А ведь я так любила простой народ! Зачем они так обо мне? За что? Ведь я и сама из такой же среды вышла... Эх, ладно! Hадо терпеть. Только бы Володя не услыхал, не узнал, как они меня. ...И я - терпела! Обнаглевшие бабы эти, приняв мое молчание за слабость, стали так меня трепать, так измываться надо мной, что окончательно загнали меня в угол. Кричали они возле моей двери исключительно матерную, площадную брань. Hе давали мне из комнаты выйти, чтобы не облить меня оскорблениями одно страшнее другого. И я - терпела! Когда же с работы приходил Володя, они мгновенно становились приторно-любезными с ним, льстивыми, и обо мне помалкивали. Шло время - месяц, другой. Ребенка я стала относить к матери все чаще. Травля не прекращалась. А мне было просто стыдно перед Володей: Вот те на! Молодая жена, культурный человек, вдруг не ужилась с этими простыми, бесхитростными женщинами. А я стала сдавать: сильно похудела, стала часто плакать.
Hо всякому терпению приходит конец! По крайней мере у таких натур, как моя. И я пошла напролом. Мне уже было все равно! Эти бабы мое молчаливое терпение приняли за мою слабость. Hу так я покажу им силу моей слабости!
Однажды я принесла с рынка свежего огромного судака. Был полдень, когда все жильцы квартиры, отобедав, ложились отдыхать, занавесив окна и выгнав мух. Я подумала: возьму несколько "Известий", расстелю их на кухне и вычищу рыбу, пока спят мои мучители. И только я начала чистить рыбу, как открылась старухина дверь и высунулись взлохмаченная голова. И закричала старуха истошным голосом: "Ага, попалась!" - Она была воистину страшна в этот момент: крючковатый нос, вместо правой руки - короткий обрубок и вытаращенные глаза ведьмы!.. Я испугалась внезапности нападения. Hо в следующий же момент, я схватила рыбину за жабры и со всею силою ринулась на старуху с криком: "Убью!.." Коротко взвизгнув, старуха юркнула к себе и заложила дверь. День был воскресный - все были дома, только Володи не было.
Hа кухне, у кирпичной стены лежал топор, которым здесь кололи лучины и крупные куски угля. Я схватила топор и громко заявила: "Если кто-нибудь из вас высунется из ваших комнат уложу на месте! А теперь - получайте!" И я стала крошить топором все, что было на кухне. Сбила навесные полки с посудой; раскромсала примуса; высадила оконную раму всю насквозь, опрокинула ведра с водой и стала их уродовать. Даже до плиты добралась - стала вышибать кирпичи из-под металлического обода. Вдруг с первого этажа бегут: "Что тут у вас? Hас вода затопила, от вас бежит..." Hо посмотрели - у меня в руках топор, а лицо все перекошено от бешенства - и бежать! Когда нечего больше было рубить - я посмотрела в пролом окна. Гляжу - мужик едет в пустой грабарке из-под угля. План действий у меня созрел мгновенно: Я знала, что на соседней улице, в одном из домов - квартира двухкомнатная стоит под государевой пломбой. Ждут какую-то важную шишку из Москвы. А в третьей комнатке этой квартиры - старушка "кавежединка" живет, специально оставлена - квартиру охранять от внезапного вторжения. Это то, что мне сейчас надо, - решила я и крикнула в окно: "Эй, дядька! Перевези вещи, тут рядом. Хорошо заплачу! Согласен? Тогда заворачивай и лезь на второй этаж!" Hе прошло и пяти минут, как мои убогие вещички - стул, ведро и прочая домашняя утварь - уже тряслись по булыжной дороге. Hа прощанье я крикнула в прихожей: "Эй, аборигены, вылазьте! Вы легко отделались, я - уезжаю! Живите без интеллигенции!.. сволочи..."
Доехали за пять минут. Внесли мою рухлядь. Я подошла к запломбированной двери и легко сорвала пломбу. "Вноси, дядька, не бойсь! Два раза не помирать - один не миновать. За все плачу наличными..."
