На обеих дверях, и южной и северной, были засовы
и цепочки.
Миссис Дуббет - теперь в свете, идущем от фонаря на углу Харлен
видел ее совершенно ясно - исчезла в сумраке около пожарного входа и
Харлен спрятался за тополем через дорогу от школы. Даже в двух
кварталах от парка он слушал музыку, сопровождавшую основной фильм
Бесплатного Сеанса.
Затем послышался стук каблуков по металлическим ступеньками и
Харлен увидел движение на пожарной лестнице второго этажа. Дверь
оказалась открытой.
_Да у нее, оказывается, есть свой ключ._
Харлен попытался придумать, зачем Старой Заднице Дуплетом идти в
Старый Централ ночью, к тому же в субботу, к тому же летом, _к тому
же_ когда школу собираются закрыть навсегда.
_Черт, она занимается этим с доктором Руном._
Харлен попытался представить миссис Дуббет, лежащей на ее
собственном дубовом столе, и с нею доктора Руна. Но эта задача
оказалась не под силу его воображению. По правде говоря, он никогда в
жизни не _видел_ ничего похожего на секс.... даже в журналах,
валялвшихся в его шкафу, были изображены одни девушки. Они, правда,
вели себя так, будто как раз собирались этим самым заняться. Но только
собирались.
Харлен почувствовал как бьется его сердце, пока он ждал чтобы на
втором этаже зажегся свет. Но он не зажегся.
Он двинулся в обход школы, держась поближе к зданию, так чтобы
училке не удалось увидеть его, выглянув из окна.
Свет не зажигался.
Он подождал еще немного. Наконец на еверовосточной стороне
мелькнул слабый, будто фосфоресцирующий огонек в одном из высоких окон
угловой комнаты. Старого класса миссис Дуббет. Прошлогоднего класса
самого _Харлена_.
Как бы ему увидеть, что она там делает? Двери внизу были заперты,
окна подвала закрыты металлическими щитами. Харлен подумал было
подняться по пожарной лестнице и повторить маршрут миссис Дуббет. Но
стоило ему представить, что он встретит ее у входа или - что еще хуже
- на темной лестнице, как он сразу отбросил эту идею.
Минуту он постоял, наблюдая как слабый огонек передвигается от
окна к окну, как будто старая перечница ходила по комнате, держа в
руках банку со светлячками. Где-то далеко, в трех кварталах отсюда
послышался взрыв смеха, видно сегодня показывали комедию.

Харлен заглянул за угол школы. Там был мусоропровод, по которому
он мог бы забраться на узкий карниз, проходивший в шести футах над
землей. Дренажная труба с металлическими скобами привела бы его к
карнизу над окнами второго этажа, к той каменной лепнине, что украшала
стены школы. Все, что ему нужно сделать, это пройти по трубе между
каменными оконными наличниками, прижимаясь поближе к стене, ставя кеды
в желобки этой лепнины, там где они были, и он бы оказался на карнизе,
что шел по третьему этажу, в нескольких футах под окнами.
Карниз имел ширину примерно шесть дюймов. Будучи наказанным Харлен
достаточно долго выглядывал на улицу из окна класса, чтобы изучить
этот вопрос. Ему случалось даже кормить голубей, высунувшись из окна,
и бросая им всякий мусор, валявшийся у него в карманах. Следовательно,
этот карниз был недостаточно широким, чтобы стоять там без упора...
или пройти вдоль школы... или еще что-нибудь, но там все-таки было
достаточно места, чтобы удержаться некоторое время, балансируя или
опираясь для поддержки на дренажную трубу. Харлену придется только
пробежать что-то около двух футов, затем приподнять голову и заглянуть
в окно.
Окно, из которого струился слабый свет, погасло, затем
засветилиось опять.
Харлен начал взбираться по мусоропроводу, затем осторожно глянул
вниз. До земли было _целых_ два этажа... примерно двадцать футов.
Земля внизу была на вид ужасно каменной и твердой.
- Эй, - сказал себе Харлен, - вот так. Посмотрим, чтобы ты делал
на моем месте, О'Рурк.
Он начал взбираться наверх.
* * *

