Позже я установил, что они сложены из разновидности затвердевшего песчаника, пропитанного минеральными окислами. Под крутыми откосами поднималась небольшая роща высоких деревьев; было ясно, что эти гиганты питаются из какого-то подземного источника. Их обнаженные корни змеясь ползли по склонам, как разъяренные питоны, а густая темно-зеленая листва представляла приятное разнообразие после тусклой зелени колючих кустарников и акаций. Полоска непосредственно перед холмами, примерно в полмили шириной, была относительно ровной и заросла редким кустарником и выгоревшей травой.
В тишине, которая становилась все более напряженной, я вел «лендровер» через кусты к холмам. Мы все ближе подъезжали к высоким красным утесам, и вот уже пришлось закидывать голову, чтобы увидеть их вершины.
Наконец Салли нарушила молчание, выразив общее разочарование и огорчение.
— Мы должны были бы уже находиться внутри большой главной стены, если она существует.
Мы затормозили у подножия утесов и выбрались из машины, подавленные, не глядя друг другу в глаза. Ни следа города, ни единого обтесанного камня, ни одного холмика, который можно было бы принять за след стены или здания. Девственный африканский буш, где не ступала нога человека.
— Вы уверены, что это то самое место? — спросила Салли, но мы не ответили. Подъехали и остановились грузовики. Слуги выбирались небольшими группами, поглядывая на холмы и переговариваясь приглушенными голосами.
— Ну ладно, — сказал Лорен — пока они устраивают лагерь, осмотрим местность. Я пойду вдоль холмов сюда, а вы вдвоем — в другую сторону. И, Бен, возьми с собой мой дробовик.
Мы пробирались вдоль подножия холмов, среди молчаливых деревьев. Один раз мы вспугнули на высоких ветвях небольшую группу зеленых мартышек, и они с негодующими криками убежали по вершинам. Их ужимки не вызвали улыбки ни у меня, ни у Салли. Временами мы останавливались и осматривались, но в наших усилиях было мало энтузиазма и надежды. В трех-четырех милях от лагеря мы остановились отдохнуть и сели на большой камень, упавший со склона.
— Плакать хочется, — сказала Салли.
— Я понимаю. Мне тоже.
— Но фотография! Черт возьми, на ней ведь явно что-то видно. Как ты думаешь, это не розыгрыш?
— Нет, — я покачал головой. — Ло так не поступил бы. Он не меньше нашего хочет отыскать город.
— Тогда откуда фотография?
— Не знаю. Очевидно, какая-то оптическая иллюзия, например, тень от утесов или облаков.
— Но ведь там рисунок, — возразила Салли. — Геометрический и симметричный.
— Свет может сыграть любую шутку, Сал, — сказал я. — Вспомни, фотография сделана в шесть вечера, почти на закате. Низкое солнце против облаков — можно получить почти любой эффект.
— Это самое большое разочарование в моей жизни. — Похоже, Салли действительно готова была расплакаться. Я смущенно подошел к ней и обнял за плечи.
— Прости, — сказал я. Она подняла лицо и подставила его для поцелуя.
— Уф, — сказала она наконец, — доктор Кейзин, вы несдержанны!
— Ты пока еще ничего не видела.
— Я видела достаточно. — Она мягко оторвалась от меня. — Пойдем, Бен. Вернемся в лагерь, подальше от холмов. Может, там есть что-нибудь.
Мы медленно брели по жаре. Тут было множество цветов. Я заметил пчел, которые торопливо заползали в цветки, их задние лапки пожелтели от пыльцы. Недавние дожди промыли целую рытвину, хотя никаких других следов присутствия влаги не осталось. Я забрался в рытвину и осмотрел обнажившиеся слои камня и почвы. На глубине в три фута от поверхности булыжники были закруглены и обточены водой.
— Хорошая догадка, Сал! — Я подобрал несколько булыжников и увидел в полусформировавшемся песчанике двустворчатую раковину моллюска. — Это доказывает некоторые положения нашей теории. Когда-то здесь было дно озера.
Салли, оживившись, спустилась ко мне.
— Что это?
— Разновидность Unionidae, пресноводный африканский моллюск.
— Я бы хотела найти что-нибудь более интересное, — сказала Салли и уронила древнюю раковину на песок.
— Да, — согласился я и выбрался из рытвины.
Единственное мое оправдание в том, что мою способность рассуждать затуманивали сильное разочарование и недавняя близость с Салли. Обычно я не обращаюсь с научными образцами так бесцеремонно. И никогда не пропускаю сразу четыре подсказки за час. Мы пошли дальше, не оглядываясь.
Лагерь уже был обустроен и исправно действовал, когда мы с Салли, пыльные и потные, притащились и сели завтракать консервированной ветчиной и виндхукским пивом.
— Нашли что-нибудь? — спросил Лорен, и мы одновременно помотали головами и поднесли к губам пивные кружки.
— Теплое! — с отвращением сказала Салли, отхлебнув.
