали нас из дворцов и садов, заставили строить новые цирки, копать
руду, чтобы снова равнины марса огласились криками войны? Чтобы снова
наполнять наши города опустошенными душами и сумасшедшими?
Нет. Мы должны умереть спокойно на порогах своих жилищ. Пусть красные
лучи Талцетла светят нам издалека. Мы не пустим к себе чужеземцев. Мы
построим новые станции на полюсах и окружим планету непроницаемой броней.
Мы разрушим Соацеру, - гнездо анархии и безумных надежд, - здесь, здесь
родился этот преступный план - сношения с землей. Мы пройдем плугом по
площадям. Мы оставим лишь необходимые для жизни учреждения и предприятия.
В них мы заставим работать преступников, алкоголиков, сумасшедших, всех
мечтателей несбыточного. Мы закуем их в цепи. Даруем им жизнь, которую они
так жаждут.
Всем, кто согласен с нами, кто подчиняется нашей воле, - мы отведем
сельскую усадьбу и обеспечим жизнь и комфорт. Двадцать тысячелетий
каторжного труда дают нам право жить, наконец, праздно, тихо и
созерцательно. Конец цивилизации будет покрыт венцом золотого века. Мы
организуем общественные праздники и прекрасные развлечения. Быть может
даже - срок жизни, указанный мною, продлится еще на несколько столетий,
потому что мы будем жить в счастьи и покое.
Амфитеатр слушал молча, завороженный. Лицо Тускуба покрылось розовыми
пятнами. Он закрыл глаза, будто вглядываясь в грядущее. Замолк на
полуслове.
...Глухой, многоголосый гул толпы проник снаружи под своды зала. Гор
поднялся. Лицо его было перекошено. Он сорвал с себя шапочку и швырнул
далеко. Протянул руки и ринулся вниз по скамьям к Тускубу. Он схватил
Тускуба за горло и сбросил с парчевого возвышения. Так же, - протянув
руки, растопырив пальцы, - повернулся к амфитеатру. Будто отдирая
присохший язык, закричал:
- Хорошо. Смерть? Пусть - смерть.
На скамьях вскочили, зашумели, несколько фигур побежало вниз к
лежащему ничком Тускубу.
Гор прыгнул к двери. Локтем отшвырнул солдата. Полы его черного
халата мелькнули у выхода на площадь. Раздался его отдаленный голос. По
толпе пошел будто рев ветра. Раздались свирепые крики. Вдруг, зазвенело,
посыпалось стекло.

ЛОСЬ ОСТАЕТСЯ ОДИН

- Революция, Мстислав Сергеевич. Весь город вверх ногами. Потеха!
Гусев стоял в библиотеке. В обычно сонных глазах его прыгали горячие,
веселые искорки. Нос вздернулся, топорщились усы. Руки он глубоко засунул
за ременный пояс.
- В лодку я уж все уложил: провизию, оружие. Ружьишко ихнее достал.
Собирайтесь скорее, бросайте книгу, летим.
Лось сидел, подобрав ноги, в углу дивана, - невидяще глядел на
Гусева. Вот уже больше двух часов он ожидал обычного прихода Аэлиты,
подходил к двери, прислушивался, - в комнатах Аэлиты было тихо. Он садился
в угол дивана и ждал, когда зазвучат ее шаги. Он знал: легкие шаги
раздадутся в нем громом небесным. Она войдет, как всегда, прекраснее,
изумительнее, чем он ждал, пройдет под озаренными, верхними окнами; по
зеркальному полу пролетит ее черное платье. И в нем - все дрогнет.
Вселенная его души дрогнет и замрет, как перед грозой: она входит, -
женщина, жизнь.
- Лихорадка, что ли, у вас, Мстислав Сергеевич, чего уставились?
Говорю - летим, все готово. Я вас хочу Марскомом объявить. Дело - чистое.
Лось опустил голову, - так впивался глазами Гусев. Спросил тихо:
- Что происходит в городе?
- Чорт их разберет. На улицах народу - тучи, рев. Окна бьют.
- Слетайте, Алексей Иванович, но только нынче же ночью вернитесь. Я
обещаю поддержать вас во всем, в чем хотите. Устраивайте революцию,
назначайте меня комиссаром, если будет нужно - расстреляйте меня. Но
сегодня, умоляю вас, - оставьте меня в покое. Согласны?
