- Ну, девушка, понимаешь, человек сложной судьбы, искатель нехоженых троп, в общем, не обращай внимания. Я сам так делаю. И вообще,- после некоторого раздумья,- ты лучше мне объясни, кто это такой?
- Это? - с мстительным вдохновением отозвался Лысый, но врожденная серьезность, чувство долга и прочие не сочетающиеся с остроумием добродетели не позволили ему совершить грех ради красного словца.- Слушай,- пробормотал Мишка с интонациями санитара октябрятской звездочки (то есть темнея от отвращения),- он это... он спит.
И снова Мельнику стало смешно. Но при этом какое-то душевное движение произошло в нем, что-то забытое, нечаянное ощутил Емеля от сей столь непосредственно проявленной грачиковской вечной прямоты и бесхитростности, его холодные ехидные зрачки потеряли недобрый блеск, и Мельник, совсем по-братски приобняв Мишку, добродушно обнажил мелкие свои, невыставочные зубы и присовокупил товарищу в тон:
- Ты смотри, а впечатление, будто поет.
Ну, наконец-то, Коля Остен-Бакен добился желанного от Инги Зайонц, босоногое детство согрело сердца, улыбки на лицах поплыли в унисон, наступила та чудесная и такая, увы, краткая минута, когда Грач и Емеля. так ни словом и не обмолвившись о новой своей жизни, о событиях и переменах, простым воскрешением прошлого вернули близость. О, волшебный момент, когда прожитый год показался лишь кратким перебоем дыхания, паузой, а былые чувства неизменными. И это праздничное мимолетное мгновение, редкая, пожалуй, едва ли в будущем возможная оказия и нам (пока Лысый, поначалу нехотя, но все подробнее и подробнее излагает историю своего драматического бегства) чуточку отвлечься, вернуться в Южноснбирск, отступив на год-другой назад.
Оп. И вот мы вновь в глубине квартала в самом центре Южносибирска. Справа уже овеянное легендой футбольное поле, слева (сквер? садик?) круглая городская рощица (сирень, ранет, двадцать метров в диаметре, ныне сильно прореженная и монументом украшенная), и за ней, между ветвями, справа, слева и сверху видится бывшее здание тылового госпиталя, затем обкома партии, а затем уже надолго, наверное, навсегда, четырехэтажной Южносибирской номер один школы. Первое сентября, окна блистают, галстуки сияют, учитель физкультуры срывающимся от серьезности голосом кричит:
- Школа, равняйсь, смир-ррр-рна!
Кстати, прозвище у него Штык, а еще он в финскую линию Маннергейма в лоб брал, впрочем, не то, не о том... Итак:
- Товарищ директор, на торжественную линейку, посвященную... школа...
Да, да, построена, и вот справа, на правом рослом крыле, где по мудрым законам кириллицы за 10 "В" следует 10 "Г", во втором ряду стоят два юных молодца. Их лица демонстрируют нам разницу характеров, мы видим наивного педанта (еще не Лысого, но и не лохматого, с образцовыми висками фасона "молодежный"), а рядом хитроватый прищур и чуть подрагивающие от готовности к саркастическому комментарию губы (правильно, это Мельник, но соответствующий, имея в виду весовую категорию, куда меньше нынешнего образованному от его фамилии кулацкому прозвищу).
Сейчас мы подходим к очень важному моменту, сейчас мы, загнанные сюжетом в мрачноватый тупик, ради продолжения пути сделаем одно важное, но довольно обидное признание. Если до сего момента мы старательно (насколько позволяли нам обстоятельства) скрывали кое-какие мелочи из тех, что составляют психологическую подоплеку, а еще красивей - мотивацию, то сейчас мы наконец должны говорить откровенно. Что ж, Мишка Грачик. совершивший у нас на глазах пару героических и решительных поступков, в мыслях и побуждениях своих не был человеком вполне самостоятельным. То есть совершал он все наяву и в здравом уме, но не вполне по своей воле. Впрочем, по случаю изученная темная медицинская книга еще не дает автору право водить за нос доверчивого читателя. Чего там, будем проще, обыденней. Мишка Грачик, вот где неожиданно мы возвращаемся к корням, к истокам (к папе, например), от природы был несколько обделен фантазией и воображением. Лишенный своей, он, однако, с благодарностью принимал чужую.
Совершим еще один скачок во времени, откатимся еще лет на семь назад и километров на шестьдесят ниже по течению Томи, здесь среди скал и сибирского растительного многоцветия полюбуемся еще одной пионерской линейкой. Послушаем еще один, срывающийся от серьезности голос:
- Лагерь, смирр-ррр-на!
Да, мы очутились в пионерском лагере для детей и сотрудников Южносибирского горного института. И снова, правда, не справа среди шалопаев-семиклассников, а в примерной середине видим два знакомых, таких юных и свежих лица. Пионеры в матросках выстроены на фоне старинного колесного парохода, гордый бок которого еще украшает дореформенная надпись "Колпашево". Да, вот в этом пароходе (без трубы и колес), в бывшей каюте первого класса с окнами, обращенными к крапивным берегам реки Писанки, и познакомились сыновья декана электромеханического факультета и доцента кафедры подземного транспорта Миша и Саша. С той поры и появился у Мишки в жизни ориентир.