— Повар включил холодильник. К вечеру будет холодное.
Мы ели молча. Наконец Лорен заговорил:
— Пока вас не было, я вызвал по радио Ларкина. Завтра он пришлет вертолет. Поищем еще раз с воздуха. Это раз и навсегда решит вопрос. Если тут делать нечего, я на нем улечу. В Йоханнесбурге назревают события, а в вертолете, к сожалению, только одно пассажирское место. Вам придется возвращаться на машинах.
Тут прибыла делегация во главе с Джозефом. Нам сообщили, что какой-то глупец оставил открытыми втулки всех четырех цистерн с водой. Теперь до конца пути у нас на семнадцать человек тридцать пять галлонов воды.
— Поэтому, — с очевидным удовольствием закончил Джозеф, — завтра утром нам нужно выехать и вернуться к ближайшему источнику воды на дороге в Маун.
Прозвучало несколько грозных замечаний по поводу этого нового неприкрытого саботажа, но никто из нас не мог сердиться по-настоящему.
— Ладно, Джозеф, — с покорностью согласился Лорен. — Завтра утром свертываем лагерь. Выедем до ленча.
Отношения нанимателей и нанимаемых немедленно улучшились. Я даже заметил несколько улыбок и услышал смех у кухонного костра.
— Не знаю, что вы двое собираетесь делать сегодня после обеда, — с этими словами Лорен закурил сигару, — но я заметил след слона, когда проводил утреннюю разведку. Возьму «лендровер» и подносчиков ружей. Не беспокойтесь, если к ночи мы не явимся: может, придется далеко идти по следу.
Салли подняла голову; на мгновение мне показалось, что она опять собирается высказаться по поводу кровавого спорта, но она только нахмурилась и занялась ветчиной. Я смотрел, как «лендровер» исчезает за поворотом утесов, потом предложил Салли:
— Хочу найти тропу на вершину. Пойдешь со мной?
— Нет уж, Бен, — ответила она. — Хочу порисовать.
Изо всех сил скрывая разочарование, я пошел вдоль подножия холмов и через полмили нашел тропу, ведущую в ущелье. Это ущелье поднималось по склону и сплошь заросло кустарником.
Подъем оказался крутым, солнце жгло спину и, отражаясь от скал, било прямо в лицо. Из трещин и щелей в камне за моими усилиями с живым интересом следила целая армия маленьких пушистых скальных кроликов. Сорок минут спустя, исцарапав руки о колючки, я поднялся на вершину. Моя рубашка насквозь промокла от пота.
На краю обрыва, в тени гигантской эуфорбии, я нашел хороший наблюдательный пункт и принялся с помощью бинокля выискивать хоть какие-нибудь признаки руин. Колючий кустарник у подножия холмов рос не густо, травы почти не было, и сразу стало ясно, что внизу нет ни следа человеческого пребывания или обработки почвы. Я, в сущности уже и не надеясь на удачу, тем не менее почувствовал разочарование. Справившись с ним, я направил бинокль на лагерь. Банту рубил дрова, и некоторое время я забавлялся, следя за ударами топора и слушая звук, доносившийся несколько секунд спустя. Потом в стороне от лагеря, на краю рощи, я заметил яркую розовую блузку Салли. Она, очевидно, отказалась от всякой надежды на большое открытие и — рассудительная девочка — решила извлечь из экспедиции максимум возможного. Я долго смотрел на нее, пытаясь решить, как продолжить кампанию, чтобы сделать эту девушку своей навсегда. Я провел с ней одну ночь и не настолько наивен, чтобы счесть это проявлением неумирающей страсти со стороны высокообразованной, очень умной современной барышни. Она ангел, но я совершенно уверен, что до того, как доктор Бен с его сияющими глазами оказался в ее постели, она играла в те же игры и с другими мужчинами. Весьма вероятно, что ее привлек мой ум, а не тело, что здесь сыграла свою роль жалость и, возможно, некое извращенное любопытство. Однако я был уверен и в том, что этот опыт не принес ей разочарования и мне нужно только постараться превратить уважение и жалость в более глубокое и прочное чувство.
Мир и спокойствие охватили меня, когда я сидел на краю крутого обрыва; я начал понимать, что это путешествие дало мне многое. Хотел бы я подольше задержаться на этих населенных призраками Кровавых холмах с их загадками и безмолвной красотой.
Краем глаза я уловил движение и медленно повернул голову: в шести футах от меня пил сок из цветка дикого алоэ нектарник, «птица солнца», его металлически-зеленая головка блестела, когда он погружал длинный изогнутый клюв в ярко-алый цветок. Я залюбовался им, а когда он, быстро взмахнув крыльями, улетел, испытал чувство утраты. Сожаление становилось все сильнее, я забеспокоился — где-то, на самом пороге сознания, что-то таилось, я только не мог понять, что именно. Я чувствовал лишь, что вот оно, рядом. Еще секунда, и я пойму, что это.
