.. - Чуть прикрытое тело ее выпирало. Бедра распахнулись,
накрыв собой стул. Она смотрела спокойно и очень трезво. Собрались мы
сюда, конечно, не жрать. Портативный кассетный магнитофон в углу, будто
жилы, вытягивал длиннейшие ноты. И беззвучно крутил изображение цветной
телевизор. Что-то пляшущее, молодежное. Так что, вечер был в самом
разгаре. Застоявшийся Тофик уже облапил Надин и, барахтаясь, с пьяной
настойчивостью, хамовато расстегивал ей пуговицы на блузке. Надин
отбивалась, но не очень упорно. Проглянул черный лифчик, слегка загорелый
живот, золотистая опушь над поясом джинсов. - Всо снымай, всо снымай,
танцюй на столе... - бормотал пьяный Тофик. - Как в Азмире... Бахчони, ты
помнишь Азмир?.. - Ну канэчно, Тофар Шахбердыевич, - отвечал ему гладкий
Мунир. И восторженно цокал. - Харошие место Азмир!.. Очинь вэсило било,
карсиво било... А какые там малчыки!.. Нэжние!.. Зказка!.. - Он, в свою
очередь, ловко прихватывал Джеральдину. Даже, кажется, с большим успехом.
Неожиданно вытянул лифчик и бросил его на стол. Тут же клапаны платья
разъехались и вылезли груди: очень маленькие и очень крепкие, с загнутыми
наверх сосками. Джеральдина при этом нейтрально помаргивала. Будто все это
происходило не с ней. То есть, - длился _к_р_у_г_о_в_о_р_о_т_. Я
почувствовал, как бедро Слон-девицы тяжело приникает ко мне. Жарко,
медленно и однозначно. А еще она подняла округленную четкую бровь, -
намекая. - Если хочешь - пожалуйста, - сказала мне Лида. - Зульфия - это
нечто особенное. Темперамент, объемы. Так, во всяком случае, говорят.
Лично я против ничего не имею. Это, кажется, есть и в сценарии. Так что ты
- работай смелей, не стесняйся...
Разумеется, я не стеснялся. Да меня никто и не спрашивал. Сетка
мелких переплетенных извилин появилась на потолке. Как обычно,
разламываясь. Просунулись в трещины локоны Красных Волос. Хронос, видимо,
доставал уже и сюда. Только здесь они были не красные, а зеленые. Концы их
свернулись колечками. Впрочем, это не имело значения. И донесся печальный
стихающий залп. Вероятно, от дальних Карьеров. Где заваливали трупами
лопухи. _Л_и_к_в_и_д_а_ц_и_я_ в городе продолжалась. Это тоже не имело
значения. _Н_и_ч_е_г_о_ не имело значения. Я проваливался в тартарары.
Слон-девица прогнулась, и молочная спелость грудей разом вывалилась из
платья. Отлетели тугие застежки. Пеной схлынули кружева. Выбраться из
таких объятий было немыслимо. Бушевала и грелась голодная плоть.
Темперамент, объемы. Губы, плечи, спина. Купола развитых ягодиц. Словно
поршни, ходили могучие бедра. Я слегка задыхался. Оголенные руки в экстазе
сдавили меня. Избавления не было. Слон-девица оказывалась со всех сторон.
Отогнулся рукав. Краем глаза я видел, что на часах уже - половина
десятого. Половина десятого! Было ясно, почему _о_н_и_ так спешат. Потому
что уже - половина десятого. День рожденья. _Р_а_з_р_ы_в_. Пир во время
чумы. Хронос! Хронос! Ковчег! Открываются бездны, цветет бледноликий
чертополох. Вероятно, Фаина уже не очнется сегодня. Я ведь должен был
именно здесь познакомиться с ней: "Ах, позвольте, позвольте!.. - Ну что
вы, естественно!.." И в дальнейшем она меня вытащит - не давая сожрать. Но
Фаины, по-видимому, сегодня не будет. И, по-видимому, уже не будет меня:
Гулливер, черный крест на холме, гвозди, проволока, тень распятия,
картофельная ботва. Значит, началось выпадение эпизодов. Это плохо, что
началось выпадение эпизодов. Это плохо и страшно. Теперь я остался один.
