— Знаете, я ожидал, чего-то в этом роде, но не так скоро. Правила игры существуют не только в картах. Если сдвинул — играй. Простите великодушно за жаргон. Глубоко въелся азарт. Всю жизнь играю, а что толку? Карты — тот же наркотик. Сколько раз давал слово бросить — но хватает обычно не больше, чем на неделю. Сам себе противен. Вы, наверное, хотите осмотреть дом? Извольте. Я не буквоед, все покажу без всяких санкций. Убийцу надо найти. Многое я могу понять и оправдать в рамках своих, на ваш: взгляд, искаженных, представлений, но право отнимать жизнь не дано никому, кроме Бога. А я в него верю…
Капитан едва заметно улыбнулся, а в глазах Давида, который перехватил улыбку капитана, вспыхнуло мрачное пламя…
— Вернулся я из аэропорта, устал до чертиков. Наверное, возраст, в тираж выхожу. Заглянул к бабе Насте, как она там наверху. Баба Настя с моей матерью были как сестры родные. Когда мама умерла, баба Настя осталась со мной. И в горести, и в радости. Так уж получилось, что нет у меня ни жены, ни детей — все заменила игра. Карта и приворожит, и изменит, а баба Настя — мы с ней душа в душу живем, она мой фарт.
— А где она сейчас?
— На первом этаже, приболела немного…
— Что с ней?
— Да тут такая история. Когда я приехал и поднялся к бабе Насте, у нее то ли сердце, то ли опять астма — дым, знаете, ребята накурили… Одним словом, хрипит, за грудь держится. Ну, я ее мигом в больницу. Вот и судьба — старуха поправляется, а парнишка в ту же ночь Богу душу отдал…
Сикач вошел в комнату, где на низкой кровати лежала укрытая по шею женщина с крупным бледным лицом. На тумбочке грудились различные склянки и упаковки с таблетками. Женщина с трудом приоткрыла глаза. Давыдов бросил укоризненный взгляд на капитана.
— Анастасия Евграфовна, прошу прощения за, беспокойство. Вы в больницу попали примерно в какое время?
— Темно было, — больная облизнула губы. — Ночью, утром, не знаю времени. Плохо было очень.
— А что с вами случилось?
— Я спала, а у Давида гости были, разговаривали, о чем не разобрала, да он сам скажет, он умница у меня. И тут вдруг грудь сдавило, я кричать, а сил-то и нет, только шепчу… Давид зашел — почувствовал, голубчик. Как он меня вниз сволок — уже и не помню. Привез в больницу, в палату проводил. Я и заснула там, как провалилась.
Получив от хозяина приглашение заходить еще, Сикач покинул дом-крепость. Опрос соседей ничего не дал — у всех, как на подбор, высокие глухие заборы, да и время было позднее.
…В больнице Добрынину повезло, врач, принимавший бабу Настю, оказался на месте.
— Головлева Анастасия Евграфовна — пожалуйста. Поступила в четыре тридцать с сердечным приступом. Больную я обследовал, помню ее прекрасно. Крепкая на удивление для своего возраста женщина. Вам решительно не о чем беспокоиться, да и родственник у нее проворный, пытался всучить мне, знаете ли, презент «за хорошее обслуживание». Ну, берут, берут у нас, не отрицаю, но нельзя же всех мерить на один аршин! Небось, торговый работник удостоил нас своим вниманием, — невесело пошутил врач.
— Не волнуйтесь, Семен Эдуардович, — лейтенант улыбнулся. — В конце концов дело не в профессии. Скажите, не могла ли возникнуть ошибка в диагнозе?
— Я работаю здесь пятнадцать лет. Время достаточное, чтобы избавиться от небрежности, как вы считаете?
— Вы напрасно обижаетесь, Семен Эдуардович, для нас все очень важно. И последнее: была ли острая необходимость в госпитализации Головлевой?
— Не могу утверждать совершенно определенно. Субъективное восприятие больного не всегда соответствует клинической картине. С уверенностью могу сказать одно: непосредственной угрозы для жизни не было. Кардиограмма неплохая. Но допускаю, что под влиянием какого-то внешнего раздражителя больная могла разволноваться и почувствовать себя плохо.
Итак, свидетель утверждает, что мешок с телом Лемешко утопили ровно в четыре. Если предположить, что Бритвину помогал Давыдов, то последнему затем необходимо было добраться домой, водворить Головлеву в машину, выехать со двора, закрыть ворота, доставить женщину в больницу. И все это до четырех тридцати. Только дорога занимает час. В машине, которая промчалась мимо Прошкина ночью, с Бритвиным кто-то ехал. Значит, не все действующие лица известны. Но почему Давыдов умалчивает, что Бритвин возвращался? Такая скрытность не делает вам чести, Давид Львович!
Зазвонил телефон, в трубке послышался возбужденный голос Бреславца:
— Павел! Приезжай срочно в отделение. Важная информация!

