Заказывал тут магазин
Какие предпочитаете?
Подействовала скорее угодливая интонация, чем качество моих марок. Из двух рублей выручки половину составила чистая прибыль. Через месяц я зарабатывал десять — пятнадцать рублей в день. Это существенно отличалось от маминой зарплаты. Не пугали прогулы и двойки в школе — коммерция того стоила. Рос доход, а с ним и пачка бумажек дома в тайнике.
Рыжих, мордатых, веснущатых братьев-близнецов Леню и Аркадия Кацманов за глаза называли Кальсоны. Позволить себе звать их так я не мог — ростом не вышел. Однажды вертлявый Вадик задал явно провокационный вопрос:
— Дима, что ты думаешь о братцах? На цырлах перед ними ходишь?..
— Что? Кальсоны!? Да я…
Меня прервал мощный подзатыльник. Я отлетел к стене. Сзади с изумленно-возмущенными лицами стояли неслышно подошедшие Кацманы. Зрители довольно похохатывали. Потом я бессильно плакал, уткнувшись в диванную подушку, получив вместо отобранного кляссера с марками синяк под глазом и приказ не появляться в «Союзпечати».
В кинотеатре шел незабвенный «Фантомас». Голова очереди к кассе упиралась в обескураживающую табличку «Билетов нет». Зато они в изобилии водились у шмыгающих по залу подростков. Простояв час, я взял максимум того, что давали в одни руки — четыре билета, «наварив» на них при продаже по рублю. Назавтра удалось занять очередь в пяти местах. Не хуже, чем на марках, и Кацманы не достанут.
Но безоблачного счастья не бывает. Вскоре появился Лёпа — личность в районе знаменитая. Вечно навеселе, воспаленные щеки заросли белесой поросячей щетиной, после года отсидки за тунеядство он куда-то для вида устроился. Непонятно, когда он успевал трудиться — ни одна выпивка или драка в районе без него не обходились.
— Ты все себе гребешь, цыпа, а дядя голодный ходит. Ты дай дяде, а то он, когда голодный, может и головку открутить, — Лёпа цедил сквозь зубы, явно забавляясь. — Значит, процентик дяде — раз, касса у меня на мушке — два, попадешься — от милиции отмажу — три.
Перспектива работать под покровительством Лёпы победила жадность. Я пожал протянутую руку с двумя жирно наколотыми на пальцах перстнями.
— Ну, что — спрыснем знакомство? Давай башли.
Я с готовностью достал деньги. В ресторане Лёпа выделил рубль швейцару, остальное положил себе в карман.
— Заметано, как в сейфе.
Официантка, не дожидаясь заказа, принесла бутылку водки и пару овощных салатов.
— Гоп-стоп, Дима, не проходите мимо, — Лёпа поднял рюмку. — Веселей, начальник-качальник!
Первая рюмка пошла плохо. Я закашлялся, на глазах выступили слезы.
— Ну, ты, цыпа, пьешь, аж из глаз каплет! А вот так ее! — Лёпа в один дух махнул рюмку и смачно захрустел салатом. Смутно помню, что произносил тосты, целовался с Лёпой, клялся в вечной дружбе… Очнулся утром дома. Новый друг доставил меня домой, прислонил понадежнее, ткнул в кнопку звонка и сбежал по лестнице.
Утром мать кляла свою пропащую жизнь. Я, по ее мнению, был окончательным убоищем. Выпив не меньше ведра воды, я схватил портфель и выскочил на улицу. Портфель я оставил у Лёпы — и вновь закрутилось «билетное дело». Ничто не предвещало беды, пока однажды ко мне не подошел невзрачный мужичонка средних лет.
— Есть парочка билетов, хлопец?
— По два рубля, хоть две парочки.
Я вытащил голубую полоску из кармана. В этот момент мужичонка цепко перехватил мою руку и поволок в кабинет администратора кинотеатра. В углу уже смирно сидел Лёпа. Сновали взад-вперед люди. Немолодой капитан милиции закончил с Лёпой, дал ему подписать какой-то листок и повернулся ко мне. Мой покровитель побрел из кабинета незнакомой шаркающей походкой, вовсе не похожей на его обычную нагловато-развязную поступь.
Пришлось выложить оставшиеся восемнадцать билетов, скомканные рубли, расческу и перочинный нож.
— Будем составлять протокол: спекуляция налицо. Сообщим в школу, родителям на работу. А тебя на административную комиссию. В спецучилище не поспекулируешь. Там кино бесплатное.