В этот вечер Майк О'Рурк вместо того, чтобы пойти на Бесплатный
Сеанс, сидел со своей бабушкой. Родители уехали потанцевать в
ресторанчик "Рыцари Колумба" - старенькое здание в двадцати милях от
Пеории и оставили Майка с сестрами и Мемо. Точнее говоря,
ответственной за бабушку была старшая сестра Майка - семнадцатилетняя
Мери, но она убежала на свидание ровно через десять минут после
отъезда миссис и мистера О'Рурк. Мери категорически запрещалось ходить
на свидания, когда родителей не было дома, и именно теперь она и была
подвергнута наказанию за недавний проступок такого рода. Но лично
Майка это не касалось, и когда ее прыщавый кавалер подъехал к их дому
на стареньком, выпуска 54 года, шевроле, и Мери, взяв с сестер
обещание не выдавать ее и пригрозив убить Майка, если он проболтается,
выпорхнула из дома, он только пожал плечами. Что ж, это лишний козырь
в его колоде, и когда Майку понадобится, он сумеет его использовать.
Пятнадцатилетняя Маргарет тоже могла бы присмотреть за бабушкой,
но уже через десять минут после побега Мери, за ней заехали три
старшеклассника и две подружки - все слишком молодые для того, чтобы
иметь водительские права - и высвистали ее из дома. Она тотчас же
отправилась с ними в кино. Обе девушки прекрасно знали, что родители
вернутся домой не раньше полуночи.
Строго говоря, и тринадцатилетняя Бонни могла бы взять свою долю
ответственности, но Бонни никогда не брала никакой ответственности.
Иногда Майк думал, что на свете нет ни одной девочки, имя которой бы
так не соответствовало ее нраву*. В то время как все младшие О'Рурки -
и даже Майк - унаследовали прекрасные глаза и ирландскую миловидность
лица, бедняжка Бонни была толстухой с тусклыми карими глазкми и еще
более тусклыми каштановыми волосами. Лицо землистого цвета цвело
раними юношескими угрями и, к сожалению, имело худшие из черт матери,
когда она была трезва, и отца, когда он был пьян. И сейчас Бонни
шмыгнула в спальню, которую она делила с Кетлин, выставила младшую
сестренку за дверь, заперлась и отказалась открыть даже, когда та
ударилась в слезы.

[* Bonny <англ.> - милый, ласковый.]

Кетлин была самой хорошенькой из сестер О'Рурк - рыжеволосая,
голубоглазая, с розовым, чуть веснушчатым личиком и потрясающей
улыбкой, которая заставляла отца рассказывать легенды о красавицах
Ирландии. Ирландии, в которой он ни разу в своей жизни не был...
Кетлин была неоспоримо прекрасна. Но также неоспорима она имела
замедленное развитие и в возрасте семи лет все еще ходила в детский
садик. Иногда ее старания понять простейшие вещи заставляли Майка
убегать из дома и, спрятавшись в туалете, плакать навзрыд. Каждое
утро, когда он помогал отцу Каванагу служить мессу, Майк молился,
чтобы Господь помог его сестре стать такой, как все. Но он что-то не
помогал, медлительность Кетлин становилась все более и более
очевидной, и пока ее сверстники осваивали премудрости чтения и азы
арифметики, рыжеволосая красавица отставала от них все больше и
больше.
Сейчас Майк успокоил Кетлин, поставил готовиться жаркое на обед,
турнул малышку в кровать Мери, чтобы она поспала, и спустился вниз к
Мемо.
Майку было девять лет, когда с бабушкой случился первый удар. Он
помнил, какой переполох начался в доме, когда бабушка вместо привычной
властной хозяйки на кухне, превратилась в умирающую женщину в
гостиной. Мемо была матерью его мамы и хотя Майк не знал слова
"матриархат", он помнил функциональное определение: старая женщина в
переднике в горошек, вечно толкущаяся на кухне или что-то шьющая на
своем излюбленном месте в гостиной, разрешительница всяческих проблем
и хозяин в доме, это был единственный человек - Мери Маргарет
Холлигэн. Только она могла лаской вывести мать из нередких для нее
приступов депрессии, или выговором вернуть отца домой из пивной, куда
его затащили друзья. Это именно Мемо спасла семью во время денежного
кризиса, когда отца на год уволили от Пабста, в то время Майку было
шесть лет и он до сих пор помнил нескончаемые беседы на кухне,
протесты отца: "Это ведь ваши сбережения" и настойчивость бабушки. И
именно Мемо спасла Майка и Кетлин от самой настоящей гибели, когда ему
было восемь лет, а Кетлин - четыре, и на Депо Стрит каким-то
непонятным образом оказалась бешеная собака. Майк сразу заметил, что
это животное какое-то странное, и убежал, а Кетлин велел не подходить
ближе. Но его сестренка любила собак и не могла понять, что ей может
угрожать с этой стороны. Она бесстрашно топала маленькими ножками
вперед, к рычащему, с капающей из пасти слюной, чудовищу. Кетлин была
уже на расстоянии вытянутой руки, и собака уже заметила ее, уставилась
и приготовилась прыгнуть, и все на что был способен Майк это кричать
тонким, пронзительным голосом, даже не похожим на его собственный.
И тут появилась Мемо, ее горошковый передник развевался по ветру,
в правой руке она держала половую щетку, а ее платок съехал с волос на
шею. Она схватила Кетлин одной рукой, другой махнула щеткой по собаке
с такой силой, что собака взлетела в воздух и приземлилась аж в
середине улицы. Мемо передала девочку Майку и снова повернулась к
собаке, которая уже пришла в себя и опять бросилась на нее. Майк, пока
он бежал к дому с Кетлин на руках, все время оглядывался через плечо,
и он никогда не забудет зрелище, которое представляла собой бабушка:
ноги расставлены, платок развевается вокруг шеи... ждет, ждет, ждет...
Позже констебль Барни говорил, что ему никогда не приходилось видеть,
чтобы собаку, а тем более бешеную собаку, убили простой шеткой и что
миссис Холлигэн почти размозжила чудовищу голову.
Именно это слово Барни и использовал - чудовище. В конце концов,
Майк так и усвоил, что какие бы чудовища не являлись по ночам в
полночь, его Мемо будет им достойной соперницей.
Но затем, меньше чем через год после этого события, Мемо слегла.
Первый удар был тяжелейшим, ее парализовало, все мускулы оживленного
некогда лица оказались лишенными нервов. Доктор Вискес сказал, что ее
смерть это всего лишь вопрос нескольких дней, может быть, недель. Но
Мемо выжила в то лето. Майк помнил, как странно было видеть гостиную -
обычно центр домашней деятельности Мемо - превращенной в комнату
тяжело больного человека. Вместе с остальными членами семьи он ждал
конца.
Она выжила в то лето. К осени бабушка уже научилась выражать
желания с помощью целой системы кодовых морганий. К Рождеству она уже
могла говорить, правда разбирать слова могли только домашние. К Пасхе,
она, выиграв битву со своим собственным телом, уже могла пользоваться
правой рукой и даже садиться в кресле. Через три дня после Пасхи
случился второй удар. А месяцев позже третий.
Последние полтора года Мемо была лишь чуть больше чем труп,
обладающий способностью дышать, ее лицо пожелтело и сморщилось,
запястья скрючились, как лапы мертвой птицы. Она не могла двигаться,
не могла контролировать телесные отправления, не имела иной
возможности сноситься с миром, кроме своего мигания. Но она продолжала
жить.