Правда - Лида. Но с Лидой, по-видимому, заканчивается. Кстати, где сейчас
Лида? Я бессмысленно трепетал. В голове колыхался туман опьянения.
Слон-девица невнятно шептала: Страшный Суд... Золотые следы... Кто
окрасится кровью - того не поглотит огонь... - Негритянские бельма ее
закатывались. И блестела сквозная открытость зубов. А на мочке краснел
отпечаток укуса. Речь, наверное, шла о спасении.
Только почему - Слон-девица? Никакой Слон-девицы, разумеется, не
было. Это говорила мне Джеральдина, - восседая на стуле и небрежно
закуривая. Патлы солнечным нимбом вздымались над ней. В ямке горла
созвездием рдела прыщеватость. В комнате был совершенный бардак. Рюмки,
перья, раскиданные подушки. Чей-то скомканный галстук намокал в огурцах. А
на узком диване, прикрытые пиджаком, беззащитно и нежно светились обросшие
ляжки Мунира.
Сама Джеральдина была - абсолютно раздетая. Некрасивая. Тощая. С
сигаретой во рту. И качала ступней с отвисающим шлепанцем. А когда
убедилась, что я прихожу понемногу в себя, то спокойно и медленно опустила
колено.
- Хочешь? - вскользь предложила она. И - не слыша ответа, сказала. -
Напрасно не хочешь. Я могу быть полезной. Ты это учти. А случайные
о_т_к_л_о_н_е_н_и_я_ - поощряются. Между прочим, ты, кажется, ищешь донос?
Так бумаги - на тумбочке, под телевизором...
И она показала - густым педикюром ногтей. Лак алел, будто кровь,
омочившая пальцы.
Я невольно осекся:
- С чего ты взяла?
И тогда Джеральдина пожала плечами.
- Как - с чего? Сценарий, круговорот. Или ты полагаешь, что
д_в_и_ж_е_ш_ь_с_я_ самостоятельно? - Две секунды, прищурясь, она изучала
меня, а потом вдруг заперхала хриплым противным смешком. Как змея. - До
чего же ты все-таки глуп...
Заостренные груди ее дрожали. А в подвздошье, стянувшись, темнело
коричневое пятно.
Вероятно, не следовало обращать внимания.
Я пошарил на тумбочке и действительно обнаружил бумаги. Точно жгучая
молния опалила меня. Вот оно, - крупным почерком, на трех папиросных
страницах:
"...выше среднего. Глаза - водянистые, голубые. Нос - приплюснутый,
широкой неправильной формы. Уши - круглые. Лоб - с небольшими залысинами.
Череп - скошенный. Волосы - светло-каштановые. На контакт согласился
довольно охотно. Расхождения со сценарием - не более четырех минут.
Предварительное собеседование - в кафе. Адрес: Кирочная - 24. Наблюдения,
тайной записи - не было. При контакте держался непринужденно. Чрезвычайно
свободно рассказывал о себе. Компромат в биографии, однако, не выявлен.
Вероятная болевая точка - ребенок. К деньгам, видимо, равнодушен. Не
выказывал особого пристрастия к алкоголю, не имеет поддержки в верхах.
Цель работы ограничена командировкой. Никаких элементов прикрытия - нет.
По характеру - общительный, легкий. К женщинам проявляет повышенный
интерес. Вся дальнейшая разработка поэтому велась на "объекте" Дровяная -
14. Не сразу пошел на интим. Колебания, видимо, связаны с излишней
поспешностью. Был предложен обычный экспресс-вариант. Сексуальные
аномалии, к сожалению, не присутствуют. Из набора возможностей
предпочитает "наив". Тем не менее, выявлены некоторые доминанты. Волевого
начала в характере нет. Честен. Слаб. Не способен к реальному
сопротивлению. Поведение в обществе по типу - "интеллигент". Мера
принципов - чисто интуитивная. Безотчетно выходит на компромисс.