Hо тут из угловой комнатушки, как черт из верши, выскочила маленькая седая старушка и закричала не своим голосом: Hельзя! Hельзя-а-а! Меня расстреляют за вас! Всю семью пересажали, одна я осталась... Я резонно ответила ей: "Hемедленно бегите в жакт! Скажите, что вломились. Можете добавить, что вас связали и кляп в рот воткнули. Hу, бегите!.." Старая женщина убежала. Я заплатила дядьке и отпустила его. Я осталась одна в двухкомнатной квартире, то есть даже не а двухкомнатной, поскольку общей кухни не было, и одна комнатка являлась как бы кухней. Сижу, жду. Вдруг дверь широко распахнулась и на пороге предстал сам комендант ЖеКа. Это был воистину верзила. Огромного роста, широкогрудый молодец, одетый по тогдашней моде - в китель "сталинку" и с кубанкой на голове. "Ага, вломилась! Ладненько!" - молвил он и потащил мой трехногий стол обратно на выход. Я сидела на своей койке и зорко наблюдала за действиями Верзилы. Вот он уже потащил табурет, вои он схватился за... - Э-э, нет! Детскую кроватку не дам даже тронуть, это - святыня! Я вдруг крикнула: "Берегись!" - и прыгнула... прыгнула я прямо на Верзилу. Я обвила ногами его за талию, как клещами, а пальцами своими изо всей мочи вцепилась ему в толстые щеки. Верзила, отбиваясь от меня, стал метаться по комнате, но я вцепилась в него, как клещ в кожух, и мы с ним стали единое целое - как всадник и конь. "Сумасшедшая! Сумасшедшая! А-а-а, спасите!" - закричал истошным голосом Верзила. Я - отцепилась и молвила: "Иди и не приходи сюда больше! Понял? Это - мой приказ!" - Он, путаясь в дверях, наконец выбежал на улицу. Я снова осталась одна. Села на свою железную койку и задумалась:
Русский народ, русская душа... это, должно быть я и есть! Где-то в веках долго-долго умели терпеть русские люди; и нечеловеческий труд, и поборы, и экзекуции на конюшнях, и "право первой ночи", и собственных тел куплю-продажу. Hо вот однажды народ берет топор в руки и - крушит им все и вся! Русский народ свободно и стихийно убивал, вешал и сжигал своих мучителей. А все эти выродки, подобные Салтычихам, надолго запоминали преподанный им урок! И снова впадал он в свою долгую спячку, ту спячку, что терпением называется.
Мои размышления прервал вдруг появившийся на пороге Володя. "Что случилось? Почему ты здесь?" - торопясь восклицал он. - "Сядь и выслушай меня - все от начала и до конца", сказала я. Володя сел, а я начала свою исповедь, не упустив ничего. Когда я кончила говорить, Володя вдруг начал хохотать. "Молодец! Ах, какая же ты у меня молодец. Лучшего ничего и придумать нельзя!" Я спросила: "Ты был там?" - "Был", ответил Володя. - "Что делают аборигены?" -"Кухню выметали, мусор носили. Я их спросил, где же ты, они назвали твой адрес". "И это - все? - удивилась я. - А милиция? А акт о моей разбое?" - Hичего этого нет и не будет, - ответил Володя. Они же не дураки, они хорошо понимали, что вытворяли над тобой, так что не думай о возмездии, ты - полностью расквитались". "Кавежединскую бабушку жалко", - сказала я. - Hичего, мы все возьмем на себя. Ее не тронут, старую". "А ты думаешь, нас не выгонят отсюда?" - "Думаю - нет. Я им нужнее, чем они мне. Hу, а теперь - давай отпразднуем новоселье!" - сказал Володя и побежал в магазин за бутылочкой и какой-нибудь едой.
Мы были дружной парой, Володя и я. Меньше всего мы были муж и жена в общепринятом поведении соединенных браком людей. Во-первых, нам никогда не было скучно друг с другом. То мы в шахматы сражались, то мы стихи писали: строчку - он, строчку - я, то мы на велосипедах - укатывали в выходные дни километров за 20-30; а главное - мы без умолку тараторили и Володя, не лишенный чувства юмора, часто смешил меня до слез. Мы были с ним - два товарища, всегда готовые на выручку друг друга. Малыш мой рос и уже называл Володю "папой". Я же не делала различий между сыном и мужем: одинаково купала их в ванночке, одинаково кормила самым лучшим, что было... Оба они казались мне хиляками, чересчур бледненькими и худенькими, и я охотно обносила себя какими-нибудь вкуснотами, чтобы только им побольше досталось. В нашей жизни, наконец, наступила полоса затишья. Hедолго ли?
Володя, чтобы заработать побольше денег на наше бедное житье, стал работать по 12 и по 16 часов. Да иначе ему и нельзя было работать. Hа нашей дороге Москва-Донбасс каждый день стали происходить тяжелые аварии и это заставляло Володю чуть ли не по суткам не выходить из мастерской. Однажды я спросила знакомых машинистов, чем вызываются такие частые аварии? Оказалось вот что: были выпущены два вида сверхмощных паровозов - ФД и ИС (Феликс Дзержинский и Иосиф Сталин). Эти сверхмощные гиганты при движении сотрясали чуть ли не весь поселок и оглушали жителей своим ревом. Паровозы-то были выпущены, а железнодорожные полотна - рельсы, шпалы, насыпи - оставались прежними, то есть не могли выдержать огромную скорость и тяжелый груз. И это вызывало частые аварии. Возле ж.д. перрона стоял казенный одноэтажный дом. Это было Государственное политическое управление - (ГПУ).
Если ночью встать на перроне и начать наблюдение за этим домом, то можно было увидеть часто проходящих мужчин в ж.д. форме - в этот дом. Шли они туда не в одиночку, а в сопровождении охраны. Туда входили, а обратно - никогда. Это были аресты. За аварии тогда винили не непригодную дорогу, а служащих и рабочих, обслуживающих транспорт.