Капитан достал из папки чистый разграфленный бланк.
— Только не ври — все равно проверим. Фамилия, адрес, школа?
— Да а его знаю, — вмешался в разговор один из дружинников, чье лицо мне показалось знакомым. — Я работаю с его матерью. Хорошая, уважаемая женщина. Жаль, сын ее позорит… Идемте покурим, Михаил Иванович.
Парень с милиционером вышли из кабинета. Вернулись через несколько минут. Что-то в поведении капитана переменилось, внушая надежду.
— Просит за тебя наш дружинник. Может, отпустить на первый раз?
— Отпустите, никогда не буду, никогда, честное слово!
— Смотри, не подведи своего поручителя. И помни о матери. Уже не маленький, должен уметь отвечать. Билеты мы реализуем через кассу. Вот, бери за них деньги и дуй домой. Смотри, другой раз прощения не будет!
— Да я… ну, что вы… никогда… я… честное слово!
Лёпа ждал меня у дома, но я прошел, не останавливаясь. Говорить было не о чем. Снова потянулись унылые школьные дни. Оценки улучшались, а поведение из «неудовлетворительного» превратилось в «хорошее». Впрочем, остальным моим соученикам всегда ставили «отлично».
Однажды я услышал: «Димуля, привет!» — передо мной стоял, улыбаясь, Жора Цеханский, один из моих коллег по филателии. Высокий, худощавый, жилистый, он прилично греб на торговле марками, но «красивой жизни» избегал. Я был как-то у него дома в районе рынка. Улочки, примыкающие к рынку, жили особой, странной и недоступной жизнью. Во дворах плели кладбищенские венки и клеили пакеты, шили брюки и варили леденцы, пили и покуривали — не только сигареты, но и запретное. Жора к спиртному относился пренебрежительно, любил фрукты и мороженое, а по утрам по часу стоял на голове. К своей торговой деятельности Жора относился скептически, считая, что это — всего лишь ступенька на пути к настоящему делу.
— Ты не пойдешь на суд, Дима?
— Что за суд?
— Так ты ничего не знаешь? Тогда слушай. Стою я в марте в «Союзпечати», торгую. И тут подходят пьяные Кальсоны.
— Кальсоны — пьяные?
— В том-то и дело. Леню забирают в армию, Аркаша-белобилетник. Подвалили, шутят, взяли марки посмотреть. «Дашь десятку, Жорик, получишь назад марочки», — гундосит Аркаша. Ну, ты понимаешь, не в червонце дело. Вышли они на улицу, свернули во двор. Тогда я левой хватаю у Аркаши свой кляссер, правой его по челюсти — и ходу. Во дворе натыкаюсь на какого-то типа, и тут подскакивают оба Кальсона. Крик, гам, одним словом, скандал. Тут милиция подоспела, и нас набрали. Я тише воды, ниже травы: простите, извините, не виноват. Рассказал, как было. А Кальсоны в крик, дежурного офицера обругали, сержанта за ремень хватают. Орут, что их арестовали по политическим мотивам, что в Союзе антисемиты жить не дают, дайте, мол, уехать на Запад. И доорались. Уедут, конечно, только на север. Сегодня последний день суда. «Хулиганка», двести шестая, часть вторая, до пяти лет. Думаю, получат под завязку. Вот тебе и проводы в армию.
Вместе с Жорой мы зашагали в сторону суда. Место в зале нашлось. При моем появлении Кацманы оживились, заулыбались. Видно, не особенно они переживали, В последнем слове Покаянно плакались, оба пухлые, рыжие, смахивающие на бескрылых купидонов-переростков. И совершенно непонятно, почему Лене дали четыре, а Аркадию пять лет усиленного режима. Больше я с братьями не встречался. Потом о них заговорила пресса, западная — окружив ореолом мучеников за идею, наша — известно как. По освобождении они сразу же уехали.
Итак, жизнь поворачивалась ко мне разными сторонами, надо было искать свою дорогу. Одноклассники рассеялись по приемным комиссиям институтов и техникумов. Меня же по-прежнему влекли деньги. Однако какую-то профессию надо было выбирать, и в надлежащий срок мои документы лежали в приемной комиссии экономического факультета одного из институтов.
