А затем
покачнулась - как кукла упав мне на грудь: - Папа!.. Папа!.. Прости!.. Я
тебя не узнала!.. - И стремительно, выпростав руки из моих кулаков,
неожиданно, быстро, отчаянно обхватила меня за шею: Папа!.. Папочка!..
Миленький!.. Больше не уходи!.. - Всю ее сотрясало болезненное заикание.
Или спазмы рыданий, пробившиеся изнутри. Ломкий сорванный голос
захлебывался словами: - Папа!.. Папа!.. Я столько тебя ждала!.. - Две
косички взлетели, как проволочные плетенки. На спине вместо платья
топорщился плюшевый мох. И ворсинки его колыхались, как мелкие водоросли.
Боли в сердце расширились у меня до пределов груди. Я ведь слышал уже этот
ломкий обветренный голос. Превращающийся очень быстро в нечеловеческий
крик. Ну конечно, я слышал - замученное животное... коридоры, тюрьма,
обесшнуренный скрип башмаков... затхлость камеры, боль, выворачивающая
наизнанку... Феня, ножницы, следователь Мешков... Это было, когда я
п_о_д_с_т_а_в_и_л_с_я_ вместо Корецкого. То есть, как бы включился в
какой-то его проворот. Говорят, что в условиях Хроноса это возможно. Я
сказал сквозь комок нетерпенья и слез: - Подожди, подожди... ну конечно, я
здесь останусь... ну, не плачь, ведь я для того и пришел... Посмотри мне в
глаза... Посмотри: я тебя не обманываю... - Я, по-моему, уже не говорил, а
кричал. Гладя волосы, прижимая к себе тщедушное тело. Хрипы, стоны и
шорохи переполняли чулан. Половицы его колыхались, как будто живые.
Взвизгнув, вылезли гвозди на правой стене. И оттуда просунулась, пискнув,
крысиная морда. И сказала, дохнув на меня перегаром и чесноком: - Слушай,
дядя... ну до чего же ты бестолковый... Говоришь тебе, учишь - как с гуся
вода... Ты, по-моему, дядя, слегка прибабахнутый... Обязательно влезешь в
какую-нибудь хреноту... Я тебя умоляю: оставь эту жужелицу... Ничего нет
противнее детской любви... Вообще, нынче следует держаться подальше от
молодежи... - Морда вся искривилась, как будто готовясь чихнуть. Щетки
белых усов процарапали пол и лежанку. Я услышал, как вскрикнула девочка у
меня на груди. Заворочалась, вскрикнула и что-то кольнуло мне шею. Я
схватил кочергу, одиноко торчащую из ведра, и с размаху ударил по розовой
мякоти носа. По ноздрям - так, что жмякнул раздробленный хрящ, а из глаз,
как под сильным давлением, брызнула жидкость. И Пасюк, будто в трансе,
мотаясь, затряс головой. - Ох! Дурак же ты, дядя!.. - сказал он
ошеломленно. А затем, выдувая из носа коричневые пузыри, вдруг задрал
морду вверх и опрокинулся на спину. Доски тихо и плавно, как шторы,
сомкнулись за ним. Серым пологом рухнула толстая паутина. Кочергу я,
подумав, засунул обратно в ведро. Я готов был сражаться сейчас - с кем
угодно. Потому что теперь я почувствовал, что я не один. Большеглазая
хрупкая девочка сидела у меня на коленях. И дышала, как дети - спокойно и
очень легко. Вероятно, она незаметно сомлела от всех потрясений.
