Рука ее, потянувшаяся к розе, дрогнула. Капитан Гейнор вдруг понял, что она неправильно истолковала его слова и невольно выдала свои чувства, и эта мысль кинжалом пронзила его сердце.
— Слушаю вас, капитан, — еле слышно проговорила Дамарис.
Какое-то мгновение он колебался, потом сдавленным голосом сказал:
— Не угодно ли вам прогуляться по саду? Дамарис не возражала. Они свернули в молодой ельник, прошли по мосту и оказались на главной аллее сада, не сказав за все это время ни слова друг другу. Молчаливое единение их душ радовало Дамарис и повергало в отчаяние капитана.
Дамарис, как ей казалось, понимала, почему капитан привел ее в сад. Она помнила, что он назвал сад зачарованным уголком, где человек должен проститься с честолюбивыми помыслами и побороть в себе тщеславие. Именно здесь они впервые обменялись незначащими фразами. Здесь, под яблоней они и встретились. Здесь он впервые рассказал о себе. Честность и прямота капитана Гейнора восхитили Дамарис, и она не придала значения его заверениям, что ему чужды высокие идеалы. Желание капитана объясниться с ней там, где они встретились впервые, глубоко тронуло Дамарис. В зачарованном саду капитан Гейнор, ничего не приукрашивая, рассказал о себе, а теперь хочет поверить ей одной свою тайну.
Дамарис с радостью пошла за ним в сад, как пошла бы на край света, позови он ее — ведь она уже отдала ему свое сердце. Сейчас она благодарила судьбу за уговор с Эвелин. Для капитана Гейнора она не Дамарис Холлинстоун, богатая наследница. Как приятно и утешительно сознавать, что желанна ты сама, а не твое наследство! И хорошо, что она богата, а капитан Гейнор беден. Какое счастье, что ей даровано благо дающего! Дамарис принадлежала к бескорыстным натурам, готовым все отдать любимому. Она знала, что хороша собой, и это наполняло ее радостью: красота — тоже дар любимому.
Дамарис шла рядом со своим избранником, точно во сне, счастливом сне, который сбылся. Но почему он молчит? Бедный влюбленный, он не решается открыть ей свое сердце. Неужто он в ней сомневается? Видит Бог, сомнения неуместны! Дамарис искоса взглянула на капитана и отметила, что у него изнуренный вид, а лоб нахмурен. Бедняга, зачем он так терзает себя? С каким радостным нетерпением Дамарис ждала его признания! Если бы он знал, что ее ответ сразу рассеет все его опасения, разгладит морщины на челе. И вместе с тем он был еще милей Дамарис за милую робость, столь неожиданную в таком смелом и бесстрашном человеке.
Наконец капитан Гейнор заговорил тихим, спокойным голосом, и первые же его слова пробудили ее от сладостных грез. Дамарис оцепенела.
— Я хотел бы поговорить с вами о сэре Джоне, — начал он. — Я должен сообщить сэру Джону нечто чрезвычайно важное. Моя ответственность так велика, что я не решаюсь обратиться к нему с письмом: не дай Бог, оно попадет в руки тех, кто использует его во зло сэру Джону.
Не видя ничего вокруг, Дамарис шла рядом с капитаном. Лицо ее было мертвенно бледно, глаза расширились и будто потемнели, губы дрожали. Она задыхалась. Но капитан не заметил перемены: он смотрел в сторону, на залитый солнцем луг.
Молча они подошли к розарию за живой изгородью из самшита. Капитан отступил, пропуская даму вперед, потом вошел в розарий, где, будто пламя на снегу, алели красные розы на фоне белых.
— Передайте сэру Джону, мадемуазель, что я безмерно огорчен, что не могу дождаться его возвращения и уезжаю, не простившись с ним. Я не вправе откладывать своего отъезда: с каждым днем промедления тень виселицы все отчетливей нависает надо мной.
Страшный образ вывел Дамарис из оцепенения.
— Виселица? — воскликнула она, и ужас исказил ее прелестное лицо. — Вы в опасности!
Капитан Гейнор намеренно не щадил девушку, уповая на ее понимание. Он обращался не только к сэру Джону, но и к ней, косвенно объясняя несвоевременность признания, которого она так ждала. При виде ее тревоги душа его чуть не разорвалась от боли. Но, верный долгу чести, он ничем не выдал своей душевной муки. Каждый нерв, каждая частичка его плоти настоятельно требовали, чтобы он заключил девушку в объятия, назвал ее, уже послушную его воле, своей. Но спокойный холодный голос чести остерег капитана от вероломства ветреницы-природы, ничего не желающей знать ни о чести, ни о других человеческих установлениях.