Первый экзамен — математика. Ее я боялся больше всего. Если провалюсь, решил я, то хоть сразу. Каково же было мое изумление, смешанное с надеждой, когда в одном из экзаменаторов я узнал свою школьную учительницу, с которой, невзирая на вечные нелады с точными науками, я был всегда в хороших отношениях. Отвечать я пошел к ней, и первой в экзаменационном листе закрасовалась пятерка, определившая отношение других экзаменаторов, а значит, и итог испытаний. В институт я поступил, и даже какое-то время получал стипендию. Разумеется, сорока рублей не хватало на коктейли, джинсы и прочие мелкие радости…
Положив в карман студенческую «получку», я вышел из института на площадь. Денежки, хоть и небольшие, а греют. Где же Жорик? Ведь договаривались в двенадцать, у памятника. Не в манере Цеханского опаздывать. А, вот и он: как всегда — в модном костюмчике, аккуратно причесан. Ему не надо думать о стипендии. Торговлю давно бросил, успешно освоил карты.
— Получил подачку? Смотри, чтобы карман не оттянула, — Жорик, дразня, достает тонкую пачку лиловых четвертных, распушивает ее веером и снова прячет.
— И я неплохо вчера заработал. Грузинчик из Сочей привез цветочки, да и проиграл мне дневную выручку. Думает сегодня отмазаться. Идем, может, в долю возьму.
— А если проиграем?
— Попадем — соскочим, — бросает на ходу не со всем вразумительно Цеханский.
Двигаемся к базару, благо ходьбы до него не больше получаса. На рынке находим нужного грузина. На удивление рыжий, носатый, круглолицый, с вишневым румянцем. Смеется весело, заразительно. О проигранных деньгах не вспоминает — широкая натура. Пересчитывает выручку. Тут же рядом его машина. Мы отъезжаем от рынка, я сажусь сзади. Потом останавливаем машину, раскладываем сидения. Карты сданы. Правила игры в «терц» несложны. Краем глаза я вижу карты Гизо. Он их беспечно держит на виду. Ну и игрок! С него причитается уже сотня.
— Чтобы вас не огорчить, разрешите пол учить, — с подчеркнутой вежливостью бросает Жорик.
Гизо небрежно вытаскивает коричневую, хрустящую, как новая кожа, бумажку.
— Для моей коллекции, — Цеханский прячет сто рублевку в карман.
— Жорик, возьми в долю, — шепчу я.
— Ладно, клейся.
Ставки подняты, но удача, вдруг поворачивается к нам спиной. Гизо играет, что называется, ва-банк, ему идет карта — и он выигрывает.
— Везет же, — невольно вырывается у меня.
— Вчера играл — проиграл, сегодня — выиграл.
Мы уже в минусах на пятьсот рублей, я заглядываю в карты грузина и вижу, что если сейчас Жорик сделает неверный ход — уплывет еще сотня. Игра пока идет на карандаш, а что, если кацо потребует деньги? Я пытаюсь сигнализировать Цеханскому, но Гизо бросает:
— Прекрати, будь мужчиной. Последняя партия.
И эту сотню мы проиграли. На требование рассчитаться, Жорик вытащил свою половину долга и выжидательно уставился на меня. Но я-то пустой!
Гизо настроен решительно.
— Будем платить?! — он помахал кулаком. — Без шуток!
— Ты, Дима, не того. Проиграл — плати. Брось дуру нал ять.
Сроку мне дали неделю. Ситуация чревата непредсказуемыми последствиями.
Город наш — порядочная дыра. В самом центре можно встретить такие трущобы, что оторопь берет. Вниз от одной из главных площадей сбегает щербатая булыжная мостовая кривой неприметной улочки. Здесь перед овощным магазином-стекляшкой стоит обшарпанная двухэтажная постройка, где вдвоем с отцом живет мой школьный приятель Олег Колыванов. Отца почти всегда нет дома. Олег парень неглупый, смелый и очень развит физически: долго занимался боксом и каратэ в каких-то полуподпольных секциях. В школе и на улице с ним было лучше не конфликтовать. Жесткий, дерзкий — он шел напролом. С пятого класса Олег встречался с тихой девчонкой — полной своей противоположностью, но в последнее время у них что-то разладилось.
На кухне под свист чайника Колыванов отжимался от спинки стула. Под кожей катались упругие шары мускулов. Днем Олег вел здоровый образ жизни. Вечера же посвящал вину и девочкам. Но бывало, что и чередовал все это в умопомрачительных сочетаниях.