* * *
…Сашка Фомин находился в ИВС. Тогда это заведение носило более привычное название — КПЗ. Сашка садился часто, бестолково, по мелочи. К возможности жить честно он относился, как к загробной жизни: теоретически неплохо, а вот на практике… Кражи в перерывах между отсидками давали возможность существовать пристойно, то есть в достатке иметь доступных женщин и недорогих напитков. Пока денег на то и другое хватало, Сашка никогда не воровал, считая накопительство идиотизмом. Сейчас он сидел за решеткой, однако прямых улик у следствия не было, и Сашка рассчитывал выкрутиться.
Взяли его возле скупки драгметаллов, и самое смешное, что он там действительно просто остановился поговорить со знакомым, промышляющим среди желающих сдать драгоценности. И надо же, чтобы среди «тихарей» оказался хорошо знакомый Сашке оперативник. Золотые часы с браслетом в кармане Сашки, как на грех, числились в розыске. Это очень усложнило его положение, но он твердо стоял на том, что обнаружил часы пять минут назад в общественнрм туалете и нес в бюро находок. Знакомый с биографией Фомина следователь, взывать к его совести и не пытался. Положенные трое суток задержания надо отсидеть так, и так. Одиночку Сашка не любил, но камеру не выбирают, как и следователей. Хоть бы «наседку» подбросили, не говоря уже о нормальном хлопце. От скуки Сашка слепил из хлеба с пеплом кубики и фишки и стал играть сам с собой в игры тюремного репертуара.
На вторые сутки к вечеру привели парнишку с прыщавой физиономией. Неумело перемежаю «феню» с матом, новичок стал приставать с разговорами.
— Взяли по дурочке… Но меня на голый понт не кинешь, лишь бы подельники не раскололись. Один — верняк, а другой может фитиля пустить. Ну, ништяк — рога ему обломают.
— Чего ж он у тебя в друзьях ходит?
— Чего, чего! Жизнь прилепила репей на хвост. А ты чего сидишь?
— Ты что — прокурор?
— Да брось, я свой, если б в плаще не запутался, хрена собачьего они б меня взяли.
— А чего ж ты на дело, как на танцы, ходишь?
— Да мы и не собирались работать. По дурочке получилось. Идем и видим возле кооперативного гаража какой-то болван, как специально, поставил «семерку». Не проходить же мимо! Открыли машину через боковое стекло, думали покататься. Ни инструментов не взяли, ничего. Разобрал я рулевую колонку, подельник магнитофон вытащил. А тут сторож с собаками. Я из машины, а плащ за дверку зацепился, такая хреновина…
— Теперь на тебя все угнанные машины в округе повесят. А что ж дружки твои?
— Сбежали, падлы.
— Так чего ж беспокоишься, чтоб тебя не лажанули?
— Самому пришлось сказать. Всё равно бы их на шли, мы всегда вместе гуляли. А мне менты шестой угол обещали устроить, сейчас бы с отбитыми почками валялся.
— Значит, своих выдал? А сказать, что был один, не мог?
— Сторож видел всех троих.
— Тебе какая разница, ты один — и дело с концами. Сроду бы ничего не доказали.
— Так они магнитофон с собой унесли. Его у Макса дома нашли.
— Не спешил бы ты колоться… За такие штучки на цугундер…

* * *
Совершеннолетие Валентин Чекмарев отпраздновал месяц назад. Задерживался милицией он и раньше, но в ИВС попал впервые. Разговор с сокамерником не радовал, Валик и без него понимал, что за то, что раскололся, по головке не погладят. Но перспектива тюрьмы была еще страшнее, и Валик развязал язык.
— Поверьте, это у меня всего второй раз… Если бы не Максимов, я бы никогда, честное слово. Шли мы неделю назад…
— Точнее. Время, число…
— Второго утром, часов в шесть возвращались с Максимовым из гостей.
— Откуда?
— Из общежития чулочной фабрики. У девчонок гуляли в двести тринадцатой. Второй этаж, удобно — туда и назад без вахтера. Так вот, идем — стоит «восьмерка» белая. Мечта, а не машина. Стекла зеркальные, колпаки на колесах сверкают. Подошли ближе, глянуть для интереса. А дверь приоткрыта. Максимов сразу полез. Думали только вытащить магнитофон, честное слово…
Чекмарев так клялся, будто имел самые лучшие намерения.
— А в замке зажигания ключ торчит. Максимов мне подал знак. Я с другой стороны влез. Он завел мотор, и поехали. Поверьте, я не хотел. А он говорит: у меня знакомый купит эту тачку и спрашивать не будет. Уж как я переживал, пока Максимов переулками ехал куда нужно! Видно, не в первый раз. Я покажу, куда. Высадил меня на углу, сам к воротам проехал. Загнал машину во двор, скоро вышел. Потом поймали такси на улице, поехали домой. Живем-то мы рядом.
— И все?
— Да, совсем забыл. Но я не нарочно, я испугался. Максимов дал мне пятьсот рублей. Сказал — моя доля. Я побоялся отказаться. Но я верну, все до копейки верну!
— Это уж будь спокоен! Ну, а что лежало в багажнике?
