Дама сначала потеснила, а потом и вовсе отодвинула девушку, заполнив весь проем окошка. Она с явным подозрением разглядывала просителя.
— Куда вы направляетесь, сэр?
— В Чертси, мадам.
Она еще внимательней посмотрела на молодого человека. В глубине кареты послышался шепот. Дама на мгновение обернулась.
— Возможно, Дамарис, — ответила она. — У него именно такой вид.
«Дамарис», — пронеслось в голове у капитана.
— Позвольте поинтересоваться, сэр, — продолжала дама, — кому я буду иметь честь оказать услугу?
— Я — Гейнор, мадам, капитан Гейнор, ваш покорный слуга.
— Вот как! — воскликнула она и приветливо улыбнулась. — Боже, какая странная встреча. Вы направляетесь в Монастырскую ограду?
Капитан, осененный догадкой, кивнул.
— А вы, стало быть, леди Кинастон? — спросил он. —Да, поистине удивительное стечение обстоятельств.
— Джеймс, деревенщина ты эдакая, — обратилась она к глазевшему на них лакею, и того как ветром сдуло с запяток, — открой дверцу!
Лакей услужливо опустил подножку, ее светлость ступила на землю, опираясь на его плечо. Леди Кинастон была высокого роста, приятной наружности, держалась с горделивой осанкой. Будучи весьма привлекательной дамой, она умела оценить и мужскую привлекательность.
Леди Кинастон сделала легкий реверанс и одарила капитана самой любезной улыбкой.
— Мы почтем за честь для себя оказать вам услугу, сэр, — заявила она и тут же в свойственной ей небрежной манере представила своих спутниц. Обернувшись, она махнула рукой в сторону кареты: — Мисс Холлинстоун моя племянница, и Эвелин, моя дочь. Она у нас единственная, сэр, что весьма огорчает сэра Джона: он мечтал о сыне. Очень жаль, что небо не исполнило его желания, — продолжала она непоследовательно, — но, если взглянуть с другой стороны, растить сыновей в наше смутное время — такое ответственное дело, что порой думаешь: небу и впрямь виднее.
Капитан почти не слушал ее болтовни: он смотрел на девушек, оставшихся в карете, — златокудрую, ту, что беседовала с ним, — капитан решил, что она и есть Дамарис Холлинстоун, — и более высокую, темноволосую девушку, блиставшую красотой совсем иного типа. Гейнор учтиво поклонился, задержав чуть дольше взгляд на той, которую называл про себя мисс Холлинстоун. Странное чувство всколыхнуло его душу при воспоминании об удивительной игре, которую он вел три дня тому назад с милордом Понсфортом.
Капитан заметил, что его пристальный взгляд смутил девушку, и вежливо осведомился у леди Кинастон о сэре Джоне. Она привела длинный перечень истинных и мнимых болезней сэра Джона, из чего, по-видимому, следовало, что ее муж в добром здравии и с удовольствием предвкушает прибытие гостя.
— Уже поздно, мама, — заметила темноволосая девушка, — а капитан Гейнор, конечно, торопится.
— Если путешествие приятно, пусть оно никогда не кончается, — куртуазно ответил капитан.
— Ах, вот как! — Светловолосая Дамарис рассмеялась, — И все же, мама, вы задерживаете капитана.
Вспомнив, что леди Кинастон воспитывает Дамарис как родную дочь, капитан Гейнор решил, что подобное обращение естественно и уважительно.
Тем временем леди Кинастон, несколько язвительно отозвавшись о нынешних нравах и об отсутствии уважения к старшим у молодого поколения, все же вняла советам дочери и племянницы и милостиво позволила капитану проводить ее к карете.
Он последовал за ней и сел рядом. Подножку подняли, дверь затворили, и карета, раскачиваясь, покатила по дороге. Та девушка, что звалась, как полагал капитан, Дамарис, попросила его подробнее рассказать о приключении. Он охотно согласился, но, повествуя о нем, обращался главным образом к леди Кинастон и ее дочери, полагая, что следует поступать именно так. После того, что Произошло между ним и Понсфортом, ему приходилось проявлять величайшую осмотрительность: ведь его могли заподозрить в попытке завоевать симпатию мисс Холлинстоун, обрученной с другим. Она была ставкой в игре, в которую он вступил и которую проиграл. Между ними — невидимая стена, теперь мисс Холлинстоун в большей степени, чем раньше, принадлежит другому, и он уподобится вору, если рискнет ее украсть.
Закончив рассказ, он откинулся на спинку сиденья. Дамы продолжали болтать о разбойниках, об опасности, подстерегающей путников, хвалили его находчивость: мало кто, находясь в столь невыгодном положении, сумел бы победить противника.