Каким же негодяем надо быть, напоминала честь, чтобы отплатить сэру Джону злом за любовь и добрые дела, обмануть его доверие, похитив его единственную дочь, чтобы обречь ее на злоключения и странствия! Если бы сэр Джон был здесь, все могло бы сложиться иначе. Капитан Гейнор честно рассказал бы сэру Джону, что у него на сердце, и ждал бы решения баронета. Без согласия баронета, — а капитан Гейнор полагал, что баронет навряд ли одобрит его намерения, — он не смеет говорить с его дочерью о любви, переполняющей его сердце. Тянуть время до возвращения сэра Джона капитан не мог не только из-за угрожавшей ему опасности, — он достойно встретил бы любую опасность, — само его пребывание в Англии подвергало риску жизнь арестованных якобитов. Если его не поймают, им не смогут предъявить обвинение, стало быть, надо немедленно покинуть страну. Голос чести звучал так отчетливо и ясно, что истолковать его иначе было невозможно. Он приказывал капитану молчать о своих чувствах и поскорее покинуть страну.
Твердый взгляд говорил о принятом решении. Когда Дамарис встревожилась из-за угрожающей ему опасности, капитан лишь усмехнулся.
— Опасность сведется к нулю, — сказал он, — если я уеду немедленно. Речь идет не только о моей безопасности, но и о безопасности тех, кто окажется замешанным в деле в случае моего ареста. Прошу вас, запомните мои слова и передайте их сэру Джону. И еще: почти все близкие друзья его светлости содержатся в предварительном заключении. Серьезного обвинения им не могут предъявить. Что касается меня, я вынужден отказаться от своей миссии. Я не еду в Рочестер, ничего не предпринимаю и как можно скорее возвращаюсь в Рим. Вот, пожалуй, и все. Выводы он сделает сам. Скажите сэру Джону, что выписан ордер на мой арест, хотя и не на мое имя: правительство пока не уверено, что я и человек, которого оно разыскивает, одно и то же лицо. Пока они окончательно уверятся в этом, я буду далеко. Пусть сэр Джон не беспокоится: я хорошо продумал дальнейшие ходы. К тому же у меня есть друг при дворе, на которого я могу положиться. Передайте все это его светлости, мадемуазель, — продолжал капитан, старательно избегая взгляда Дамарис, — скажите, что я предан ему всей душой. Сэр Джон поймет, чем вызван мой поспешный отъезд и как ему защитить себя от наветов, если все же будет доказана моя идентичность с тем, кого разыскивают.
— Я все запомню, — сказала Дамарис, каждое слово врезалось ей в память, — я все передам сэру Джону, но вы, сэр, обманули меня!
Голос ее дрожал, и слова явно противоречили тону, каким они были сказаны.
— Я обманул вас? — спросил капитан и заглянул ей в глаза.
— Вы представили себя авантюристом, солдатом удачи, наемником, отдающим свою шпагу тому, кто больше заплатит...
— Я был и есть авантюрист, солдат удачи и наемник, и я не прибегал к обману.
— Вы и сейчас к нему прибегаете, — сказала Дамарис, и ее гордость за избранника ее сердца увеличилась тысячекратно. — Вы только что говорили о своей миссии и возвращении в Рим. Вы якобит, вы подвергаете свою жизнь опасности ради идеала. Из ваших слов явствует, что вам грозит виселица, а вы еще называете себя наемником и провоцируете мое презрение, — ласково закончила она.
Капитан вздрогнул, посмотрел на Дамарис, потом перевел взгляд на пламенеющие розы. Первым порывом его было заявить, что он и на королевской службе оставался наемником, ибо все, что он делал, оплачивалось золотом. Сначала его остановила ложь, заключавшаяся в подобном утверждении, затем мысль о том, что ложь не сослужит ему сейчас добрую службу. Он завоевал любовь девушки: каждое ее слово, каждый взгляд говорили о любви. Так стоит ли и дальше вести жестокую, ненавистную ему самому игру — притворяться равнодушным? Ведь игра эта ничего, кроме душевных ран, не принесет. Не лучше ли и ему проявить наконец истинные чувства? Пусть она узнает, что он невольно оказался не только победителем, но и побежденным, пусть узнает о его любви. Может быть, когда-нибудь... Нет, пожалуй, в мечтах он слишком далеко себя завлек. Если бы он мог открыться ей, не произнося слов признания! Слова сразу же разобьют бастионы, воздвигнутые честью.
— Вы правы, — мягко сказал капитан. — Простите меня.
— Простить? — Дамарис удивленно приподняла брови. — Простить за благородство, которое я сочла низостью?
— Нет, за недостойный обман.
— А почему вы к нему прибегли?
Между ними с удивительной, пугавшей Дамарис быстротой устанавливались доверительные отношения.
— Хотел быть последовательным. Узнай кто-нибудь мою тайну, она сделалась бы общим достоянием. И все же я и тут не покривил душой: я действительно был солдатом удачи — раньше, но не теперь. Я не решался говорить об этом — по крайней мере, тогда.
— А теперь? — спросила она напрямик.
— Теперь? — Капитан Гейнор выдержал взгляд Дамарис, проникавший, казалось, в самую его душу, — Теперь, желая исправить прошлую ошибку, я отдаю свою жизнь в ваши нежные руки. Видит Бог, это единственное, что я могу отдать, — капитан грустно рассмеялся. — Я тот, кто известен правительству как капитан Дженкин.