Но тут мое внимание привлекли два тяжелых удара. Полуденную тишину нарушили ружейные выстрелы. Я сидел, прислушиваясь. Секунд через тридцать грянул новый выстрел, и еще. Лорен нашел своего слона.
Я направил бинокль на Салли. Она тоже услышала, встала и смотрела в кусты. Встал и я — беспокойство вернулось — и начал спускаться в ущелье. Избавиться от этого ощущения не удавалось. Наоборот, оно становилось все сильнее. В этом было что-то странное и необъяснимое.
— Мы с вами счастливчики, друг мой, — сказал мне однажды Тимоти Магеба. — Мы отмечены духами и можем видеть то, чего не видят другие, слышим то, что для других только тишина.
В ущелье, в тени ветвей, стало прохладнее, но моя рубашка по-прежнему была мокра от пота. По коже у меня побежали мурашки, но не от прохлады. Я заторопился, желая побыстрее добраться до лагеря, до Салли.
Вечером мы ели жареное слоновье сердце, тонко нарезанное и приправленное острым перечным соусом, с картошкой, испеченной в кожуре. Пиво оказалось ледяным, как и обещал Лорен, а сам он был в хорошем настроении. Лорен прекрасно поохотился, и это скрасило ему другие разочарования. Рядом с костром лежало четыре длинных, изогнутых слоновьих бивня.
Когда Лорен старается очаровать кого-нибудь, он неотразим. И хотя вначале Салли пыталась показать свое неодобрение, скоро она поддалась его чарам и радостно засмеялась, когда Лорен произнес тост:
— За никогда не существовавший город и за сокровища, которых мы не нашли.
Я пошел спать слегка подшофе, и мне снились странные сны. Но утром я проснулся с ясной головой, возбужденный, с таким чувством, будто нас ожидает что-то очень хорошее.
Вертолет явился с юга за час до полудня, ориентируясь на столб черного дыма, валившего от промасленных тряпок. Он с шумом опустился рядом с лагерем, подняв целый водоворот пыли и мусора.
Последовал короткий разговор с темноволосым молодым пилотом, потом Лорен сел рядом с ним, и неуклюжий аппарат снова поднялся в воздух и зарыскал вдоль холмов, с каждым разом поднимаясь все выше, пока не превратился в точку на высоком голубом небе. Эти маневры ясно свидетельствовали о неудаче, и мы с Салли скоро утратили к нему интерес и устроились в тени палатки.
— Ну что ж, — сказала она, — вот и все, верно.
Я молча пошел к холодильнику и достал две банки виндхукского пива. Впервые за много дней прославленный мозг Кейзина заработал на полных оборотах.
«Тридцать галлонов воды на двоих означают галлон в день в течение двух недель. Вода? С водой у меня в сознании связано что-то еще. Салли и вода».
На окраине лагеря вертолет снова сел, и Лорен с пилотом подошли к палатке. Лорен покачал головой.
— Ничего. Перекусим и отправимся. Ты уж дома сам все объяснишь.
Я кивнул в знак согласия, во избежание споров не сообщая о своих планах.
— Ну, Бен, извини. Ничего не могу понять. — Лорен делал себе сэндвич из хлеба и холодного мяса сернобыка, смазывая его горчицей. — Что ж, это не последнее разочарование в нашей жизни.
Двадцать минут спустя весь багаж Лорена был уже в вертолете, и, пока пилот заводил мотор, мы попрощались.
— Увидимся в веселом Йо-бурге. Присмотри за моими бивнями.
— Доброго пути, Ло.
— До конца, партнер?
— До конца, Ло.
Он нырнул под вращающийся ротор и сел в пассажирское кресло вертолета. Вертолет поднялся, как толстый шмель, и полетел над вершинами деревьев.
«Шмель? Пчелы? Боже, вот что меня терзало. Пчелы, птицы и обезьяны!»
Я схватил Салли за руку, удивив ее своим возбужденным видом.
— Салли, мы остаемся!
— Что? — Она уставилась на меня.
— Мы кое-что упустили.
— Что именно?
— Птиц и пчел, — сказал я.
— Ах ты старый проныра, — сказала она.

Мы разделили воду на пятнадцать и двадцать галлонов. Это даст слугам половину галлона в день на каждого на два дня — достаточно, чтобы спокойно добраться до воды. У нас с Салли получалось по галлону в день на десять дней. Я оставил себе «лендровер», убедившись, что баки у него полны и есть еще двадцать пять галлонов в канистрах. Оставил радио, палатку, постели; набор инструментов, включая лопату, топор и кирку, веревку, газовые лампы и запасные цилиндры, фонарик с десятком батареек, консервы, дробовик Лорена и полдесятка коробок патронов и, конечно, все наше с Салли личное имущество. Остальное оборудование погрузили на грузовики, и, когда все слуги уже забрались на борт, я отвел в сторону старого матабеле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11