Но мысли капитана были далеко. Красивое личико и губки совершенной, как розовый бутон, формы помогли Гейнору, прекрасному психологу, понять характер мисс Холлинстоун. Если в какой-то период своей жизни человек неизбежно задумывается о женитьбе, ему надо жениться на той, что готова не только брать, но и отдавать, думал капитан. А эта Дамарис, видно, из тех, кому нечего отдавать. У нее нет ничего своего, индивидуального. Капитан всегда распознавал по внешним чертам суть человека. Несомненная красота девушки ничуть не тронула его — напротив, вызвала неприятное чувство. На первый взгляд ее красота показалась ему фальшивой, но вскоре капитан понял, что судит чересчур прямолинейно: фальшь предполагает, по крайней мере, какую-то активность, а эта девушка совершенно безжизненна. Она похожа на камелию — то же грациозное совершенство формы, но никакого аромата. Такой цветок вянет от прикосновения.
Эти поспешные выводы, первым результатом которых стала легкая неприязнь, которую отныне вызывала у него светловолосая девушка, естественно заставили его задуматься, как бы он повел себя, окажись он тогда в выигрыше. Потребовал бы он у Понсфорта выполнения условий? Гейнор вспомнил о своем повелителе, терпеливо ждущем решения своей участи в Риме. Король, можно сказать, живет на пожертвования. И капитан признался себе, что, пожалуй, он не отказался бы от богатой наследницы: ради короля он был готов на любые жертвы. Но теперь капитан радовался, что карты не заставили его принести Именно эту жертву. Он испытал облегчение: оказавшись в проигрыше, он вполне мог примириться с ним и легко выполнить условия пари.
Итак, ему не придется совершать насилия над собой. Капитан подумал, что и в будущем не должен допускать ничего подобного. Теперь ему было ясно, какую линию поведения следует избрать во время пребывания в Монастырской ограде. Почти все время он продолжал обращаться к леди Кинастон и ее дочери. Невольно он сравнивал ее с мисс Холлинстоун, и сравнение было явно не в пользу последней: бледное задумчивое лицо, карие глаза с поволокой, нежный и грустный взгляд, выразительный рот, благородный лоб... Он поймал себя на мысли: если бы она оказалась Дамарис, ему пришлось бы страдать.
В наступающих сумерках карета прогромыхала по мосту. Река шумным водопадом спадала вниз — впереди темнела запруда. Вскоре изрезанную колеями дорогу сменила булыжная мостовая, по обе стороны которой неясно вырисовывались дома. Они въехали в город Чертси.
Капитан попросил подвезти его к гостинице «Голова великана», где его ждал слуга с багажом. Карета остановилась у гостиницы и простояла там минут пять. Пять минут оказались судьбоносными, как и весь этот день. Они волею судьбы завершили то, что начал ее посредник — разбойник с большой дороги.
Золотоволосая красавица сидела в углу кареты насупившись, недовольно опустив уголки прелестных губ. Если и был у нее в жизни интерес, возбуждавший каждый нерв, каждую клеточку ее существа, то это был успех у мужчин. Главным в натуре этой девушки было желание нравиться сильному полу, и если это ей не удавалось, она злилась. Ущемленное самолюбие наполняло ее душу горечью. Она привыкла к тому, что кузина пользовалась большим успехом, но не желала с этим смириться, объясняя чужой успех причинами, вовсе не умалявшими ее собственного очарования. Но никогда еще она не терпела такого сокрушительного фиаско, как сегодня, никогда еще не встречала мужчины, настолько поглощенного скромницей-кузиной, как этот капитан Гейнор. Никогда еще к ней не относились со столь полным, казалось, даже нарочитым невниманием.
Щеки у Эвелин горели, губы подрагивали, как у наказанного ребенка. Чувствуя себя глубоко несчастной, она молча сидела в своем углу. Дважды она обращалась к капитану, и он едва снисходил до ответа: его занимала только кузина. Эвелин поклялась себе, что больше не потерпит такого отношения. Невыносимый мужлан! И когда капитан отправился в гостиницу, она дала волю своему гневу, излив его не бурно, а с холодным, уязвляющим душу презрением — она умело пользовалось этим приемом.
— Ох-хо-хо! — Эвелин вздохнула. — Как я благодарна судьбе, что привлекаю кавалеров сама, что к этому не причастен мешок с деньгами!
Теперь читателю ясно, какую ошибку совершил капитан Гейнор, приняв дочь за племянницу. Ошибка объяснялась тем обстоятельством, что обе девушки называли леди Кинастон мамой.
Тень пробежала по призрачно-бледному лицу Дамарис.
— Какая ты недобрая, Эвелин! — укорила она кузину. — Неужто тебе не надоело подпускать шпильки? Да, я понимаю: за мной ухаживают, меня добиваются из-за наследства. Тебе ведь давно это ясно, — в голосе Дамарис прозвучала нотка горечи: признание причинило ей боль. — Ты считаешь мое положение завидным, коли постоянно напоминаешь мне о нем?
— Моя милая, — проворковала леди Кинастон, утешая Дамарис, — Эвелин сказала не подумавши, только и всего.
— Было бы милосерднее, если бы она задумывалась над своими словами, — ответила Дамарис.
— Ах, вот как! — Эвелин рассмеялась коротко и зло, — Ты всегда неправильно истолковываешь мои слова. Я имела в виду не лорда Понсфорта, а капитана Гейнора и ему подобных.