- Ладно, - сказал Гусев, - эх, от них весь беспорядок, мухи их
залягай, - на седьмое небо улети и там - баба. Тфу. В полночь вернусь.
Ихошка посмотрит, чтобы доносу на меня не было.
Гусев ушел. Лось опять взял книгу, и думал:
"Чем кончится? Пройдет мимо гроза любви? Нет, не минует. Рад он этому
чувству напряженного, смертельного ожидания, что вот-вот раскроется
какой-то немыслимый свет? - Не радость, не печаль, не сон, не жажда, не
утоление... То, что он испытывает, когда Аэлита рядом с ним, - именно -
принятие жизни в ледяное одиночество своего тела. Он чувствует, - оно
древнее, издревле поднявшееся пустым призраком, вопящее голосами всей
вселенной: - жить, жить, жить. И жизнь входит в него по зеркальному полу,
под сияющими окнами. Но это, ведь, тоже - сон. Пусть случится то, чего он
жаждет: соединение. И жизнь возникнет в ней, в Аэлите. Она будет полна
влагой, светом, осуществлением, трепетной плотью. А ему - снова: -
томление, одиночество, жажда".
Никогда еще Лось с такою ясностью не чувствовал безнадежную жажду
любви, никогда еще так не понимал этого обмана любви, страшной подмены
самого себя - женщиной: - проклятие мужского существа. Раскрыть объятие,
распахнуть руки от звезды до звезды, - ждать, принять женщину. И она
возьмет все и будет жить. А ты, любовник, отец, - как пустая тень,
раскинувшая руки от звезды до звезды.
Аэлита была права: он напрасно многое узнал за это время, слишком
широко раскрылось его сознание. В его теле еще текла горячая кровь, он был
весь еще полон тревожными семенами жизни, - сын земли. Но разум определил
его на тысячи лет: здесь, на иной земле, он узнал то, что еще не нужно
было знать. Разум раскрылся и, не насыщенный живой кровью, зазиял ледяной
пустотой. Что раскрыл его разум? - пустыню, и там, за пределом, новые
тайны.
Заставь птицу, поющую в нежном восторге, закрыв глаза, в горячем луче
солнца, понять хоть краюшек мудрости человеческой, - и птица упадет
мертвая. Мудрость, мудрость, - будь проклята: неживая пустыня.
За окном послышался протяжный свист улетающей лодки. Затем, в
библиотеку просунулась голова Ихи, - позвала к столу. Лось поспешно пошел
в столовую, - белую, круглую комнату, где эти дни обедал с Аэлитой. Здесь
было жарко. В высоких вазах у колонн тяжелой духотой пахли цветы. Иха,
отворачивая покрасневшие от слез глаза, сказала:
- Вы будете обедать один, сын неба, - и прикрыла прибор Аэлиты белыми
цветами.
Лось потемнел. Мрачно сел к столу. К еде не притронулся, - только
щипал хлеб и выпил несколько бокалов вина. С зеркального купола, - над
столом, - раздалась, как обычно во время обеда, слабая музыка. Лось
стиснул челюсти.
Из глубины купола лились два голоса, - струнный и духовой: сходились,
сплетались, пели о несбыточном. На высоких, замирающих звуках они
расходились, - и уже низкие звуки взывали из мглы тоскующими голосами, -
звали, перекликались взволнованно, и снова пели о встрече, сближались,
кружились, похожие на старый, старый вальс.
Лось сидел, раздув ноздри, стиснув в кулаке узкий бокал. Иха, зайдя
за колонну, уткнула лицо в край юбки, - у нее тряслись плечи. Лось бросил
салфетку и встал. Томительная музыка, духота цветов, пряное вино, - все
это было совсем напрасно.
Он подошел к Ихе:
- Могу я видеть Аэлиту?
Не открывая лица, Иха замотала рыжими волосами. Лось взял ее за
плечо:
- Что случилось? Она больна? Мне нужно ее видеть.
Иха проскользнула под локтем у Лося и убежала. На полу у колонны
осталась, - оброненная Ихошкой, - фотографическая карточка. Мокрая от слез
карточка изображала Гусева в полной боевой форме, - суконный шлем, ремни
на груди, одна рука на рукояти шашки, в другой - револьвер, сзади
разрывающиеся гранаты, - подписано: "Прелестной Ихошке на незабываемую
память".