Осторожно, стараясь не разбудить, я перенес ее на топчан. Руки девочки
мягко распались и она прошептала: - Не надо... - И я тоже шепнул: - Не
волнуйся, я никуда не уйду... - Мне казалось, что сердце мое вот-вот
разорвется от жалости. И от силы, которая вместе с жалостью поднялась. Я
подсунул под голову твердую сплющенную подушку. Веки девочки дрогнули,
точно от горя, во сне. Вся она потянулась в какой-то ленивой истоме. А на
тонких губах лепестками приклеилась кровь. Очень свежая, яркая, очень
пугающая. Содрогаясь, я вытер ее мокроватым платком. И спокойная девочка
снова сказала: - Не надо... - Я вдруг с ужасом понял, что она наблюдает за
мной: сквозь прикрытые веки - внимательно и настороженно. Нехороший
какой-то был этот внимательный взгляд. Машинально я взялся за шею - где
прежде кольнуло. И почувствовал ту же обильную скользкую кровь. И саднящий
укус - острием прорезающий вену. Я не знал, что мне следует делать и что
говорить. Ощущение было такое, что я куда-то проваливаюсь. Комковатый
платок пропитался до самых краев. Я швырнул его в ведьму, раскинувшуюся на
лежанке. Но она очень ловко - ногтями - поймала его. И, уже не скрываясь,
довольно и сыто ощерилась. - Ничего, заживет, не расстраивайся, - сказала
она. И вдруг громко, надменно, по-взрослому расхохоталась. - Ничего,
ничего, не расстраивайся, заживет...
Вот тогда я действительно ощутил, что начинаю проваливаться,
страшноватый чулан расползался, как пластилин, зыбкий пол колыхался у меня
под ногами, отверзалась сосущая и тянущая пустота, а внутри нее что-то
булькало и переливалось. Одеяло, по-видимому, переваривало меня, воздух
был напоен какой-то прозрачной багровостью, словно светом от
фотографического фонаря, и вся эта багровость ритмично пульсировала, я
летел сквозь пустые распахнутые этажи, будто сделаны они были из вязкого
дыма, открывались убогие жуткие внутренности квартир: дрема мятых постелей
и панцири насекомых, почему-то все было засыпано хитиновой скорлупой, выли
краны, шипели оставленные конфорки, а в одной из квартир шевелились
заточенные крючки, и в когтях попискивало что-то трепещущее, голос Апкиша
где-то над ухом проговорил: - Я сегодня не вижу другого реального
выхода... Мы сегодня имеем - отвратительный материал... Что-то вроде
гниющего тухлого студня... Просто не за что взяться и не за что
ухватить... Наступает, по-видимому, полное вырождение... Копошение
идиотов, дикий маразм... Нам нужны добровольцы - без жалости и
милосердия... Те, которые смогут нырнуть в эту жуткую грязь... И вернуться
обратно, на свет - без единого пятнышка... Те, которые не пощадят и
детей... Дети тоже отравлены - с момента рождения... Зомби, монстры,
чудовища вырастают из них... А потом растекаются гнойными пузырями... Мы
должны начинать, точно боги, с неслыханной чистоты... - Он нагнулся к
крючкам и разъял их на две половины - окровавленный серый комочек
задергался на полу, хохот нахальной ведьмы затих в отдалении, и тяжелый
звериный раскатистый бас произнес: - Черт бы вас всех побрал вместе с
вашими экспериментами... Неужели вы не дадите спокойно существовать?..
Чтоб - без подвигов и чтобы - без потрясений... Почему вы все время хотите
каких-то особенных жертв?.. Разве мало вы взяли?.. Практически все, что
имелось... Я не жалуюсь, и я согласен со всем... Но, пожалуйста, больше не
надо экспериментов... Строек века, материально-технических баз...
