та, как всегда, хранила мне верность. Потом Хилари занялась падчерицей, а я вернулся к юным матронам, на которых постарался произвести самое лучшее впечатление. Не могу устоять перед хорошенькими женщинами, когда пройдет первая неловкость. Было уже три часа, когда я отправился в Институт.
Бобби Стервесант отмерила мне солодового виски «Глен Грант» с той же щедростью, с какой эта тринадцатилетняя девица наливает кока-колу. Соответственно, я явился в Институт в прекрасном настроении.
На столе меня ждал конверт с надписью: «Лично. Секретно», к нему была прикреплена записка: «Пришло во время ленча. Очень интересно! Сал».
Ощутив короткий укол ревности, я рассмотрел печать на конверте. Цела. Салли внутрь не заглядывала, хотя я знал, что для этого ей потребовалась вся сила воли: она чрезвычайно любопытна. Называет это научным складом ума.
Я догадывался, что через пять минут она появится, поэтому прежде всего отыскал в ящике стола мятные таблетки и сунул одну в рот, чтобы отбить запах виски. Потом вскрыл конверт, достал увеличенную — двенадцать на двенадцать — копию фотоснимка, включил настольную лампу и приготовил увеличительное стекло. И оглянулся на войска прошлого, сгрудившиеся в моем кабинете. Все четыре стены заняты полками, а на них мое главное оружие, книги в коричневых и зеленых переплетах телячьей кожи, с золотым обрезом. Кабинет большой, в нем много тысяч томов. А на верхних полках, над книгами, гипсовые бюсты всех прародителей человек. Только головы и плечи. Австралопитек, проконсул, робуста, родезийский человек, пекинский человек — все, включая неандертальца и самого кроманьонца, homo sapiens sapiens, во всей его славе и низости. Полки справа от стола заняты бюстами всех этнических типов, какие встречаются в Африке: хамиты, арабы, негроиды, боскопы, бушмены, гриква, готтентоты и прочие. Они внимательно смотрели на меня глазами навыкате, и я обратился к ним.
— Джентльмены, — сказал я, — думаю, мы нашли кое-что стоящее.
Я разговариваю с ними вслух, когда взволнован или слегка навеселе, а сейчас имело место и то и другое.
— С кем это ты? — спросила Салли от двери. Я так и подскочил на стуле. Вопрос был риторический: она прекрасно знала, с кем я разговариваю. Салли прислонилась к косяку, засунув руки в карманы белого пыльника. Темные волосы над выпуклым лбом забраны лентой, большие зеленоватые глаза широко расставлены, нос дерзкий. Широкие скулы, большой чувственный улыбающийся рот. Рослая девушка с длинными мускулистыми ногами в плотно облегающих синих джинсах. Почему мне всегда нравятся рослые женщины?
— Как ленч? — спросила она, начиная медленно подбираться по ковру к моему столу, чтобы посмотреть, что там. Я уже убедился на собственном опыте, что она умеет читать вверх ногами.
— Отлично, — ответил я, закрывая фотографию конвертом. — Холодная индейка, салат с омаром, копченая форель и заливная утка с трюфелями.
— Ах ты гад, — прошептала она.
Во-первых, Салли любит хорошо поесть, во-вторых, она заметила мою игру с конвертом. Вообще-то я не позволяю ей так со мной разговаривать, но как ее остановишь?
За пять шагов до меня она принюхалась.
— Солодовое виски с мятой. Ничего себе!
Я вспыхнул. Ничего не могу с собой поделать. Это как заикание. А она рассмеялась и села на угол стола.
— Ну, Бен. — Она не таясь смотрела на конверт. — С тех пор, как его принесли, я сгораю от любопытства. Вскрыла бы над паром, да электрический чайник сломался.
Доктор Салли Бенейтор — уже два года мой ассистент, и все это время я в нее влюблен.
Я подвинулся, давая ей место за столом, и снял конверт с фотографии.
— Ну что ж, — сказал я, — посмотрим, что ты скажешь. Она протиснулась к столу, коснувшись моего плеча — это прикосновение электрическим ударом отозвалось во всем моем теле. За два года она, как дети, перестала замечать мой горб. Ведет она себя совершенно естественно, и я выработал график — через два года наши отношения созреют. Мне нужно действовать медленно, очень медленно, чтобы не спугнуть ее, однако со временем я приучу ее к мысли, что я ее любовник и муж. Но если предыдущие два года показались мне ужасно долгими — что же будет в последующие два?
Салли склонилась над столом, глядя в увеличительное стекло; некоторое время она не шевелилась и молчала, отраженный свет падал ей на лицо. Когда она наконец взглянула на меня, в ее зеленых глазах сверкало восхищение.
— Бен, — сказала она. — О Бен! Я так рада за тебя! Почему-то такая безоговорочная уверенность мне не понравилась.