— Что голову повесил? — Олег покосился в мою сторону, не прерывая упражнений.
Я рассказал про свои карточные страсти.
— Век живи, век учись. Этот Гизо, я уверен, из такого же Сочи, как и ты. Раздел тебя Жорка лихо. Где будешь брать деньги? Эти ребята шутить не любят.
План где достать деньги, у меня был. Уговаривать Олега долго не пришлось: он положился на мою уверенность в исходе операции, суть которой заключалась в Том, что марки, в сущности, — те же деньги. Пусть за них дадут половину цены — все равно выгодно.
Двадцать три ноль-ноль, как было отмечено потом в милицейском протоколе. Темно, но люди еще снуют через двор, поглощенные своими заботами. Оно и к лучшему — от райотдела до магазина с километр, движение может задержать патрульную машину, нам же нужны секунды. Одна из витрин выходит во двор. За ней — три ящика с марками, теми, что продаются только членам общества филателистов по специальным абонементам. Их сбыть наверняка легче. Мы дружно растираем подошвами пачку махорки — презент розыскным собакам. Олег наклеивает газету на угол витрины и мягко, но мощно бьет по ней в двух местах. Держу мешок перед дырой, куда юркнул Колыванов. Медленно, страшно медленно Олег опускает в мешок выбранные ящики. Мы срываемся с места. Милиция опоздала меньше чем на минуту.
Выждав два дня я зашел к Олегу. Мешок с украденным стоял у него в подвале. А если случайно наткнется отец? Олег лежал на кровати и листал затрепанный детектив.
— Сколько можно ждать? Вот не думал, что связался с мямлей! Лежат живые деньги, а я не могу купить девчонке цветы, а себе бутылку. Кто говорил, что есть люди, которые возьмут марки за полцены? Где эти люди? Идем вместе, если сам дрожишь.
— Я для того и пришел. Сегодня воскресенье, прискочим на марочный базарчик.
В беседках центрального парка сложился полулегальный филателистический рынок.
— Кому марочки? — усердствовал жуликоватый Рудик, известный умением выманивать марки у детей. Навытаскивает марок из кляссера, а потом начинает торговаться, и хорошо, если даст половину нужной суммы. Что подросток сделает с таким? Из-за этого жулья того и гляди нарвешься на облаву.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Подействовала скорее угодливая интонация, чем качество моих марок. Из двух рублей выручки половину составила чистая прибыль. Через месяц я зарабатывал десять — пятнадцать рублей в день. Это существенно отличалось от маминой зарплаты. Не пугали прогулы и двойки в школе — коммерция того стоила. Рос доход, а с ним и пачка бумажек дома в тайнике.
Рыжих, мордатых, веснущатых братьев-близнецов Леню и Аркадия Кацманов за глаза называли Кальсоны. Позволить себе звать их так я не мог — ростом не вышел. Однажды вертлявый Вадик задал явно провокационный вопрос:
— Дима, что ты думаешь о братцах? На цырлах перед ними ходишь?..
— Что? Кальсоны!? Да я…
Меня прервал мощный подзатыльник. Я отлетел к стене. Сзади с изумленно-возмущенными лицами стояли неслышно подошедшие Кацманы. Зрители довольно похохатывали. Потом я бессильно плакал, уткнувшись в диванную подушку, получив вместо отобранного кляссера с марками синяк под глазом и приказ не появляться в «Союзпечати».
В кинотеатре шел незабвенный «Фантомас». Голова очереди к кассе упиралась в обескураживающую табличку «Билетов нет». Зато они в изобилии водились у шмыгающих по залу подростков. Простояв час, я взял максимум того, что давали в одни руки — четыре билета, «наварив» на них при продаже по рублю. Назавтра удалось занять очередь в пяти местах. Не хуже, чем на марках, и Кацманы не достанут.
Но безоблачного счастья не бывает. Вскоре появился Лёпа — личность в районе знаменитая. Вечно навеселе, воспаленные щеки заросли белесой поросячей щетиной, после года отсидки за тунеядство он куда-то для вида устроился. Непонятно, когда он успевал трудиться — ни одна выпивка или драка в районе без него не обходились.
— Ты все себе гребешь, цыпа, а дядя голодный ходит. Ты дай дяде, а то он, когда голодный, может и головку открутить, — Лёпа цедил сквозь зубы, явно забавляясь. — Значит, процентик дяде — раз, касса у меня на мушке — два, попадешься — от милиции отмажу — три.