Нерешителен. Робок. Активность в политике исключается. Безусловно
отсутствует самоконтроль. В экстремалях часты непредсказуемые поступки.
Вероятно, сохраняется остаточная мораль. При попытках давления -
отчетливая настороженность. Защищенность сознания относительно невелика.
Это, видимо, тоже - _о_т_к_р_ы_т_а_я_ болевая точка. Вероятно, -
достаточно превентивных мер. В крайнем случае - простое физическое
воздействие..."
Мягкий тонкий листочек трепыхался у меня в руках. Текст был абсолютно
другой, только это не имело никакого значения. Вообще _н_и_ч_е_г_о_ не
имело значения. Крылья Хроноса шелестели над головой. Распадался Ковчег.
Продолжалось смещение эпизодов. Покрасневшая Лида неожиданно появилась из
ванной и стянула цветастый домашний халат, с отвращением бросив его на
спинку стула.
- Ты - слабый, слабый, слабый человек, - очень быстро сказала она. -
Ты все время спотыкаешься на мелочах. Вероятно бы следовало отправить тебя
в Листвяги. Если бы тебя возили в Листвяги, ты бы перестал спотыкаться на
мелочах. В этом смысле Листвяги приносят прозрение. Начинаешь иначе и
думать, и двигаться. Потому что _о_н_и_ делают с нами все, что хотят.
Понимаешь: _о_н_и_ делают с нами все, что хотят. Мы для них - будто
гусеницы или сороконожки. Пауки, насекомые, мелкие твари. Одураченные,
ползающие в щелях. Бесконечно тупые, безглазые. Ты ведь не пожалеешь -
сороконожку? А _о_н_и_, точно боги, царят над нами. Все в этой стране
принадлежит только _и_м_. Земли, воды, растения. Жизнь, судьба, - даже
воздух, которым мы дышим. Это _о_н_и_ устанавливают для нас законы. Сами
о_н_и_ им не следуют, но зато устанавливают для нас. Чтобы мы не
выкапывались из щелей. Все - для тихих безмозглых сороконожек. И поэтому
нельзя спотыкаться на мелочах. Эти мелочи рубят, как гильотина. Лучше
просто - скользить, и скользить, и скользить. Поворачиваясь меж лезвий
согласно всем правилам. Вот тогда возникает пространство, где можно
существовать. Пусть и боги, и гусеницы существуют отдельно!..
Две ее последние фразы сорвались на крик. Если можно назвать это
криком: был все-таки шепот. А потом она изогнулась и дернула ленту с
закрутки волос. Точно сноп развалились густые, чуть влажные пряди.
Натянулись суставы. Обозначился женский рельеф. Мох и сырость призывно
темнели в подмышках. Оторвалась случайная капля и, как искра, - сверкнула
по животу.
- Так чего же ты ждешь? Ты же знаешь, что времени почти не
осталось!..
- Не хочу, - неприязненно вымолвил я.
И у Лиды в глазах шевельнулась тревожная грубая тяжесть.
- То есть, как - "не хочу"?
- А вот так.
Полыхал сумасшедший закат.
Очень злобно и бережно она взяла меня за рубашку... Вынуждая
подняться:
- То есть, как - "не хочу"?.. - Ты ведь тоже погибнешь. - Из-за этих
бумажек?.. Я прошу, умоляю тебя: это - верная смерть!..
Лида стояла ко мне почти вплотную. У нее потемнели костяшки на сгибах
фаланг. Поперечины, складки исчеркали матовость кожи. А из век
распустились сухие цветочки морщин.
- Нет!.. Нет!.. Нет!.. Все, что хочешь, но только не это!!!..
Я напрягся и медленно оттолкнул ее.
Я толкнул ее вовсе не сильно, но она почему-то попятилась. И все
пятилась, пятилась, пока не коснулась угла. И сведенные руки ее
распахнулись.