— Ты слишком торопишься, — выпалил я. — Существует с десяток естественных объяснений.
— Нет. — Она покачала головой, по-прежнему улыбаясь. — Нечего, нечего — это оно, Бен, наконец-то! Ты так долго работал и верил, так теперь не трусь. Прими и признай.
Она выскользнула из-за стола и быстро подошла к полке с книгами на букву «К». Там стояло двенадцать томов с именем автора — Бенджамен Кейзин. Она выбрала один из них и открыла на закладке.
— Офир, — прочла она. — Доктор Бенджамен Кейзин. Исследование доисторической золотодобывающей цивилизации Центральной Африки с отдельным анализом фактов, относящихся к городу Зимбабве и к легенде о древнем забытом городе в Калахари. — Она с улыбкой подошла ко мне. — Ты это читал? Очень интересная книга.
— Конечно, есть шанс, Сал. Я согласен. Всего лишь шанс…
— Где это? — перебила она. — В богатом минералами районе, как ты и предсказывал?
Я кивнул:
— Да, в золотом поясе. Но, может, это небольшое поселение, не больше Лангебели или Руване.
Она победно улыбнулась и снова нагнулась к лупе. Пальцем коснулась стрелки в углу фотографии, указывавшей на север.
— Целый город…
— Если это город, — прервал я.
— Целый город, — подчеркнуто повторила она, — и ориентирован на север. По солнцу. А вот акрополь — солнце и луна, два бога. Фаллические башни — их четыре, пять, шесть. Возможно, целых семь.
— Сал, это не башни, всего лишь темные пятна на фотографии, сделанной с высоты в тридцать шесть тысяч футов.
— Тридцать шесть тысяч! — Сал вскинула голову. — Значит, он огромный! За его главной стеной поместились бы с десяток Зимбабве.
— Спокойней, детка. Ради бога.
— И нижний город за стенами. Раскинулся на много миль. Он огромен, Бен. Интересно, почему он в форме полумесяца? — Она распрямилась и впервые за все время нашего знакомства обхватила руками мою шею. Обняла. — Ой, я сейчас умру от нетерпения! Когда мы туда отправляемся?
Я не ответил — у меня захватило дух, и я стоял, затаив дыхание, наслаждаясь прикосновением ее больших теплых грудей.
— Когда? — повторила она, отстраняясь, чтобы взглянуть мне в лицо.
— Что? — спросил я. — Что ты сказала? — Я вспыхнул, начал заикаться, она рассмеялась.
— Когда мы отправляемся, Бен? Когда начнем раскапывать твой затерянный город?
— Ну, — я обдумывал, как бы поделикатнее выразиться, — сначала отправляемся мы с Лореном Стервесантом. Во вторник. Лорен не упоминал ассистента, так что вряд ли ты полетишь с нами на рекогносцировку.
Салли сделала шаг назад, подбоченилась, зло взглянула на меня и спросила с обманчивой мягкостью:
— Поспорим?
Я спорю, когда есть шанс выиграть, поэтому я просто приказал Салли собираться. Недели для этого слишком много: Салли профессионал и путешествует налегке. Ее вещички уместились в небольшой сумочке и рюкзаке. Самое громоздкое — альбом и краски. Книги мы отбирали вместе, чтобы избежать повторов. Другой габаритный груз — мое фотографическое оборудование, ящики и сумки для образцов — вместе с моим брезентовым чемоданом громоздился в углу кабинета. Через двадцать четыре часа мы были готовы и следующие шесть дней спорили, убивали время, раздражались, вздорили из-за пустяков и все время разглядывали фотографию, которая уже начала утрачивать глянец. Когда напряжение становилось невыносимым, Салли запиралась в своем кабинете и пыталась переводить надписи из Драй Коппен или расшифровывать символы из Виттберга. Наскальные рисунки и древняя письменность — ее специальность.
А я раздраженно бродил по выставочным залам, рассматривал пыль на образцах, прикидывал, как лучше расставить сокровища, заполняющие подвальные и чердачные помещения, подсчитывал имена в книге посетителей, пытался играть роль экскурсовода для стаек школьников — занимался чем угодно, только не работал. И в конце концов отправлялся наверх и стучал в дверь Салли. Иногда в ответ раздавалось: «Входи, Бен». Но бывало и по-другому: «Я занята. Что тебе нужно?» Тогда я шел в секцию африканских языков и проводил час-другой с мрачным гигантом Тимоти Магебой.
Двенадцать лет назад Тимоти пришел в Институт уборщиком. Мне потребовалось полгода, чтобы обнаружить, что помимо своего родного южного сото он говорит еще на шестнадцати диалектах. За восемнадцать месяцев я научил его бегло говорить по-английски, а за два года — писать. Два года спустя он поступил в университет, еще через три года получил степень бакалавра искусств, а еще два года спустя к нему пришла ученая степень магистра — теперь он работает над докторской диссертацией по африканским языкам.
