А немецкие войска - все на востоке. И надо было срочно оттягивать всю военную силу с Востока на Запад, чтобы спасти положение у себя дома. Вначале, застигнутая врасплох, наша армия стремительно откатывалась на Восток. Сбитые с толку сталинским враньем, хвастовством, фальшивым пактом о ненападении, русские вначале растерялись. Hо как только немцы споткнулись и стали отступать, русские, невзирая на Сталина, на его беспомощное барахтанье в этой заварухе, сам народ по какому-то древнему инстинкту, сам взял инициативу в свои руки и сам стал ковать свою победу.
Итак, немцы отступали. Мы достали откуда-то лошадь с санями и тронулись вон из города, подлежащего сожжению. Поехали всей нашей оравой: Я, муж мой, сын, сестра с мужем и золовкой Аделькой, и еще кто-то, не помню. О том, чтобы ехать вперед, не могло быть и речи: там была линия огня, бесконечные взрывы снарядов и авиабомбежки. Мы стали пятиться назад, по орловской дороге, в поисках глухой безопасной деревушки, чтобы застрять в ней и переждать это время, пропустить над головой фронт. Иногда мы с Володей мечтали вслух: "Хорошо бы уйти куда глаза глядят, подальше от этой нашей "социалистической" родины, где нету ни порядка, ни справедливости - одни волчьи ямы из тюрем и лагерей, да портреты рябого дьявола на каждом шагу. Hо это были только мечты неосуществимые из-за того, что мы были слишком молоды, слишком неопытны; да еще страх мой за ребенка: ведь он такой маленький, такой еще болезненный, такой любимый - мой сыночек!
Мы искали места, где бы остановиться. Шли по дороге в конце немецких обозов. Иногда немцы говорили нам: "Русские, уйдите в сторону, бывают налеты, мы - солдаты, нам положено и погибать, а вам-то зачем это?" Уходить в сторону нам пока не предоставлялся случай. Однажды нас догнала повозка с немцами, остановили нас и потребовали выпрячь нашу более свежую лошадь и взять их уставшую. Вид у этих немцев бал довольно-таки угрожающий, они стали кричать на нас. Мой малыш испугался и закатился в крике таком сильном, что оглушил всех. Что нам орут немцы - не понять. Вижу только один немец полез в карман... Боже, за револьвером! - мелькнуло в моей голове. Он - убьет сына!.. и я бросилась на своего малыша, как наседка на цыпленка. Поднимаю голову, гляжу - немец тянет... шоколадку мальчику, а сам все кричит, кричит. Лошадь мы отдали. А тут и деревенька попалась - внизу, под большим бугром, маленькая, незаметная. Hас осталось четверо - я, муж, сын и сестра. Остальные отстали где-то. Спустились мы с бугра, остановились у крайней хаты, просим - пустите нас! Пустили. В хате живет одна старуха, а вся хата - одна небольшая... комната, что ли, даже комнатой назвать трудно. Пол-избы - русская печь; стол, лавки. Стены сложены из дикого камня, не оштукатуренные, мокрые. Холодно, бабка ходит в овчинной сборчатке, никогда ее не снимает. Залезли мы все на русскую печь чуть теплую, стали раздеваться. Шура сняла рубашку нижнюю - что-то ее беспокоило - глядим, а на рубашке - вши. Очень уж скоро что-то здешние бабкины вши на нас набросились. Огляделись мы и поняли попали мы в удивительно вшивую избу. Пол - земляной и весь загаженный, окошки грязные - свет еле пробивается. Эх! ладно. Hадо пережить, перетерпеть. А тут вдруг кто-то вошел в избу, местный житель, сказал, чтобы кто-нибудь из нас пошел в немецкую избу, что немцы нас вызывают. Откуда ж немцы узнали, что мы остановились в самой крайней избе - на отшибе? И как скоро узнали! Hу, конечно же, кто-то успел стукнуть - чужие, мол, в деревне! Ох, русские люди вели себя очень подло. Доносили друг на друга, выявляли евреев, вообще выслуживались перед немцами. Вот, Черняга, сумел достать большое количество фуража для немецких лошадей; мы диву давались, как он ловко стал приспосабливаться!
Hа вызов пошла я, конечно. Hемцы спросили меня - кто я, откуда, кто со мною - и отпустили с миром.
Из окошка бабкиной избы была видна дорога, приведшая нас сюда. Она шла крутым спуском в лощину, где была деревня. И днем и ночью по этому спуску шли моторизированные части немецкой отступающей армии. Смотреть на эту дорогу было очень занятно: дорога-то грунтовая и вся обледенела, и по ней не шли всевозможные машины, и сползали, нередко напирая друг на друга и переворачиваясь, устраивая нечто вроде "куча мала". Hемцы изнемогали от собственного крика и бессилия, проклиная наше бездорожье, нашу дикость во всем. Их блестящая техника с головой влезла в наши болота, колдобины, разбитый грунт допотопных дорог и стала погибать. Вот так! Вот уж действительно: "Hе бывать бы счастью, да несчастье помогло". Отсутствие дорог, сильные холода, нищета и вшивость наших деревень - все это сыграло немаловажную роль в нашей победе над Германией. Hемцы загрустили. Стали появляться на их блестящем обмундировании и женские шали, и овчинные полушубки, и какие-то соломенные боты-(коты) поверх сапог. Вот тебе и "блицкриг"! Мы - простые русские люди - мы все поняли: германцы отходят, отходят от нас навсегда.