Перспектива работать под покровительством Лёпы победила жадность. Я пожал протянутую руку с двумя жирно наколотыми на пальцах перстнями.
— Ну, что — спрыснем знакомство? Давай башли.
Я с готовностью достал деньги. В ресторане Лёпа выделил рубль швейцару, остальное положил себе в карман.
— Заметано, как в сейфе.
Официантка, не дожидаясь заказа, принесла бутылку водки и пару овощных салатов.
— Гоп-стоп, Дима, не проходите мимо, — Лёпа поднял рюмку. — Веселей, начальник-качальник!
Первая рюмка пошла плохо. Я закашлялся, на глазах выступили слезы.
— Ну, ты, цыпа, пьешь, аж из глаз каплет! А вот так ее! — Лёпа в один дух махнул рюмку и смачно захрустел салатом. Смутно помню, что произносил тосты, целовался с Лёпой, клялся в вечной дружбе… Очнулся утром дома. Новый друг доставил меня домой, прислонил понадежнее, ткнул в кнопку звонка и сбежал по лестнице.
Утром мать кляла свою пропащую жизнь. Я, по ее мнению, был окончательным убоищем. Выпив не меньше ведра воды, я схватил портфель и выскочил на улицу. Портфель я оставил у Лёпы — и вновь закрутилось «билетное дело». Ничто не предвещало беды, пока однажды ко мне не подошел невзрачный мужичонка средних лет.
— Есть парочка билетов, хлопец?
— По два рубля, хоть две парочки.
Я вытащил голубую полоску из кармана. В этот момент мужичонка цепко перехватил мою руку и поволок в кабинет администратора кинотеатра. В углу уже смирно сидел Лёпа. Сновали взад-вперед люди. Немолодой капитан милиции закончил с Лёпой, дал ему подписать какой-то листок и повернулся ко мне. Мой покровитель побрел из кабинета незнакомой шаркающей походкой, вовсе не похожей на его обычную нагловато-развязную поступь.
Пришлось выложить оставшиеся восемнадцать билетов, скомканные рубли, расческу и перочинный нож.
— Будем составлять протокол: спекуляция налицо. Сообщим в школу, родителям на работу. А тебя на административную комиссию. В спецучилище не поспекулируешь. Там кино бесплатное.
Капитан достал из папки чистый разграфленный бланк.
— Только не ври — все равно проверим. Фамилия, адрес, школа?
— Да а его знаю, — вмешался в разговор один из дружинников, чье лицо мне показалось знакомым. — Я работаю с его матерью. Хорошая, уважаемая женщина. Жаль, сын ее позорит… Идемте покурим, Михаил Иванович.
Парень с милиционером вышли из кабинета. Вернулись через несколько минут. Что-то в поведении капитана переменилось, внушая надежду.
— Просит за тебя наш дружинник. Может, отпустить на первый раз?
— Отпустите, никогда не буду, никогда, честное слово!
— Смотри, не подведи своего поручителя. И помни о матери. Уже не маленький, должен уметь отвечать. Билеты мы реализуем через кассу. Вот, бери за них деньги и дуй домой. Смотри, другой раз прощения не будет!
— Да я… ну, что вы… никогда… я… честное слово!
Лёпа ждал меня у дома, но я прошел, не останавливаясь. Говорить было не о чем. Снова потянулись унылые школьные дни. Оценки улучшались, а поведение из «неудовлетворительного» превратилось в «хорошее». Впрочем, остальным моим соученикам всегда ставили «отлично».
Однажды я услышал: «Димуля, привет!» — передо мной стоял, улыбаясь, Жора Цеханский, один из моих коллег по филателии. Высокий, худощавый, жилистый, он прилично греб на торговле марками, но «красивой жизни» избегал. Я был как-то у него дома в районе рынка. Улочки, примыкающие к рынку, жили особой, странной и недоступной жизнью. Во дворах плели кладбищенские венки и клеили пакеты, шили брюки и варили леденцы, пили и покуривали — не только сигареты, но и запретное. Жора к спиртному относился пренебрежительно, любил фрукты и мороженое, а по утрам по часу стоял на голове. К своей торговой деятельности Жора относился скептически, считая, что это — всего лишь ступенька на пути к настоящему делу.
— Ты не пойдешь на суд, Дима?
— Что за суд?
— Так ты ничего не знаешь? Тогда слушай. Стою я в марте в «Союзпечати», торгую. И тут подходят пьяные Кальсоны.