Сейчас Тимоти владеет девятнадцатью языками, включая английский, и он единственный известный мне человек, помимо меня — а ведь я девять месяцев прожил в пустыне с маленькими желтыми людьми, — который владеет одновременно диалектами северных бушменов и бушменов Калахари.
Для лингвиста он исключительно молчалив. А говорит глубоким басом, под стать его огромной фигуре. Росту в Тимоти шесть футов пять дюймов, мышцы как у профессионального борца, но движется он с грацией танцовщика.
Он привлекает меня и немного пугает. Голова у него совершенно безволосая, круглая и блестит, как черное пушечное ядро. Нос широкий и плоский с вывороченными ноздрями, губы толстые, лилово-черные, во рту сверкают крупные белые зубы. А за непроницаемой маской лица в глазах просвечивает сдерживаемая звериная ярость; она нет-нет, да и полыхнет, точно далекая летняя зарница. Есть в нем нечто сатанинское, несмотря на белую рубашку и темный деловой костюм — его обычное облачение, и хотя за двенадцать лет я провел в его обществе немало времени, мне ни разу не удавалось заглянуть в мрачные бездны, таящиеся за этими темными глазами и еще более темной кожей.
Он руководит под моим присмотром отделом африканских языков в нашем Институте. Под его началом состоят пятеро молодых африканцев — четверо юношей и девушка; они уже опубликовали словари семи важнейших языков Южной Африки. А рукописных материалов и звукозаписей у них столько, что работы хватит еще на семь лет.
По собственной инициативе, при моей весьма незначительной поддержке, Тимоти опубликовал две книги, посвященные истории Африки, и вызвал бурю истерических оскорблений со стороны белых историков, археологов и обозревателей. В детстве Тимоти был учеником своего деда, колдуна и хранителя легенд и обычаев племени. Во время обряда посвящения дед загипнотизировал Тимоти и записал в его мозгу всю историю племени. Даже сейчас, тридцать лет спустя, Тимоти в состоянии погрузиться в транс и извлечь из памяти это бескрайнее море фольклора, легенд, неписаной истории и магических формул. За участие в ритуальных убийствах бездушный белый судья приговорил деда Тимоти к смерти, и тот был повешен за год до того, как Тимоти предстояло окончить ученичество и вступить в орден колдунов. Наследство, полученное Тимоти от деда, — это огромный материал, во многом, очевидно, надуманный, по большей части не подлежащий опубликованию как чрезвычайно непристойный и взрывоопасный, зато в высшей степени интересный и пугающий.
Многое из неопубликованных материалов Тимоти я использовал в своей книге «Офир», особенно в «ненаучных», популярных разделах, связанных с легендами о древней расе белокожих золотоволосых воинов, которые приплыли из-за моря, поработили местные племена, добывали золото в копях, строили окруженные стенами города и сотни лет процветали, а потом исчезли без следа.
Я знаю, что Тимоти редактирует информацию, которую сообщает мне, — часть ее по-прежнему хранится в тайне, закрытая такими мощными табу, что он не может делиться ею ни с кем, кроме посвященных. Я убежден, что большая часть этих сведений относится именно к легендам о древнем народе, и не оставляю попыток выведать что-нибудь еще.
Утром в понедельник, в день возвращения Лорена из Швейцарии, Салли настолько занимали мысли о том, как бы Лорен не запретил ей участие в предварительной экспедиции, что ее присутствие было невыносимо. Чтобы сбежать от нее и скоротать долгие часы ожидания, я спустился к Тимоти.
Он работает в крошечном кабинете — у нас в Институте не хватает помещений, — забитом брошюрами, книгами, папками и грудами бумаг, которые поднимаются чуть ли не к самому потолку, но место для стула есть. Этот предмет мебели с длинными ножками скорее напоминает табурет у стойки бара. Хотя руки и ноги у меня нормальной длины или даже чуть больше, торс мой сжат и сгорблен, поэтому, сидя на обычном стуле, я едва достаю до стола.
— Мачане! Благословенный! — при моем появлении Тимоти встал, приветствуя меня как обычно. Согласно преданиям банту, горбатые косоглазые альбиносы с сильными ногами с благословения духов наделены особой психической мощью. Втайне мне нравится эта вера, и приветствие Тимоти всегда радует меня.
Я устроился на своем стуле и начал несвязный разговор, перескакивая с предмета на предмет и меняя языки. Мы с Тимоти гордимся своими лингвистическими талантами — и, вероятно, при этом слегка рисуемся. Я убежден, что нет такого человека, который мог бы от начала до конца следить за нашим разговором.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11