— В чем же моя вина? — недоумевала Дамарис.
— Дело не в тебе, моя дорогая Дамарис, а в твоем наследстве. Вот почему я так благодарна судьбе...
— Я всегда говорила, — вмешалась непоследовательная леди Кинастон, — что нам следует благодарить судьбу и за то, что мы знаем, и за то, чего не знаем.
Добродушная глуповатая женщина и не подозревала о назревающей ссоре, ее светлость не воспринимала намеков.
— Эвелин, я не понимаю тебя, — сказала Дамарис. Мисс Кинастон раздраженно передернула плечами и выпрямилась. В свете, падавшем из окошка гостиницы, золотистая головка и миловидное личико обратились в резко очерченную тень на стенке кареты.
— Капитан смотрел только на тебя, — насмешливо бросила Эвелин, не отличавшаяся деликатностью.
— Даже если это правда, в чем я виновата?
Желая примирения, Дамарис протянула кузине руку, но та резко отдернула свою.
— Я и говорю, ты тут ни при чем. Тебе приходится расплачиваться за то, что ты наследница большого состояния.
— Я всегда говорила, что за любой успех в жизни приходится расплачиваться, — благодушно заметила леди Кинастон, не подозревая о дуэли, происходившей на ее глазах.
Раньше Дамарис не ответила бы кузине: она отличалась кротостью нрава, — лишь насмешки Эвелин, ее отказ пожать руку в знак примирения вызвали полемику. Насмешки эти уязвили Дамарис, как может уязвить лишь правда. У нее была возможность не раз убедиться в правоте Эвелин, и ее нежная душа страдала от унижения.
— Что касается капитана Гейнора, — сказала она, — я не уверена, разобрался ли он, кто из нас Дамарис Холлинстоун, а кто Эвелин Кинастон. — Кузина рассмеялась: подобное высказывание показалось ей абсурдным. — Во всяком случае, уверяю тебя, — продолжала Дамарис, — капитан дважды назвал меня мисс Кинастон.
— Неужели? — встрепенулась ее светлость. — Странное заблуждение!
— Поистине странное! — с издевкой подтвердила Эвелин.
Если раньше было задето ее самолюбие, то теперь она испытала подлинную муку. Правда, Эвелин тут же предположила: Дамарис лукавит. Она была очень высокого мнения о себе и не допускала мысли, что при прочих равных условиях кто-то отдаст предпочтение Дамарис. Самодовольство и злость побудили Эвелин сделать кузине коварное предложение:
— Если ты права, если капитан и впрямь не знает, кто из нас богатая наследница Дамарис Холлинстоун, может быть... — она помедлила и закончила не без лукавства: — Может быть, стоит поддержать в нем это заблуждение? Итак, я — Дамарис, а ты — бедная Эвелин Кинастон!
— Дитя мое, что ты говоришь? возмутилась ее мать. — Ты вовсе не бедна, ты...
— Все познается в сравнении, дорогая мама. Я сравниваю себя с Дамарис. Ну, что скажешь, Дамарис?
— Что скажу? — удивленно отозвалась кузина. — Ты с ума сошла, Эвелин!
Эвелин снова презрительно рассмеялась:
— Сдается мне, ты хвастунишка, Дамарис.
— Эвелин! — одернула ее мать.
— Я хвастунишка? — добродушно переспросила Дамарис.
— А кто же еще? Ведь ты не отваживаешься проверить?
— Не отваживаюсь?
Дамарис почувствовала, что ею овладевает гнев. Она была кроткого нрава, однако это не мешало ей требовать к себе должного уважения. Видно, ей придется проучить Эвелин.
— Не отважишься! — подзадоривала ее кузина.
— Но, дорогие мои, вы же устроите грандиозную путаницу, — встревожилась леди Кинастон.
Она была решительно против затеи своей дочери. Дамарис приняла вызов.
— Это продлится всего лишь день-два, — успокоила она тетушку. — А вы, пожалуйста, попросите сэра Джона принять участие в игре. Поверьте, это пойдет на пользу вашей дочери, — жестко добавила она.
— Ты... ты согласна? — взволнованно воскликнула Эвелин.
Теперь, когда дело было решено, она вдруг испугалась, что ее ждет неудача.
— Ты не оставляешь мне выбора. Что ж, отныне будь Дамарис Холлинстоун. Но если твоя недостойная затея не принесет тебе удовлетворения, изволь прекратить свои насмешки, ты мне слишком досаждаешь ими.
Дамарис откинулась на спинку сиденья. Эвелин снова рассмеялась. Мимолетное чувство страха покинуло ее: если к красоте, дарованной ей природой, добавится богатое наследство, ей бояться нечего.
Тут в разговор вступила мать, сообразившая наконец, что задумали девушки и чем может обернуться придуманная ими игра.
— Но, дорогие мои, — вскричала она, — я вовсе не желаю, чтобы капитан Гейнор ухаживал за моей дочерью!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32