А сквозь стену немедленно выросли пряди Красных Волос. И, слипаясь в
кольцо, обхватили ее за запястья. И такие же Волосы быстро опутали лоб. И
ступни, и колени, и немощные предплечья. И широкие нити сомкнулись вокруг
живота. Лида билась среди них, точно рыба, попавшая в сети.
Точно глупая рыба.
- Не надо!.. - стонала она. - Я же не виновата!.. Прошу вас: не
надо!.. - И тянулась ко мне - извиваясь, противно скуля. - Помоги, помоги,
помоги!.. Помоги, я совсем задыхаюсь!..
Голос ее переходил в пронзительный визг. Струйка вязкой слюны
закачалась на подбородке. А по телу, как сыпь, проступили вдавления пор.
Продолжалось все это не больше секунды. Я рванулся, не выдержав, но
не успел. Возрастное перерождение уже закончилось. Жалкая коричневая
старуха, как паук, развалилась в углу, - ощетиненная многоножьем, похожая
на больного карлика. Было ей лет под восемьдесят: череп просвечивал сквозь
седину, выпирали все кости, - отчетливо, как на скелете. И еще она грызла
тугую коросту ногтей. И привычно, безудержно выплевывала огрызки.
Желто-серые слезы текли из проваленных глаз.
- Вот какой мальчик у нас в гостях, - сказала старуха. - Мальчик -
добрый, хороший, он мне даст закурить. Мальчик, дай мне окурочек, я -
бедная женщина...
И умильно сложила ладони перед дощечкой груди. Слезы - капали, но она
их, по-моему, не замечала.
Я невольно качнулся, ударившись спиной о косяк. Шторы в смежную
комнату были отдернуты. Там валялись ботинки и скомканное белье. Пара
чьих-то штанов без затей пребывала на люстре. Волосатый довольный Мунир,
отдыхая, лежал на тахте, а на корточках перед ним примостилась патлатая
Джеральдина. И - лениво работала, сощурив глаза. Раздавались протяжные
поцелуйные звуки.
Было уже, вероятно, десять часов.
- Мальчик, мальчик - хороший... - канючила из угла старуха.
Точно Лида, я мелко попятился куда-то назад. И все пятился, пятился,
пока не очутился в прихожей - попытавшись спиною нащупать входную дверь.
Но она вдруг сама, словно по волшебству, распахнулась. И в проеме ее
неожиданно появился Карась, и уверенно, цепко поддел меня пальцем под
локоть.
- Тебя ждут, - коротко сказал он.
Саламасов велел: - Давай эту сволочь сюда! - Повернулся всем
корпусом, скрипнув зубами. И, не сдерживаясь, вдруг, как помешанный,
закричал: - Что стоишь?!.. Ты видишь - напиток кончается?!..
Изогнувшись, будто скобка, гуттаперчевый Циркуль тут же быстренько
подскочил к нему и налил на две трети светлой жидкости из графина, а потом
стрекозою метнулся за дверь и через секунду вернулся, - пропотев от
усердия, выталкивая перед собой взъерошенного жалкого Идельмана.
Тот был полураздет, видимо, только что из постели: мятый, щуплый,
испуганный. На рубашке его не хватало трех пуговиц, а из-под подола ее
высовывались трусы.
Значит, все-таки нашли Идельмана!
Саламасов оглядел его с головы до ног и, хлебнув, отодвинул граненый
стакан.
- Что ты делаешь, морда еврейская? - с хриплой яростью сказал он. -
На кого ты свой шнобель нацеливаешь? Ты забыл: тут тебе не Израиль.
Расплодились, понимаешь, как вши. Кормишь, кормишь вас, защищаешь от
трудового народа. Никакой благодарности - норовите еще и обгадить...
Он пощелкал рабочими твердыми пальцами. Даже водка его не брала.
Шпунт, маячивший - вгладь, за спиной, как-то мелко засуетился и вложил в
распростертую руку страницу, заполненную машинописью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34