— Кальсоны — пьяные?
— В том-то и дело. Леню забирают в армию, Аркаша-белобилетник. Подвалили, шутят, взяли марки посмотреть. «Дашь десятку, Жорик, получишь назад марочки», — гундосит Аркаша. Ну, ты понимаешь, не в червонце дело. Вышли они на улицу, свернули во двор. Тогда я левой хватаю у Аркаши свой кляссер, правой его по челюсти — и ходу. Во дворе натыкаюсь на какого-то типа, и тут подскакивают оба Кальсона. Крик, гам, одним словом, скандал. Тут милиция подоспела, и нас набрали. Я тише воды, ниже травы: простите, извините, не виноват. Рассказал, как было. А Кальсоны в крик, дежурного офицера обругали, сержанта за ремень хватают. Орут, что их арестовали по политическим мотивам, что в Союзе антисемиты жить не дают, дайте, мол, уехать на Запад. И доорались. Уедут, конечно, только на север. Сегодня последний день суда. «Хулиганка», двести шестая, часть вторая, до пяти лет. Думаю, получат под завязку. Вот тебе и проводы в армию.
Вместе с Жорой мы зашагали в сторону суда. Место в зале нашлось. При моем появлении Кацманы оживились, заулыбались. Видно, не особенно они переживали, В последнем слове Покаянно плакались, оба пухлые, рыжие, смахивающие на бескрылых купидонов-переростков. И совершенно непонятно, почему Лене дали четыре, а Аркадию пять лет усиленного режима. Больше я с братьями не встречался. Потом о них заговорила пресса, западная — окружив ореолом мучеников за идею, наша — известно как. По освобождении они сразу же уехали.
Итак, жизнь поворачивалась ко мне разными сторонами, надо было искать свою дорогу. Одноклассники рассеялись по приемным комиссиям институтов и техникумов. Меня же по-прежнему влекли деньги. Однако какую-то профессию надо было выбирать, и в надлежащий срок мои документы лежали в приемной комиссии экономического факультета одного из институтов.
Первый экзамен — математика. Ее я боялся больше всего. Если провалюсь, решил я, то хоть сразу. Каково же было мое изумление, смешанное с надеждой, когда в одном из экзаменаторов я узнал свою школьную учительницу, с которой, невзирая на вечные нелады с точными науками, я был всегда в хороших отношениях. Отвечать я пошел к ней, и первой в экзаменационном листе закрасовалась пятерка, определившая отношение других экзаменаторов, а значит, и итог испытаний. В институт я поступил, и даже какое-то время получал стипендию. Разумеется, сорока рублей не хватало на коктейли, джинсы и прочие мелкие радости…
Положив в карман студенческую «получку», я вышел из института на площадь. Денежки, хоть и небольшие, а греют. Где же Жорик? Ведь договаривались в двенадцать, у памятника. Не в манере Цеханского опаздывать. А, вот и он: как всегда — в модном костюмчике, аккуратно причесан. Ему не надо думать о стипендии. Торговлю давно бросил, успешно освоил карты.
— Получил подачку? Смотри, чтобы карман не оттянула, — Жорик, дразня, достает тонкую пачку лиловых четвертных, распушивает ее веером и снова прячет.
— И я неплохо вчера заработал. Грузинчик из Сочей привез цветочки, да и проиграл мне дневную выручку. Думает сегодня отмазаться. Идем, может, в долю возьму.
— А если проиграем?
— Попадем — соскочим, — бросает на ходу не со всем вразумительно Цеханский.
Двигаемся к базару, благо ходьбы до него не больше получаса. На рынке находим нужного грузина. На удивление рыжий, носатый, круглолицый, с вишневым румянцем. Смеется весело, заразительно. О проигранных деньгах не вспоминает — широкая натура. Пересчитывает выручку. Тут же рядом его машина. Мы отъезжаем от рынка, я сажусь сзади. Потом останавливаем машину, раскладываем сидения. Карты сданы. Правила игры в «терц» несложны. Краем глаза я вижу карты Гизо. Он их беспечно держит на виду. Ну и игрок! С него причитается уже сотня.
— Чтобы вас не огорчить, разрешите пол учить, — с подчеркнутой вежливостью бросает Жорик.
Гизо небрежно вытаскивает коричневую, хрустящую, как новая кожа, бумажку.
— Для моей коллекции, — Цеханский прячет сто рублевку в карман.