Веселый крепыш-здоровячок, в те времена и окрещенный Емелей, это именно он, подошел в первый же вечер к совершенно незнакомому, может быть, серьезностью, а может быть, доверчивостью глянувшемуся ему смуглому мальчугану и тихо сказал:
- Пойдем после обеда гальянов ловить. У нас в каюте окно не забито, значит, когда эти два козла (имелись в виду конопатые сыновья-близнецы преподавательницы начертательной геометрии Полины Афанасьевны Бизик) задрыхнут, вылезем через окно и фыр-рр...
Это "фыр-рр", безусловно, купило Мишку с потрохами. Дома, прямо скажем, с подобными увлекательными майн-ридовскими предложениями к нему за всю его краткую жизнь еще не обращался ни один человек. Да, до известного уже нам момента никто его не считал способным на настоящий мужской "фыр-рр".
Гальяны были наловлены, а кеды утоплены. Сезон прошел в неведомых доселе забавах и развлечениях. Лето закончилось, но на оптимистической ноте, ибо выяснилось,- Мельник-Емеля живет в двух шагах от Мишки Грачика, на той же самой улице Николая Островского, впрочем, все же на площади, в кою улица втекала, словно ручей в маленький пруд, на площади Пушкина (в некотором все-таки отдалении от Мишкиного дома-великана, поэтому и учится в сорок первой школе).
Рассказав все это, мы, безусловно, сэкономили для pure actions море бумаги. В самом деле, едва ли после всего есть нужда в пространных воспоминаниях, пояснениях, комментариях. Осенью Мельник пошел на плаванье, и через две недели в секцию записался Мишка. После восьмого Емеля сменил свою общеобразовательную школу на физматкласс первой, то же самое совершил и Мишка, правда, не совсем порвав с педколлективом, а перейдя из обыкновенного 8 "Б" в 9 "Г" с углубленным изучением физики, математики и (таково уж замысловатое, дарованное роно название) электротехники. Совершенно излишне. наверное, скучное перечисление - сидели они за одной партой, играли на уроках физкультуры в футбол и так далее и тому подобное.
Впрочем, если наскучил шаблон, то у автора имеется в запасе еще и (нетипичный) случай пусть и краткого, но первенства Мишки кое в чем. Все-таки это у него, у Мишки, был старший брат, хозяин трехмоторного ящика магнитофона "Тембр", и поэтому именно у него (у Мишки) в квартире номер девяносто девять на третьем этаже именно он (Мишка), и никто другой, пропустив коричневый кончик ломкой пленки "тип шесть" через лабиринт (череду) роликов и валиков, потряс Емелю откровением:
Ту-ту-ту,
Sweet child in time, ту-ту-ту,
You see the line,
Line drawn between good and bad.
Да, да, и уже только после этого, после первого в жизни полета и кайфа (с последующей головной болью) вырвал Мельник у отца обещание, овеществленное в ближайшее же семнадцатое число магнитофоном "Чайка". Каких-нибудь полгода (ну, год) спустя Емеля уже был королем, опять первым, непререкаемым авторитетом, главным специалистом по смысловой окраске, придаваемой сллову rock разнообразными прилагательными, вроде acid, hard, sympho, soft, baroque, а также underground и jazz. Что, как это и ни странно с точки зрения теоретической педагогики, не мешало ему побеждать регулярно не только на физических и математических, но даже как-то раз и на химической олимпиаде.
Ну и хорошо, поудивлялись необычному, посудачили о неожиданном и вот возвращаемся к очевидному (если дать себе труд кое-что сопоставить), очередному следованию примеру, то есть приезду Мишки в Академгородок.
Итак, мечта сбылась, встреча на новосибирской земле состоялась. На туристической спиртовке шипела колба, и в ней набирал сил кофе, на стуле, медленно клонясь набок, дремал, холя набирающую горечь изжогу, обессиленный Штучка, а за окном, сдаваясь настойчивому дневному светилу, серое с утра небо понемногу голубело.
- Однако,- молвил Мельник, выслушав Лысого до конца. Уже надев рубаху и штаны, он стоял, как полчаса назад стояла разбуженная непрошеными визитерами девица, у окна и смотрел на ту сторону улицы.
Мишка не удержался, встал рядом, ничего там, среди сосен, интересного не происходило. Под деревьями по тротуару шел человек с папкой под мышкой и читал газету. Какую - разобрать не представлялось возможным.
- Однако,- повторил Емеля, постучал пальцем (ногтем) по стеклу и повернулся к товарищу.- Значит, у тебя были вот такие волосы? - недоверчиво спросил он, впрочем, не обидно, а искренне удивляясь, и показал, приставив ладонь к боку (где-то на уровне лопаток).