Воспитания нового советского поколения... Пусть все это останется в
лозунгах, лишь на словах... И не надо, пожалуйста, вашего светлого
будущего... Потому что опять нам придется стелить миллионы костей... Пусть
мы будем без будущего, но зато с настоящим... Жрите, пейте, воруйте, но
пожалейте - себя... И не требуйте большего, чем можно позволить... А иначе
однажды надломится твердый хребет... И колосс, раздирая страну,
заворочается в агонии... - В этот раз говорил, просыпающийся бегемот -
открывая широкую пасть и подергиваясь, как припадочный, складки кожи,
казалось, насквозь перечеркивали его, и разило болотной тиной, сопревшими
водорослями, щепки мебели были рассыпаны по полу, только пол почему-то
стоял в этой комнате вертикально, а внизу вместо пола расположено было
окно, или сам я по-прежнему медленно переворачивался. Одеяло, по-видимому,
куда-то тащило меня, и старуха - в лохмотьях, в обрезках валенок -
возразила: - Да, но жить в этом тихом кошмаре тоже нельзя... Вы не знаете,
что такое - жить в тихом кошмаре... И все время бояться того, что
произойдет... Даже если оно почему-то не происходит... В магазинах, в
подвалах, на улице, в очередях... Унижение, ненависть... Облако зябкого
страха... На площадке, где группа каких-то ребят... И сосед, выползающий в
кухню на четвереньках... Перемать-твою мать, пожалела, паскуда, рубля...
На работе, в кино, в переулке, ведущем к дому... Ночью, в квартире, когда
раздается звонок... Шторы вдруг - ни с того ни с сего - загибаются
кверху... И всю жизнь - как лягушка, которую колют иглой... И куда ни
метнешься - везде лишь торчащие иглы... И вдыхаешь, скукожившись, старость
и смерть... Даже если они почему-то не происходят... - У старухи в руках
был замызганный темный стакан. И она, содрогаясь, отхлебывала что-то
вонючее, две огромные бородавки сидели на лбу, шевеля волосинками,
выпершими на полметра. Хронос, видимо, полностью ее обглодал. Это было,
по-моему, все, что осталось от Лиды. Два бревна пролетели, едва не угробив
меня, и ударились в землю - которая задрожала, пахло дымом, резиной, гудел
бесноватый огонь, а старуха вдруг клюнула носом, наверное, отрубившись.
Вася Шапошников лежал на закопченной траве, и лицо его было какое-то
полураздавленное, он сказал, разомкнув синеву вбитых в челюсти губ: -
Почему нами вечно командуют дегенераты?.. Неужели совсем не осталось
нормальных людей?.. Ведь включишь телевизор: буквально рожа на роже... И
все - сытые, гладкие, как кабаны... И все - что-то бухтят. Так и дал бы по
морде... Приспособились, сволочи, народ грабить... Нет, пока их не
перебьем, порядка не будет... Хорошо бы их выпереть куда-нибудь из
страны... Дескать, нате вам, курвы, этот закаканный остров... Получите и
стройте там свой коммунизм... Но ведь, тля, не поедут, работать они не
приучены... А по-прежнему будут, заразы, бухтеть и давить... Все, ребята,
пора пилить автоматы... С автоматом они меня просто так уже не возьмут...
С автоматом я сам возьму кого хочешь... - Вася Шапошников лежал у
покосившегося крыльца, а вокруг него вяло дымились раздробленные
головешки, и дымилось железо, наверное, слетевшее с крыш, город - плыл,
облекаясь в цветение чертополоха, тучей пыли клубилась выбрасываемая
пыльца, я все также не чувствовал рядом - за что ухватиться и, как пень,
погружался в багровую рыхлую мглу, где сипело и булькало, словно в
трясине, прогоревший остов расплывался и медленно оседал, и Фаина, схватив
меня за руку, быстро сказала: - Что ты делаешь?.. Ты, видимо, совсем
очумел!.. Ну куда ты полез?.. Ведь ты же вываливаешься из сценария!..
Каждый демон поэтому может замучить тебя... А тогда ты и сам превратишься
в голодного демона... Неужели так трудно понять очевидную суть?.. Я ведь
столько просила тебя: сиди, не высовывайся!.. - От нее сладковато и терпко
припахивало вином, - и духами, и пудрой, ссыпающейся с прически, я едва
различал ее в сутолоке теней, мы, по-моему, вместе летели - синхронно
переворачиваясь. - Разбуди меня в шесть! - _к_а_к_ положено, выдавил я. И
Фаина качнула своей пирамидой: Конечно, конечно!.. - мы попали в какой-то
заставленный мебелью подвал, а потом - в коридор, освещенный
пластмассовыми загогулинами, неприятно блестела дубовая полировка дверей.