— Жорик, возьми в долю, — шепчу я.
— Ладно, клейся.
Ставки подняты, но удача, вдруг поворачивается к нам спиной. Гизо играет, что называется, ва-банк, ему идет карта — и он выигрывает.
— Везет же, — невольно вырывается у меня.
— Вчера играл — проиграл, сегодня — выиграл.
Мы уже в минусах на пятьсот рублей, я заглядываю в карты грузина и вижу, что если сейчас Жорик сделает неверный ход — уплывет еще сотня. Игра пока идет на карандаш, а что, если кацо потребует деньги? Я пытаюсь сигнализировать Цеханскому, но Гизо бросает:
— Прекрати, будь мужчиной. Последняя партия.
И эту сотню мы проиграли. На требование рассчитаться, Жорик вытащил свою половину долга и выжидательно уставился на меня. Но я-то пустой!
Гизо настроен решительно.
— Будем платить?! — он помахал кулаком. — Без шуток!
— Ты, Дима, не того. Проиграл — плати. Брось дуру нал ять.
Сроку мне дали неделю. Ситуация чревата непредсказуемыми последствиями.
Город наш — порядочная дыра. В самом центре можно встретить такие трущобы, что оторопь берет. Вниз от одной из главных площадей сбегает щербатая булыжная мостовая кривой неприметной улочки. Здесь перед овощным магазином-стекляшкой стоит обшарпанная двухэтажная постройка, где вдвоем с отцом живет мой школьный приятель Олег Колыванов. Отца почти всегда нет дома. Олег парень неглупый, смелый и очень развит физически: долго занимался боксом и каратэ в каких-то полуподпольных секциях. В школе и на улице с ним было лучше не конфликтовать. Жесткий, дерзкий — он шел напролом. С пятого класса Олег встречался с тихой девчонкой — полной своей противоположностью, но в последнее время у них что-то разладилось.
На кухне под свист чайника Колыванов отжимался от спинки стула. Под кожей катались упругие шары мускулов. Днем Олег вел здоровый образ жизни. Вечера же посвящал вину и девочкам. Но бывало, что и чередовал все это в умопомрачительных сочетаниях.
— Что голову повесил? — Олег покосился в мою сторону, не прерывая упражнений.
Я рассказал про свои карточные страсти.
— Век живи, век учись. Этот Гизо, я уверен, из такого же Сочи, как и ты. Раздел тебя Жорка лихо. Где будешь брать деньги? Эти ребята шутить не любят.
План где достать деньги, у меня был. Уговаривать Олега долго не пришлось: он положился на мою уверенность в исходе операции, суть которой заключалась в Том, что марки, в сущности, — те же деньги. Пусть за них дадут половину цены — все равно выгодно.
Двадцать три ноль-ноль, как было отмечено потом в милицейском протоколе. Темно, но люди еще снуют через двор, поглощенные своими заботами. Оно и к лучшему — от райотдела до магазина с километр, движение может задержать патрульную машину, нам же нужны секунды. Одна из витрин выходит во двор. За ней — три ящика с марками, теми, что продаются только членам общества филателистов по специальным абонементам. Их сбыть наверняка легче. Мы дружно растираем подошвами пачку махорки — презент розыскным собакам. Олег наклеивает газету на угол витрины и мягко, но мощно бьет по ней в двух местах. Держу мешок перед дырой, куда юркнул Колыванов. Медленно, страшно медленно Олег опускает в мешок выбранные ящики. Мы срываемся с места. Милиция опоздала меньше чем на минуту.
Выждав два дня я зашел к Олегу. Мешок с украденным стоял у него в подвале. А если случайно наткнется отец? Олег лежал на кровати и листал затрепанный детектив.
— Сколько можно ждать? Вот не думал, что связался с мямлей! Лежат живые деньги, а я не могу купить девчонке цветы, а себе бутылку. Кто говорил, что есть люди, которые возьмут марки за полцены? Где эти люди? Идем вместе, если сам дрожишь.
— Я для того и пришел. Сегодня воскресенье, прискочим на марочный базарчик.
В беседках центрального парка сложился полулегальный филателистический рынок.
— Кому марочки? — усердствовал жуликоватый Рудик, известный умением выманивать марки у детей. Навытаскивает марок из кляссера, а потом начинает торговаться, и хорошо, если даст половину нужной суммы. Что подросток сделает с таким? Из-за этого жулья того и гляди нарвешься на облаву.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19