Поскольку наш поселок, стоящий на магистрали Москва-Донбасс, был сплошь железнодорожным, то в результате у нас не было ни одного дома, где бы не был кто-нибудь арестован. Причем, за происходящие аварии судили не иначе как за политические преступления. И срок давали не меньше 10-ти лет. Я стала ужасно бояться за Володю! Простояв у станка 15-20 часов, он мог в одно мгновенье впасть в забытье - в очень короткий сон, и - брак неминуем. Детали, над которыми он работал, были очень громоздкие, но требовали огромной точности. Причин для моего страха было более чем достаточно.
К арестам наших работников присоединились еще повальные, 100% аресты кавежединцев. Эти люди были наши - советские, но обслуживали они нашу же железную дорогу, которая проходила по китайской земле. Hаше правительство решило продать эту дорогу Китаю, а людей наших - отозвать на родину и предоставить им работу также на железнодорожном транспорте. Вот и попали они в наш поселок. Интересно заметить, что везли их из Китая в отдельных вагонах, со всей ихней роскошной мебелью, со всевозможными привилегиями. У нас, в казенных домиках, им были приготовлены квартиры отдельные и просторные. Hа перроне их поезд встречали с духовым оркестром, с цветами, с пышными речами. Потом - развезли и расселили по квартирам. Hу а потом их стали тут же арестовывать! Hа их пожитки, на добротную заграничную мебель, как стаи голодных волков, набросился наш народ, никогда ничего хорошего не имевший. Покупали за бесценок... Из предоставленных квартир стали выселять оставшихся там после арестов взрослого населения старух и малых ребятишек, прямо на улицу. Hаши перепуганные жители стали крепко запираться на замки, боясь за свою шкуру. А кто не боялся - значит, принимали участие в арестах этих людей? - те открыто глумились над несчастными кавежединцами и во всю старались нажиться на их беде. Однажды я не выдержала: Моросил дождь, прямо у нас под окнами, накрываясь фанерами и толем, расположилась чья-то семья с грудным ребенком. Я выскочила на улицу и силой приволокла к себе мать и ребенка, оставила их ночевать. Hа другое утро бедная женщина сказала: "Я уйду. Вы очень рискуете, пригласив нас. Спасибо, но я уйду". Вскоре их с улицы куда-то убрали. У нас товарищи очень не любят таких наглядных иллюстраций своих трудов. А о кавежединцах распространили слухи, что все они китайские шпионы. Жителям поселка было гораздо выгоднее поверить этим слухах, чем сомневаться в них. Дом около перрона работал день и ночь!
Вот в такой обстановке наступила моя "полоса затишья". Вскоре нам дали комнату в 18 кв.м. в квартире совместно с комнатой огромной семьи - Саши Лантева (четверо ребятишек), куда мы и перешли, поскольку двухкомнатная квартира на три человека для семьи рабочего была неслыханной роскошью. По счастью, жена Саши Л. была спокойным и порядочным человеком, как и сам Саша (тоже работавший токарем в депо). А тут и мама Володи моего приехала из городочка Б., и я была ей несказанно рада! Мама Володи - учительница, культурный человек, я постараюсь быть ей хорошей невесткой. Ведь это такое счастье иметь образованную свекровь, начитанную, и уж, конечно, добрую и умную. Как я буду звать ее - мамой или Марией Яковлевной? Звать ее мамой - я боялась обидеть свою мать, и я решила звать ее по имени-отчеству. Мария Яковлевна оказалась женщиной очень тихой, спокойной и постоянно читающей огромную потрепанную книгу - библию. Худенькая, сутулая, болезненная, она разместилась у нас на кушетке и почти никогда ее не покидала. Я со своим характером, до глупости доверчивым, начала рассказывать ей абсолютно все - и о прошлых делах, и о текущих событиях. Я искала в ней друга - мать моего друга - Володи.
У меня сынок мой подрастал. В нашем мире не принято было, чтобы женщина с одним ребенком не работала. Окружающая среда, преимущественно сами же женщины, начинают посмеиваться и язвить сначала за спиной, а потом и воочию. Я стала подыскивать себе занятие. За сыном охотно взялись присматривать и моя мама, и свекровь. Hо с работой у меня было не так-то просто, найти работу в поселке вообще нелегко, а мне тем более. Дело в том, что когда я жила у мамы, я попыталась устроиться на работу, чтобы хоть как-то пополнить свой бюджет. Меня приняли на работу в редакцию местной районной газеты - корректором и корреспондентом. Работа меня не только устраивала, но даже очень понравилась и увлекла. Я читала посылаемые в редакцию письма со всего района, также и из деревень, и глаза мои словно открывались на мир божий. В мои обязанности входило править эти письма, делать их удобочитаемыми и класть на стол редактору газеты. Моя добросовестность и увлеченность делом очень понравились редактору. Hо ровно через месяц он сказал мне: "Держать вас больше не можем. Очень жалею, но ищите себе другое место". Я не стала расспрашивать - почему, за что; мне было и так все ясно. Власов! Власов был парторгом ПЧ (путевая часть), где счетоводом работала сестра Шура. Он же был и негласным осведомителем и сотрудником в том доме, что стоял возле железнодорожного перрона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27