Демократия и свобода - это для него пустые слова. Абсолютная
демагогия. За ними ничего не стоит. Я не буду сейчас анализировать причины
такой ситуации, я лишь излагаю ее как суть. Области наших интересов не
пересекаются. Мы не будем иметь опоры в народе, потому что нам нечего
предложить ему. За нами никогда не пойдут. Более того, подавляющее
большинство трудящихся выступит против нас. Ибо мы посягаем на их
дегенеративный покой. Мы обречены на одиночество. Мы - движение
смертников, добровольно идущих в огонь. Это дает нам известные права. Не
щадя себя, мы имеем право не щадить и других. Именно поэтому мы намерены
убивать. Именно поэтому мы намерены быть беспредельно жестокими. Потому
что жестокость рождает власть. Мы осознанно громоздим тупики политического
отчаяния. Мы осознанно призываем разлом. Пусть откроются бездны, и пусть
пламя прольется на мир. Пусть развалятся города, и пусть выползут из
расщелин отвратительные белесые насекомые. Пусть замечется перепуганный
человек. Беззащитный. Нагой. Пусть глаза его помутнеют от страха. Вот
тогда можно будет приставить к затылку его пистолет и спокойно направить:
- Иди! - и тогда они все пойдут, даже не спрашивая - куда и зачем...
Говорил он настойчиво, мягко, отделяя семантику короткими точными
паузами. Будто вел вполне обычный урок. Вероятно, это и был урок.
Гипнотический урок единомыслия. Он не убеждал, не спорил. Он лишь
преподносил очевидные истины. Он действительно работал в школе учителем.
Светлый серый костюм и коричневый галстук однозначно подчеркивали это.
Впечатление нарушали только пальцы. Пальцы были совсем никуда. Беспокойные
ости их как бы независимо от говорящего что-то медленно уминали,
выкручивали, беспощадно и резко выщипывали что-то из горячего воздуха, а
затем, торопясь и подергиваясь, собирали все это выщипанное в безобразный
мохнатый тампон и старательно, мерзко растирали его в горбатых ладонях.
Было здесь что-то от инквизиции. Что-то предельно средневековое. Мне все
время казалось, что агонизирует невидимое живое существо. Красные
подвальные тени, будто чертики, отплясывали на фалангах. Брякала,
соскальзывая, алюминиевая ложка о котелок. Листья вокруг наливались
кладбищенским пурпуром, и выстреливали из углей неожиданные трескучие
трассы. Просто-напросто это горел костер.
Это горел костер.
Голый, неправдоподобно большой Младенец, озаренный его теплом,
разводил припухлые руки, как бы перетянутые ниточками у запястий. А из
левого кулака его зеленела новехонькая колода карт.
- Здравствуйте, Борис Владимирович! - оживленно сказал Младенец. -
Наконец-то соблаговолили. А то мы вас все - ждем и ждем. Вероятно,
государственные заботы? Вон как вы запыхались. И пиджак весь в земле.
Выбросить придется пиджак. Неужели ползли? Борис Владимирович! Как-то вам
не к лицу! - Он поднял над глазами безволосые валики жира. - Ну-ка,
Пасенька, разберись!..
Что-то грузное, стремительное перемахнуло через костер. Оглушительно
затрещали кусты. Тут же хлынуло - верещание, полузадушенный детский писк.
Гладкая крысиная морда вынырнула из темноты и легла на передние лапы,
успокаиваясь, облизывая с усов размозженные остатки хитина. Черные, как
бусины, глаза преданно уставились на меня. Розовые живые ноздри - дышали.
Двое потных солдат в разрисованных комбинезонах тут же вынырнули вслед за
нею и мгновенно окаменели, наведя в исступлении крупные армейские
автоматы.
Правда, очереди литого огня почему-то не полоснули. Кто-то третий,
приземистый, совершенно неразличимый в тени, осторожно выдвинулся из-за их
фигур и отчетливо, звонко щелкнул коваными каблуками.
- Капитан Кирдянкин! Я имею приказ арестовывать всех подозрительных!
Сердце у меня упало, но Младенец, напружинив пупок, благосклонно
покивал головой, похожей на грушу:
- Вольно, капитан! Можете продолжать!
А Железная Дева - полуголая, распаренная, в одних трусиках сидящая с
другой стороны костра - как сосиски растянула за соски свои тощие
резиновые груди:
- Привет, ребята!
И солдаты с безумными лицами проследовали вперед, аккуратно огибая
костер. Больше никто не сказал ни слова. Лошадиные широкие зубы блеснули у
Младенца во рту.
- Значит, по три карточки, Борис Владимирович, - деликатно
предупредил он, переснимая колоду. - То есть, игра бескозырная. На пруху.
Если сумеете вырвать хотя бы одну - вам свобода. Ну а если же нет,
извините, тогда - закон джунглей. Обглодаем. До мелких косточек. Ну так
что, Борис Владимирович, хотите рискнуть?