— Не знаю. Мы ничего кроме дверей в машине не открывали. А ключ от зажигания один торчал в замке, от багажника ключа не было. Максимов и говорит — курочить не будем, зачем товарный вид портить… Вот так…

* * *
Обыск произвели в тот же день. Хозяин дома, указанного Валиком, — кряжистый сутулый старик с могучими руками, оплетенными сетью узловатых вен, не изображал оскорбленной невинности.
— Ищите, найдете — ваше будет.
Стоящие на подъемнике в уютном гараже готовые к покраске «жигули» с заклеенными стеклами, говорили сами за себя.
— Пригнал знакомый, попросил перекрасить. Не нравится цвет, мутит, говорит, от красного.
Старик говорил издевательски спокойным тоном.
— Познакомился с клиентом на базаре, он там семечками торгует. Васей зовут. Фамилия вроде Петров. А паспорт я не спрашивал. Я — не вы, людям на слово верю.
— Не ломайте комедию, машины краденые, не усугубляйте свою вину.
— А ты меня, мил человек, не пугай. Стар я, чтобы бояться. Мало ли что можно на человека наговорить, если и было что — пущай сам отвечает, я с ним машину красть не бегал.
Старик уселся во дворе на лавке, закурил. Его спокойствие объяснялось тем, что для изменения облика краденых машин он пользовался обычным слесарным инструментом. По-другому вел себя белобрысый курчавый парень в промасленном комбинезоне. Доброе открытое лицо, руки с въевшимся в кожу машинным маслом. Обыск в доме длился уже второй час, когда парень попросился во двор. Проходя мимо сидящего старика, он смотрел на него, как загипнотизированный. Хотел было что-то спросить, но старик опередил:
— Смотри, Петре..
Уточнять не требовалось. Оба, видно, отлично понимали, что имеется в виду.
Следователь Ермаков специализировался по автотранспортным делам и хорошо знал, что именно нужно искать. Но поддельные номера кузовов и агрегатов, фальшивые документы и прочая криминальная атрибутика отсутствовали начисто. Очевидно все это изготовлялось и хранилось в другом месте. Старик — кремень, его без улик не возьмешь. Вот паренек — другое дело. Вряд ли этот мастеровой успел себя запятнать тяжкими грехами. Ермаков вернулся в комнату, сел рядом с Петром.
— Меня зовут Николай Петрович Ермаков. А вас?
— Петро Панченко.
— Давай, Петро, я тебе обрисую ситуацию. То, что здесь работали с крадеными машинами, знаем мы оба. И доказать это — вопрос времени. Подумай сам, сколько человек в вашей преступной цепочке: угонщики, покупатели краденных машин, изготовители фальшивых документов… Да разве только они!.. Честно говоря, не понимаю твоего хозяина: характер ваших отношений ясен. Он пойман с поличным, человек он неглупый, сознает, что срок неизбежен. Дом и гараж мы осмотрели, если надо — весь двор перекопаем и асфальт вскроем. Все, что нужно — найдем. А искать мы умеем. Поэтому, Петро, пока не поздно — говори, не запирайся, не выгораживай тех, кому уже ничего не поможет.
— А кому тюрьма мила? Только вы не думайте, что мы такие уж преступники. Я работал, а во все остальное не вникал. Бросать давно надо было, еще после первой машины, да разве с этими гадами развяжешься! Я давно хотел уйти, но жалко Федора Романовича, его жулье тогда со свету сведет. Попробуй, откажи сделать машину!
— И покупать угнанные машины вас тоже заставляли?
— Но я ведь не угонял!
— Не будь таких мастеров, угонять машины не было бы смысла. Но дело не в этом: будете говорить чистосердечно — это вам зачтется.
— Я сразу понял, зачем вы пришли. Скажите своим — пусть копают под эстакадой. Рыть придется долго, так что успеете выслушать меня. Эту «восьмерку» я не забуду по гроб жизни. Как не купить за три тысячи тачку, в которой один магнитофон полторы стоит? Вы уже знаете, кто тут голова. Я — пешка, меня Федор Романович приютил, работу дал. Зачем я буду плевать против ветра?
Утром взялись за машину, как раз другой работы не было. Вы не думайте, в основном мы просто занимались ремонтом. Перед подъемником стали осматривать машину. Багажник заперт, а ключ только от зажигания. Для деда это не проблема. Открываем — в багажнике труп. Вот, думаю, и конец всему — в мокрое дело влез. Я говорю Федору Романовичу, можете у него спросить: давай оттарабаним эту тачку в милицию.
Он как зыкнет: «Как же, дадут вместо пятнадцати четырнадцать. Зачем им искать убийц, если есть готовые. Забыл, кто ты такой, чем занимаешься? Какая тебе вера?!»
Тогда, говорю — отгоним на улицу машину вместе с багажом и бросим. А он: «Ты вообще очумел? Увидит кто, номер запомнит. Машина наверняка в розыске. Да и кто поведет? Я еще не сбрендил, чтоб с мертвяком на краденой машине без документов по Москве разъезжать. Ты, если хочешь, бери тачку и езжай.
Ну, вот. Чего еще рассказывать? Под эстакадой кусок земли не заасфальтирован, чтоб масло в землю просачивалось когда меняем, не стояло лужами. Там его и это… похоронили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19