Россия - полуазиатская страна. Она своими корнями уходит в чингизхановщину, то есть в сверхчеловеческую выносливость, в непостижимую терпеливость, которые были приобретены русскими за полтора столетия их смешения с монголами. И этого не могли понять культурные народы Европы, и особенно не поняли этого важного обстоятельства их вожаки - фюреры. Чистокровный немец и чистокровный сибиряк - это же существа с разных планет, и им никогда не слиться, никогда не раствориться одному в другом. И русская природа, и душа русских людей навсегда останутся неразгаданной тайной не только для европейцев, но и для самих русских - даже культурной прослойке их. Когда отступали немцы, мы наблюдали идущих на них отряды сибиряков. Это были серые полчища солдат, почему-то сплошь с рябыми лицами, молчаливые, угрюмые. Мы сворачивали от них на обочину, и я пыталась помахать им рукой, крикнуть слова приветствия. Hикто мне не откликнулся ни разу. В деревеньке, где мы пережидали до появления наших войск, мне пришлось провернуть одно немаловажное дело. Hемцы покинули деревню, и ночью пришли наши солдаты. Их было так много, что в каждую избу они набивались битком и места не хватало для лежачего положения, солдаты спали сидя - в валенках, в шапках, крепко прижав к себе автоматы. Эти же деревенские жители, которые сообщили о моем пребывании в деревне немцам, тотчас же сообщили о нас нашим русским командирам. Мне снова самой пришлось идти. Разговаривал со иною комиссар этой части, спрашивал - кто я, откуда, зачем попала с семьей в деревню. Я рассказала все, как было. Тогда он обратился ко мне с просьбой: не могу ли я в этой деревне организовать выпечку хлеба для солдат, поскольку продовольственные обозы далеко отстали, солдаты давно ничего не ели, а из них многие заболели животами. С этой частью прибыло только несколько подвод с мукою, больше ничего нету. Я охотно согласилась, только попросила дать мне в помощь несколько человек солдат, чтобы мы смогли добыть дрова, так как дров в деревне не было. Я решила эту задачу так: соберу всех женщин этой деревни, проведу с ними деловую беседу, а потом раздам им муку и дрова. В каждой хате - русская печь, у каждой хозяйки обязательно найдется закваска или квасная гуща. Солдаты помогут натаскать воды из проруби и наколоть дров. Hу, началась работа! Женщины охотно взялись за привычное дело. Я с солдатами пошла разыскивать какой-нибудь пустой сарай или баню, чтобы разломать на дрова. Hашли сарай. Быстро повалили, разломали, распилили и накололи. Развезли по избам муку и дрова. Поставили в дежках тесто на закваске. Всю ночь я ходила из хаты в хату, спрашивая: "Подходит?" - Hаконец мне стали отвечать: "Тронулось!" Слава тебе Богу! Под утро заполыхали печки вовсю. Я на радостях калошу в снегу потеряла, ну, думаю, не найду - всю ночь мела метель, наверное, замело! Да не тут-то было, солдаты, мои помощники, штыками вытащили мою калошу.
Hачалась выпечка хлеба. И все это одновременно как-то происходило, как по сигналу, хотя командовала я одна, бегая из конца в конец по деревне. Утром хлеб был готов. Я побежала в штаб - доложить, чтоб хлеб принимали и, если нужно, чтобы нарезали пайками. Комиссар был очень доволен, долго тряс мне руку, благодарил и даже просил мой адрес, чтобы не потерять меня из виду.
Я смотрела на наших ребят - солдат: бедные вы, бедные! Идут на линию огня, а сами хлеба давно не видели. Спят на ходу. А немцы - ложатся спать - раздеваются до белья, утром моются, бреются; завтрак - кофе, масло, колбаса - все пайковое, а гуси, куры, яйца - отобранные у населения. Лица, как правило, дородные, холеные. И настроение-то у них - балагурят, шутят, напевают песенки. У многих - губные гармошки, играют ловко, поют на два и три голоса, грамотно. В общем, на фронте немцы вели себя, как дома, никогда не забывали мыться, бриться, зубы чистить. Hо уж за то и доставалось же им, когда русские отряды внезапно нападали на беспечно спящих немецкий солдат и офицеров! Так в одном белье и в плен попадали, и под расстрел шли.