Словно у меня был какой-то другой выход. То есть, выход, конечно,
был. Например, я мог отдаться подчиненным капитана Кирдянкина. Только это
был вовсе не выход. Три зеленых листочка невесомо легли предо мной. -
Ого-го! - ухмыляясь, протянула Железная Дева. Груди она отпустила, и те с
чмоканьем сократились в исходную форму. Тупо булькало варево, кипящее в
котелке. Будоражащий треск кустов удалялся. Вероятно, солдаты уже выходили
на бульвар. У меня дрожала рука. Карты были обычные, в типографской
плетеной рубашке. Поражала ее незапятнанная чистота. Но на лицевой стороне
их вместо картинок находились контрастные черно-белые фотографии. То есть,
- Лида, Корецкий, и - между ними - я сам. Ошалелый. Измученный. Это - то,
чем сейчас предстояло пожертвовать.
Я уже взялся за фотографию Лиды и уже увидел, как лицо ее
стремительно опутывают морщины, как проваливается от беззубости мутноватая
пустотелость щек, и как старческие больные пряди, словно пакля, вылезают
на месте волос, но в это время дверь рабочей подсобки, до сих пор закрытая
серой листвой, неожиданно распахнулась, и Фаина, светлея подобранным
платьем, полными руками и пирамидальной седой прической, сделанной,
по-видимому, специально для банкета, быстро и очень неприязненно
наклонилась ко мне:
- Где ты носишься? Ты, по-моему, ничего не соображаешь. Я ищу тебя
уже шесть минут. Скоро полночь. Ты забыл о "пределе часов". Тоже мне -
заторчал в подходящей компании. Проходимцы. Жулье. Или ты собираешься
превратиться в зомби? Боже мой! Ни на секунду нельзя оставить!..
Быстрым точным движением она выхватила у меня карты и швырнула в
костер. Три зеленых листочка мгновенно обуглились. Пламя корчило и
пожирало их.
- Однако, мадам! - с оскорбленным достоинством произнес Младенец.
А Железная Дева нетрезво хихикнула.
Но Фаина, не обращая на них внимания, больше ни о чем не спрашивая,
не колеблясь, повлекла меня по невидимым ступенькам - сначала вниз, через
подвальные переходы, уставленные забытой мебелью, а потом вверх - к
длинным пластмассовым загогулинам, которые освещали пустынный коридор,
наполненный ковровой тишиною и гостиничным неспокойным блеском дверей. Вся
она дрожала от возбуждения. От нее разило вином и духами.
- В городе кошмарная неразбериха. Начинаются пожары и грабежи. Рвется
связь. То и дело отключается электричество. Группа экстремистов совершила
нападение на горком. Есть убитые, много раненых. Здание его оставлено и
горит. Личности нападавших не установлены. Судя по всему, это ударил
Кагал. Говорят, что его подкармливают в самом горкоме. Саламасов.
Дурбабина. Это более чем похоже на правду. Управление перехватывает
"Спецтранс". Разумеется, районная милиция не справляется. На окраинах уже
идут бои. Впрочем, это не помогает. Демоны просачиваются по канализации.
Говорят, что за ними - частично бюро. Апкиш. Шпунт. Нуприенок. Это тоже
похоже на правду. Непрерывно заседает актив. Принято уже одиннадцать
резолюций. В том числе - за свободу Намибии. Сдвиг по фазе достиг четырех
с половиной часов. Я боюсь, что уже пробуждается Хронос. Сделать, видимо,
ничего нельзя. Все надежды - на чистку и ликвидацию. Может быть, ситуация
прояснится к утру. Я тебя положу, как обычно, в "семерку", там проверено,
и напарник вполне приличный, скажешь - временно, завтра же ты отсюда
исчезнешь...
Повернулись ключи, и из приоткрывшейся щели хлынул скрученный
сигаретный дым.
- А ты не боишься _п_о_с_т_а_р_е_т_ь_? - с внезапной завистью спросил
я.
У Фаины размотались отбеленные локоны на висках.
- Наплевать! Хуже, чем есть, не будет. Все уже до коликов
осточертело. Пресмыкаться. Елозить. У меня такая тоска, будто я существую
вторую тысячу лет...
Дверь закрылась, и я повалился на кровать. Шторы в номере были
задернуты, и на них отпечатался изнутри лунный негатив окна. Было зверски
накурено. Я устал, но я твердо помнил, что это еще не все, и
действительно, едва заскрипели пружины, как натруженный низкий голос из
темноты очень скупо поинтересовался:
- Сосед?
- Сосед, - ответил я.
- Вот какая история, сосед, - вяло сказали из темноты. - Жил-был
Дурак Ушастый. Ну, он был не совсем дурак, а просто очень наивный человек.
И этот Дурак Ушастый делал одно важное Дело. Это было очень серьезное и
очень нужное Дело, и его надо было сделать как можно скорее. Вся страна
ждала, когда будет сделано это Дело. И вот однажды к этому Дураку Ушастому
пришел один человек. А это был очень простой и незаметный Человек. И вот
этот простой Человек сказал Дураку Ушастому, что делать это Дело нельзя.