Лось швырнул открытку, вышел из дома и зашагал по лугу к роще. Он
делал огромные прыжки, не замечал этого, бормотал:
"Не хочет видеть - не нужно. Попасть в иной мир, - беспримерное
усилие, - чтобы сидеть в углу дивана, - ждать: когда же, когда, наконец,
войдет женщина... Сумасшествие! Одержимость! Гусев прав, - лихорадка.
"Нанюхался сладкого". Ждать, как светопреставления - улыбки, нежного
взгляда... К чорту!.. Не хочет, не надо. Тем лучше".
Мысли жестоко укалывали. Лось вскрикивал, как от зубной боли. Не
соразмеряя силы - подскакивал на сажень в воздух и, падая, едва
удерживался на ногах. Белые волосы его развевались. Он ненавидел себя
лютой ненавистью.
Он добежал до озера. Вода была, как зеркало, на черно-синей ее
поверхности пылали снопы солнца. Было душно. Лось обхватил голову, сел на
камень.
Из прозрачной глубины озера медленно поднимались круглые, пурпуровые
рыбы, шевелили волокнами длинных игол, равнодушно водяными глазами глядели
на Лося.
"Вы слышите, рыбы, пучеглазые, глупые рыбы, - вполголоса сказал Лось,
- я спокоен, говорю в полной памяти. Меня мучит любопытство, жжет, - взять
в руки ее, когда она подойдет в черном платье, взять ее в руки, Аэлиту,
женщину... Услышать, как станет биться ее сердце... Помимо воли, всей
своей мудрости, она сама, странным движением, придвинется ко мне... Я буду
глядеть, как вдруг одичают ее глаза... Видите, рыбы, - я остановился,
оборвал, не думаю, не хочу. Довольно. Вы еще меня не знаете, - я - упрям.
Ниточка разорвана, - конец. Завтра - в город. Борьба - прекрасно. Смерть -
прекрасно. Только - ни музыки, ни цветов, ни лукавого обольщения. Больше
не хочу духоты. Волшебный шарик на ее ладони, - к чорту, к чорту, все это
обман, призрак!.."
Лось поднялся, взял большой камень и швырнул его в стаю рыб. Голову
ломило. Свет резал глаза. Вдали сверкала льдами, поднималась из-за рощи
острым пиком горная вершина. "Необходимо хлебнуть ледяного воздуха", -
Лось прищурился на алмазную гору, и пошел в том направлении через голубые
заросли.
Деревья окончились, перед ним лежало пустынное, холмистое
плоскогорье, - ледяная вершина была далеко за краем. По пути под ногами
валялся шлак и щебень, повсюду - отверстия брошенных шахт. Лось упрямо
решил куснуть, хватить зубами этого вдали сияющего снега.
В стороне, в лощине, поднималось коричневое облако пыли. Горячий
ветер донес шум множества голосов. С высоты холма Лось увидел бредущую по
сухому руслу канала большую толпу марсиан. Они несли длинные палки с
привязанными на концах ножами, кирки, вилы. Брели, спотыкаясь, - потрясали
оружием и ревели свирепо. За ними, над коричневыми облаками плыли хищные
птицы.
Лось вспомнил давешние слова Гусева о событиях. Подумал:
"Счастье? Вот, - живи, борись, побеждай, гибни, - там разберут - за
что и зачем. Счастье? А сердце держи на цепи, неразумное, неистовое,
несчастное".
Толпа скрылась за холмами. Лось шибко шел, взволнованный движением,
борьбой, и вдруг остановился, запрокинул голову. В синей вышине плыла,
снижаясь, крылатая лодка. Вот - сверкнула, показав крылья, описала круг, -
все ниже, ниже, скользнула над головой и села.
В лодке поднялся кто-то, закутанный в белый мех, белый, как снег.
Из-за меха, из-под кожаного шлема глядели на Лося взволнованные, тревожные
глаза Аэлиты. Неистово забило сердце. Он подошел к лодке. Аэлита отогнула
на лице влажный от дыхания мех. Потемневшим взором Лось глядел в ее лицо.
Она сказала:
- Я за тобой. Я была в городе. Нам нужно бежать. Я умираю от тоски по
тебе.
Лось только стиснул пальцами борт лодки, с трудом передохнул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22