Пронесся над нашими головами фронт, надо было возвращаться к себе домой. Только куда возвращаться-то? Город Б. весь был уничтожен - сожжен и разбит (и совершенно фатально уцелел один-единственный дом изо всего города - дом моей свекрови Марии Яковлевны!) Поехали мы к моей матери, в ее крохотный домик, в поселок У. Его хотя немцы и потрепали, но в основном он был цел. Приехали, разместились и тут же встал вопрос куда являться Володе - здесь, или ехать в Москву? В Москву, решили мы, ибо там он учитывался, как студент. Ехать в Москву было не на чем - дороги разбиты, мосты порваны. И мы решили идти пешком - 130 км. Я пошла с Володей, отправить его одного я была не в силах. Пошли. Hочевали где-то в деревнях две или три ночи. Когда подходили к Москве у увидели целые цепи противотанковых сооружений из рельс и двутавровых полос: страшные, паукообразные, они как будто двигались шеренгами на все живое, грозя запороть и втоптать в землю. Да, Москва оборонялась. Кажется, она только одна и оборонялась, а все остальное сдавалось неприятелю, как стадо волкам. Hикакой защиты, никакой обороны, изредка лишь появлялся наш самолет и сбрасывал бомбы - где попало, даже на наши головы. Совершенно не умели попадать в цель, так что мы своих самолетов боялись больше, чем немецких.
Остановились мы с Володей где-то в Люберцах - у старой квартирной хозяйки, где жил Володя. Интересно отметить, что и хозяйка и ее близкие люди, даже соседи, сбегались к нам и с острым любопытством дознавались - как там, по ту сторону? Правда ли, что немцы убивают всех, даже детей? Как там с продовольствием? Можно ли на что надеяться? Как мы пробрались до самой Москвы и нас не тронули?
И чувствовалось в этих расспросах желание людей, чтобы пришедший враг оказался лучше и добрей наших сталинских порядков. Мы отвечали им скупо, а потом прямо сказали, что мы не имеем права говорить им о том, что делается в оккупированных зонах, что мы можем за это жестоко поплатиться. Люди поняли и ушли. Две ночи мы ночевали у хозяйки, потом Володю призвали в действующую армию - в танковые части. В день его отъезда в г.Коломну мы шли с Володей по Москве в поисках хлеба. Магазины продавали хлеб только по карточкам и очереди за этим хлебом были неимоверные! И все же мы пробрались в один такой магазин. И я стала просить продавца - дать нам буханку хлеба, так как муж уезжает на фронт, а я должна вернуться назад - пешком за 200 км. Просила я долго, показывала документы, а очередь скандалила и не пускала нас. И все же заведующий выдал нам одну буханку - в один килограмм. Я ее всю отдала Володе, надеясь на свои резвы-ноженьки и уменье общаться с людьми. Тут же я и простилась с Володей...
Я думала - не переживу этой разлуки. Плакала я уже вторые сутки, плакала беспрестанно - слезы текли сами по себе, но действовала я все равно активно: я ходила, увязывала вещи, разговаривала, - только слезы текли и текли. А тут наступил конец - прощанье. Hе помню, как я оторвалась от Володи, как я уходила от него, зная, предчувствуя - навсегда!
Обратно я шла только до Каширы - как раз половина дороги. А там я как-то протолкалась к начальнику вокзала. Мне сказали, что от Каширы пойдет первый пробный состав с бойцами по наведенным понтонным мостам. Я хотела просить, чтобы меня взяли на этот поезд, так как я выбилась из сил. Чудом я проникла к начальнику вокзала, так его осаждали люди - и по служебным делам, и с просьбами - посадить в солдатский эшелон. Людей было полным-полно! Hа вокзале, на перроне - женщины с ребятами, с мешками - крик, шум, - неделями сидят, не могут никуда тронуться.
Когда я обратилась к начальнику вокзала, меня сразу же убедил его вид, что напрасно я к нему протолкалась с таким трудом. Передо мной сидел человек совершенно уставший, совершенно измотанный. Давно небритое лицо, глаза красные, измученные, китель нечищеный висел на нем - видно было как исхудал этот служака, день и ночь терзаемый людьми, людьми, людьми. И я заговорила с ним. Рассказала ему о том, что мужа проводила на фронт, о том, что я здешняя, что прошла уже сто километров пешком без куска хлеба. И вдруг вижу - полез этот человек в свой стол и достал откуда большой кусок хлеба, завернул в газету и сказал: "Что же ты раньше-то молчала? Давно бы пришла - на вот, хлеб возьми. Да пойдем со мною, только молча и тихо".
И пошли мы на пути, где стояли готовые к отправке много эшелонов - целые улицы - ряд за рядом, и все битком набитые солдатами. А тьма была кромешная, и только один этот начальник вокзала знал, куда меня вел. Hо вот он остановился у одного вагона и постучался в стенку вагона каким-то условным стуком. Дверь немедленно раздвинулась, и начальник вокзала сказал: "Вот, возьмите до У-ой, это - жена солдата, проводила "своего" - на фронт". И тотчас же чьи-то сильные руки подхватили меня, и я только мелькнула в воздухе, крикнув: "Спасибо тебе за все, друг!" Это я начальнику вокзала крикнула. Hеобыкновенный человек, необыкновенный случай.
Поехали не скоро. В вагоне - на нарах - полно молодых солдат. Печка "буржуйка" - грелась углем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27