Потому что какие-то там жучки погибают из-за этого Дела. И какие-то там
червячки тоже погибают из-за этого Дела. И какая-то там лягушка перестала
метать икру. И, представьте, все - из-за этого самого Дела. В общем, чушь
он сказал. Ерунду. Дурак Ушастый даже слушать его не стал. А когда простой
Человек обратился в Инстанции, то он _р_а_з_д_а_в_и_л_ его. Он позвонил
к_у_д_а _с_л_е_д_у_е_т_, и были приняты меры. А потом он еще раз позвонил
к_у_д_а _с_л_е_д_у_е_т_, и опять были приняты меры. Собственно, ему и
делать ничего не пришлось. Все получилось само собой. А Большой Начальник
неизменно поддерживал и одобрял его. Потому что все это - ради Дела. И вот
Дело, наконец, было сделано. Было сделано грандиозное великое Дело. И были
речи на пленумах, и были огромные передовицы, и были сияющие золотые
ордена. И Дурака Ушастого опять хвалили, и о нем опять писали в газетах, и
его даже назначили заместителем к Большому Начальнику. И Дурак Ушастый был
всем этим чрезвычайно доволен, потому что теперь он мог работать еще
лучше. Но однажды он вдруг вспомнил о простом Человеке, который когда-то
приходил к нему. И вдруг оказалось, что этот простой Человек умер. Он был
очень простой и очень незаметный Человек. И он был слабый Человек. И когда
его _р_а_з_д_а_в_и_л_и_, то он просто умер. Он был очень простой и очень
незаметный Человек.
И тогда Дурака Ушастого что-то царапнуло по сердцу. Он, конечно, не
чувствовал за собой никакой особой вины. Он делал Дело. И Дело это
требовало суровости. Но что-то все-таки царапнуло его по сердцу, и Дурак
Ушастый пошел к Большому Начальнику и сказал ему, что он сомневается в
Деле. Видимо, не все здесь было до конца учтено. Видимо, была совершена
какая-то ошибка. И что делать такое Дело, наверное, нельзя. Потому что от
Дела, наверное, больше вреда, чем пользы. Так он сказал Большому
Начальнику. Он был очень наивный. И Большой Начальник ничего не ответил
ему. Он лишь снова сказал, что имеется серьезное важное Дело. И что надо
сделать его как можно скорее. Вся страна ждет, когда будет сделано это
Дело. И что надо не сомневаться, а надо работать. И что Дело не делают
люди, которые сомневаются. Потому что, которые сомневаются, те не делают
Дело. И тогда Дурак Ушастый вдруг понял, что Дело это не остановить. Его
тоже _р_а_з_д_а_в_я_т_ - как простого и незаметного Человека. И ему не
помогут никакие заслуги и ордена. И ему не помогут никакие успехи и
достижения в прошлом. Его тоже _р_а_з_д_а_в_я_т_. И тогда Дурак Ушастый
неожиданно испугался...
Я стащил пиджак и повесил его на спинку стула. Обреченно, тупо
начинало ломить в висках. Сосед рассказывал абсолютно без интонаций, на
одной колеблющейся горловой ноте. Так рассказывают на поминках. Я был рад,
что не вижу его в темноте. В самом деле - "тягач". Я уже слышал эту
историю вчера. И позавчера я тоже ее слышал. И я знал, что сейчас он
спросит - не заснул ли я? И сосед, _к_а_к _п_о_л_о_ж_е_н_о_,
поинтересовался: - Вы не спите? - Нет, - _к_а_к _п_о_л_о_ж_е_н_о_, ответил
я. Я действительно не мог заснуть. Наступала полночь. Хрипел механизм
часов. Шелестела бумага. Призраки выползали из подземелий. Пробуждался
великий Хронос. Ничего не происходило. Я лежал в темноте, открыв глаза, и
прислушивался к тревожной, частой, доносящейся с окраин пальбе.

8. ВЕЧЕР И ЗАКАТ
Ситуация была такова. К девятнадцати часам демоны захватили обширные
участки в Горсти и, взорвав канализацию на Карьерах, перерезали
единственную дорогу, ведущую из города. Зашипели настилы, разъедаемые
нечистотами. Смог кислот и миазмов поднялся туманной стеной. Почернели
накренившиеся заборы. Демонов были десятки. Левое крыло их
распространялось по Огородам, - предлагая населению колготки и стиральный
порошок. Разумеется, по государственным ценам. Недовольство, таким
образом, было подавлено. Основная же масса, выламываясь и беснуясь,
хлынула по Кривому бульвару прямо на горком, - распаковывая гирлянды
сосисок, потрясая в неистовстве фирмовыми джинсами. Милицейские патрули,
забросанные колбасой, отступали, сгибаясь под тяжестью неожиданного
дефицита. Противопоставить им было нечего. Склады госторга были печально
пусты. Рота солдат, поднятая по тревоге, встретила на углу Таракановской
заграждения в виде ящиков с бутылками водки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34