- Угу.
- И ты их остриг?
- Угу.
- То есть обрил?
- Ну.
- Знаешь,- еще немного подумав, побарабанив пальцами и покачав в такт головой, наконец объявил Мельник,- я тебя недооценивал.
- В смысле? - Губы Грачика слегка поджались, выражая как будто недоумение, на самом же деле вовсе не удивление, а желание быть разубежденным и поправленным.
- Видишь ли... - Обнаружив известную деликатность и способность к сопереживанию, Емеля замялся, потер крылышко своего немытого носа и сказал:Ну. впрочем. чего там... Не ждал я тебя, Мишуля. прости старика.- Говоря это (сам, должно быть, растерявшись от своей неожиданной откровенности). Мельник стыдливо почесал затылок.- Думал, продолжишь шахтерскую династию... А ты вот, значит-таки, в физики пошел, пусть меня научат...
Сказал, посмотрел куда-то вверх, в перекрестья рамы. и заключил совсем уже неожиданно:
- А не пожалеешь?
Справиться с изумлением (да и возмущением), выразить словами нахлынувшие чувства Лысый просто не успел. Неотвратимое произошло. Бум, с коровьим "хм-мм", увлекая за собой колченогий стул, за спинами друзей пошел к полу уснувший в неудобной (рискованной) позе Евгений Анатольевич Агапов. И вот, уже в падении, его, измученного морально и физически, находящегося в бессознательном состоянии, в плену болезненной и вязкой дремы, не подвел, не бросил на произвол судьбы всегда, как видно, бдящий инстинкт собственника. Спасая остаток приданого (свадебного подарка?), сокровище, квадратный пластиковый пакет с полихлорвинилом, правая рука Евгения с зажатой в ней драгоценностью вскинулась к небесам, а вот левая (команды явно не получив) оплошала и не успела защитить многострадальный придаток Штучкиного туловища - голову.
Потревожив ею пол, наш любовник и меломан, однако же, не то чтобы не проснулся, но обычной своей живости не проявил. Без всякого энтузиазма (не говоря уже о смущении) он сел, с трудом расклеил глаза, посмотрел на спасенный пакет и вне всякой логики и необходимости (вот как был плох) на глазах обалдевших одноклассников принялся стягивать ороговелые свои носки.
- Он что, в самом деле босиком из Южносибирска? - поинтересовался тронутый демонстрацией пяток Емеля.
- Босиком - это что,- с брезгливостью, свойственной детям воспитателей молодежи, ответствовал Лысый,- он до самых Топок был в чем мать родила. Голый, попросту говоря.
- Как?
- Что как? Штаны-то мои.
- Штаны...- просиял от восторга Мельник.
- И рубаха,- добавил педантичный Грачик, после чего Мельник вновь устроил конюшню, то есть повторил старый номер, перегнулся пополам и стал хватать воздух руками (мерин), предоставив Мишке удовольствие управляться со спиртовкой и взбесившимся от неуемной конвекции кофе.
Отсмеявшись, Мельник показал завидную ловкость (опыт, как говорится, experience, сколько ни плати, не переплатишь) в умении укрощать, добиваться контакта и послушания у не вполне протрезвевших, но уже страдающих похмельем балбесов. Так или иначе, минут через двадцать Штучка снова лежал (упрямо высунув из-под одеяла изумрудную от бриллиантовой зелени ступню) и тихонько вздрагивал в объятиях Морфея на сей раз уже на куда более приспособленном, нежели пол, для этого почтенного дела полосатом студенческом матрасе.
Друзья же завтракали запотевшим от лежания на окне в полиэтилене российским сыром и парой ломтей вчерашнего батона. Их более чем неожиданный (и пока нам не вполне понятный), к тому же совершенно нелепо оборвавшийся разговор создал напряжение. Мельник держался в обычной своей манере подмигивал да пошучивал, однако при этом избегал встречаться с Лысым глазами, сильная обида которого проявилась напускным равнодушием, сдержанным жестом, холодным взглядом и забавной (но быстро раздражающей) способностью пропускать обращенный к нему вопрос мимо ушей.
- Значит, так,- сказал Емеля, заканчивая трапезу (ложечкой со дна стакана достав кофейную гущицу и с удовольствием пожевав, проглотил),- меня ожидает доцент Кузьмин, он назначил консультацию на девять, но только подхалимы являются раньше половины десятого. Однако дураки приходят позже половины одиннадцатого. Учитывая нежелательность вхождения в последнее множество...- Не договорил, соскреб остатки зернистой жижицы и съел.Короче, я отбываю.
Он встал и, несмотря на явные признаки очередного по-летнему теплого весеннего дня, надел синюю болгарскую куртку из грубой, претендовавшей на denim дерюги, к белесой изнанке которой оказался пришитым огромный (15х20, не меньше) карман из белого в зеленый горошек ситчика. В этот карман Емеля засунул книгу.
- Покажи,- не справился с искушением Грачик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59