Когда Майк вошел в гостиную за окнолм уже сгустились сумерки. Он
зажег керосиновую лампу - в их дом уже давно провели электричество, но
Мемо всегда предпочитала масляные светильники в своей комнате наверху
и теперь они продолжили эту традицию - и сразу подошел к высокой
кровати, в которой лежала бабушка.
Она лежала на правом боку, глядя на него, как впрочем и каждый
день, за исклбючением таких дней, когда они переорачивали ее на другую
сторону,чтобы по возможности избежать вечных пролежней. Лицо Мемо
покрывала сеть морщин, оно выглядело желтым, каким-то восковым... даже
нечеловеческим. Глаза смотрели черно и пусто, будто слегка
расширившиеся от того страшного внутреннего давления, которое
возникало от бессилия передать мысль, лежащую за ними. Изо рта
вытекала тонкая струйка слюны и Майк взял одно из чистых полотенец,
лежавших в ногах кровати и промокнул ей рот.
Затем проверил не нужно ли переодеть бабушку, это была забота
сестер и он не собирался сменять их в этом, но он присматривал за Мемо
больше, чем они все вместе взятые и все потребности и отправления
бабушкиных почек или кишечника не были для него тайной. Она оказалась
чистой и сухой, и он сел на низенький стульчик и взял ее за руку.
- Сегодня такая чудесная погода, Мемо, - прошептал он. Майк сам не
знал, почему он шепчет в ее присутствии, но так было всегда. Он
заметил, что и остальные тоже разговаривали при бабушке шепотом. Даже
мать. - Настоящее лето.
Майк оглядел комнату. На окнах тяжелые занавески. Столик заставлен
склянками с лекарствами, тут же стояли и старинные ферротипы и
пожелтевшие от сепии фотографии, отображавшие ее жизнь, когда она была
жива. Сколько еще должно пройти времени, прежде чем она сможет снова
взглянуть на старые фотоснимки?
В углу стояла старая викторолла и Майк поставил одну из ее любимых
пластинок - арию из "Севильского Цирюльника" в испольнении Карузо.
Мощные фиоритуры прекрасного голоса заполнили комнату. Мемо не
отозвалась на них ни одним движением - даже не моргнула - но Майк
подумал, что она слышит музыку. Он снова вытер слюну с ее подбородка и
уголка рта, поудобнее устроил ее на подушках и снова сел на скамеечку,
продолжая держать ее руку. Она была совершенно сухая и как будто
мертвая. Именно Мемо когда-то в День Всех Святых рассказала ему
историю "Обезьянья лапа", когда он был маленьким, напугав его так
сильно, что Майк потом в течение полугода не мог спать без света.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16