Дамарис, вскрикнув, отпрянула. Объяснения были излишни: утром она просматривала газету и видела объявление о розыске. Осознав всю глубину опасности, угрожающей капитану Гейнору, Дамарис помертвела.
— Боже милостивый! — вырвалось у нее, как стон. — Ну, зачем, зачем вы мне это сказали?
Это было выше его сил. Бастионы, возведенные честью, рухнули от одного удара. Сама честь онемела, и ее место тут же заняла торжествующая природа.
Капитан заключил Дамарис в объятия, крепко прижал к груди.
— Сказал, потому что люблю вас, миледи, — в голосе его зазвучали радость и боль. — И в залог своей любви я отдаю в ваши милые руки свою жизнь.
— Но я и не просила залога...
Слезы радости засияли в глазах Дамарис. Радость победила страх. Капитан склонил голову к запрокинутому лицу Дамарис, и они поцеловались.
— Любовь моя! — прошептала счастливая Дамарис, прижимаясь к его груди. — Я тоже должна вам кое в чем признаться.
— Признавайтесь, милая грешница. Кара последует незамедлительно.
— Я рада, что вы обманули меня, потому что я тоже обманула вас.
— Вы — обманули?
— Я не Эвелин, — призналась она и заметила, что лицо капитана Гейнора омрачилось. — Я — Дамарис Холлинстоун.
Капитан Гейнор еще больше нахмурился, но потом вдруг рассмеялся.
— Я рад, ей-богу, рад, — сказал он. — Имя Дамарис подходит вам больше, и оно благозвучнее.
— Вы этому рады?
— А чему же еще? Носите то имя, которое вам нравится.
Влюбленные приникли друг к другу, и весь мир с его опасностями канул в небытие. Они не видели ничего вокруг, только друг друга, как первые жители рая.
Тем временем из-за самшитовой изгороди неслышно выступил прятавшийся там соглядатай. Его сообщница — золотоволосая хрупкая девушка — бежала прочь, обливаясь слезами раскаяния. Она вызвала, сама того не желая, трагедию, нежданную, негаданную, распростершую черные крылья, в то время как она замышляла комедию с легкой иронией.
Из-под зеленой арки в рай ступил вездесущий сатана в красивом обличье милорда Понсфорта. Он выждал минуту, наблюдая идиллию, которую намеревался задушить кровавою рукой. Скрыв кипящий гнев за сардонической ухмылкой, Понсфорт пробормотал:
— Ба, да тут разыгрывается мистерия — грехопадение Адама и Евы у древа познания добра и зла [...грехопадение Адама и Евы у древа познания добра и зла — намек на хорошо известную библейскую историю о соблазнении первого мужчины первой женщиной, после которого они оба были изгнаны из рая] !

Глава XIII
В РОЗАРИИ

Испуганные, смущенные, Дамарис и Гарри прервали поцелуй, но его рука — рука защитника — по-прежнему обвивала талию Дамарис. Последовало молчание. Мужчины обменялись оценивающими взглядами, точно фехтовальщики, готовые начать поединок. В глазах капитана читалось удовлетворение от мысли, что перед ним — искомая добыча. Необходимость поиска отпала. Капитан смотрел на врага горящими глазами, на губах его блуждала улыбка.
Бледная Дамарис, застывшая в напряженной позе, первой нарушила тягостное молчание.
— По какому праву, сэр, вы позволили себе дерзость ворваться сюда? — одернула она незваного гостя.
— Вы подвергаете сомнению мое право? — изобразил удивление Понсфорт.
На помощь девушке пришел капитан Гейнор:
— По праву своего естества, Дамарис. Он не может избавиться от шпионских замашек, как лисица от своего запаха.
Милорд перевел встревоженный взгляд на капитана, выдав тем свою озабоченность: удар попал в цель. Но он тут же взял себя в руки и высокомерно вскинул красивую голову:
— Что вы имеете в виду, сэр?
— Что я имею в виду, подлый иуда?
Капитана захлестнул гнев. Двуличие и предательство этого человека стало причиной разгрома, на время погубило надежды обожаемого Гейнором монарха. Вот почему он не сдержался, и негодующие слова сорвались с его губ. Но он тут же овладел собой.
— Дамарис, позвольте представить вам самого известного шпиона в Англии, — произнес он с холодной насмешкой. — Выполняя приказ сыскного отделения, он ворвался сюда. Возможно, вы считали милорда Понсфорта благородным человеком, истинным джентльменом. Так себе на пагубу полагали и другие. На самом деле перед вами разорившийся картежник, предавший за горстку золота людей, доверявших ему, почитавших его своим другом. Он предал дело, в которое верил, продал свою честь и навсегда навлек позор на свое имя!
— Замолчите! — выкрикнул Понсфорт. Он шагнул к капитану, но остановился. Лицо его задергалось. — Это ложь, поверьте! — сказал он, обращаясь к Дамарис.
— Вероломная ищейка! Вам ли говорить про ложь? Ложь и низость — в ваших делах, которые вам придется искупать в аду!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32