- Я пристрою тебя в "семерке", - сказала Фаина. - Там - сосед, но не
бойся: такой же приезжий, как ты... Я запру вас снаружи и можешь не
беспокоиться... - Ключ на груше со скрежетом повернулся в дверях, и в лицо
саданула спираль сигаретного дыма, я шагнул в нагретую спертую черноту -
сквозь косяк, совершенно не чувствуя дерева, - что-то с чмоканьем лопнуло,
будто громадный пузырь, струи свежего воздуха затрепали одежду, вдруг, как
стенка, надвинулась некая твердь и плашмя припечатала меня своей
поверхностью.
Эта твердь представляла собой дерн. Дерн был жестокий и колкий, в
шипах прошлогодних соломинок, ворсоватый, бугристый, поросший кукушкиным
льном, резко пахнущий - травами, спрессованными корнями. Одеяло,
по-видимому, выплюнуло меня, слабый ветер тащил по затылку ночную сырость,
и чуть слышно, но внятно плескалась от рыбы вода, я догадывался, что
где-то неподалеку находится озеро, ряска, заводь, лягушки и камыши, было
плохо, что озеро находится где-то неподалеку, это значит, прежде всего,
что финал уже наступил, я попробовал, было подняться, но локти
разъехались, я беспомощно рухнул обратно на дерн, и сейчас же в пугающей
близости облегченно сказали: - Так ведь жив же он, сволочь, ведь больше
прикидывается, фуфло!.. Посмотри-ка, сержант, у него даже уши шевелятся!..
- Кто-то наглый и дерганый, видимо, показывал на меня. Но другой, низкий,
голос, достигший предела осатанения, прохрипел, будто брызгая крутым
кипятком: - Отойди!!!.. Руки на голову!!!.. Брось заточку!!!.. Руки за
голову!!!.. Проваливайте к чертям!!!.. - Ну, сержант, ты даешь, -
удивленно сказал первый голос. И еще один - мгновенно его перебил: -
Ничего, ничего, мы с тобою еще повстречаемся... У тебя же, наверное, и
патронов-то нету, сержант?.. Было слышно, как рвется дыхание - сразу из
нескольких глоток. А потом разъяренный сержант, явно сдерживаясь,
проговорил: - Уходите, ребята... Я вас прошу по-хорошему... Я тебе,
Севастьян, в последний раз говорю... Забирайте свои причиндалы и быстро
уматывайте... Вместе с фюрером вашим. Или как он у вас?.. - Кто-то
крикнул: - Зарежу!!!.. - а кто-то: - Держите!!!.. - Очень ясный
мечтательный голос Учителя произнес: - Вы меня называете фюрером, вы меня
оскорбляете... Я надеюсь, вы понимаете, что этого я вам не прощу?.. - И
опять закипела возня: - Отпустите!!!.. - Не надо!!!.. - Эх, Сергей
Николаевич... - скрипнул зубами сержант. И ни с той ни с другой стороны не
прибавили больше ни слова. Металлический стук пулеметов сорвал тишину,
точно стадо бизонов, взревели моторы, жаркий газовый выхлоп ударил мне
прямо в лицо, и Кагал покатился, вихляя, - куда-то от озера, мотоциклы с
трудом пробивались по рыхлой земле. - Поднимайся, - сказал мне сержант,
теребя за рубашку. - Поднимайся, нет времени, я тебя очень прошу... - Он
налег мне на плечи, на грудь и заставил перевернуться. Кое-как я уселся,
покачиваясь взад-вперед. У меня закрывались глаза и безумно гудело под
черепом. Значит, все-таки это был двенадцатирукий Кагал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34