— Меня здесь не было… Я ничего не знал. Это сделали другие, самовольно…
— Конечно. Как всегда — другие. А те, которые подохли здесь, как собаки, за все эти годы? Это тоже не ваша работа? А?
— Я выполнял приказы. Долг…
Капрал повернулся к одному из стоявших рядом товарищей.
— Это теперь на несколько лет будут две любимые их фразы: «я выполнял приказ» и «я ничего не знал».
Нойбауер не слушал его.
— Я всегда старался сделать все, что было в моих силах…
— А это, — с горечью прибавил капрал, — будет третья отговорка… А ну живо!! — взорвался он неожиданно. — Работать! Откапывать трупы! Или вы думаете, это так легко — бороться с искушением переломать вам все кости?..
Нойбауер съежился и стал неуверенно копаться среди обломков.
Их привозили на тележках, приносили на грубо сколоченных носилках или приводили, поддерживая со всех сторон. Их размещали в коридорах эсэсовской казармы, снимали с них завшивевшие лохмотья, в которые они еще были одеты, и тут же сжигали это тряпье. После этого их отправляли в ванные комнаты СС.
Многие не понимали, чего от них хотят. Они тупо сидели или лежали в проходах. Лишь когда через открытые двери повалили первые клубы пара, некоторые из них ожили. Они захрипели и испуганно поползли прочь.
— Купаться! Купаться! — кричали им товарищи. — Вас будут купать!
Это не помогало. Скелеты отчаянно цеплялись друг за друга, хныкали и, как крабы, ползли к выходу. Это были те, для которых понятия «мыться» и «пар» были неразрывно связаны с газовыми камерами. Им показывали мыло и полотенца, но и это не помогало. Все это они уже видели. И мыло, и полотенца использовались для того, чтобы заманить заключенных в газовую камеру; обманутые, они так и умирали с мылом и полотенцем в руках. Лишь после того, как мимо них пронесли первую партию их уже выкупанных товарищей и те жестами и словами дали им понять, что никакого газа нет и их действительно выкупали в теплой воде, они наконец успокоились.
Пар клубился вдоль кафельных стен. Теплая вода ласкала, словно теплые ладони. Они лежали в ней, и их тонкие, как спички, руки с непомерно толстыми суставами поднимались и блаженно плюхались обратно в воду. Застарелые корки грязи постепенно размокали. Мыло, скользя по истонченной от голода коже, освобождало ее от грязи, тепло проникало все глубже, доходило до самых костей. Теплая вода — они давно уже забыли, что это такое. Они лежали в ней, удивляясь и радуясь непривычному ощущению, и для многих это ощущение стало первым шагом к осознанию вновь обретенной свободы и спасения.
Бухер сидел рядом с Лебенталем и Бергером. Они словно насквозь пропитались теплом. Это было животное счастье. Счастье второго рождения. Это была жизнь, воскрешенная теплом; она вновь вернулась в истомившиеся, изголодавшиеся клетки и растопила заледеневшую кровь. Это было счастье, которое должно испытывать засохшее и неожиданно вновь зазеленевшее растение. Эта вода была жидким солнцем, нежно обволакивающим и оживляющим зародыши, которые считались погибшими. Вместе с корками грязи, покрывавшими кожу, отделялись и корки грязи, наросшие на душе. Они физически ощущали свою защищенность. Защищенность в самом простом — в тепле. Как пещерные люди перед первым костром.
Им выдали полотенца. Вытираясь, они с удивлением рассматривали свою кожу. Она все еще была бледной и пятнистой от голода, но им она казалась белоснежной.
Им выдали чистую одежду со склада. Прежде чем надеть, они ощупывали и с любопытством вертели ее в руках. Потом их повели в другое помещение. Купание оживило и в то же время страшно утомило их. Они покорно плелись туда, куда их вели, сонные и уже готовые поверить в любое другое чудо.
Вид настоящих постелей почти не произвел на них впечатления. Посмотрев на длинные ряды коек, они хотели было идти дальше.
— Здесь, — сказал американец, который их сопровождал.
Они в недоумении уставились на него.
— Для нас?..
— Да. Спать.
— По скольку человек?
Лебенталь показал на ближайшую койку, потом на себя и Бухера и спросил:
— Два?
Потом показал на Бергера и поднял три пальца.
— Или три?
Американец ухмыльнулся. Взяв Лебенталя за плечи, он насильно, с ласковой категоричностью, усадил его на первую койку, затем таким же способом отправил Бухера на вторую, Бергера на третью и, наконец, Зульцбахера на четвертую койку.
— Вот так, — сказал он.
— Каждому по койке!
— С одеялом!
— Я сдаюсь, — заявил Лебенталь. — Здесь еще и подушки!
Им удалось раздобыть гроб. Это был легкий черный ящик средних размеров, но для 509-го он оказался слишком широким. В него свободно можно было положить еще кого-нибудь. Впервые за все время, проведенное 509-м в лагере, ему отвели так много места одному.
Могилу вырыли на том месте, где стоял барак 22. Они решили, что это самое подходящее место для него. Был уже вечер, когда они принесли его туда. На влажном небе смутно желтел месяц. Несколько человек из рабочего лагеря помогли им опустить гроб в яму.
У них была маленькая лопатка. Каждый подходил к краю могилы и бросал в нее немного земли. Агасфер подошел слишком близко и соскользнул вниз. Они вытащили его. Еще несколько заключенных помогали им зарывать могилу.
Потом они отправились назад. Розен нес лопатку. Ее нужно было вернуть. Они поравнялись с бараком 20. Оттуда как раз выносили очередной труп. Его несли двое эсэсовцев. Розен остановился прямо перед ними. Они хотели обойти его. Первым шел Ниманн, мастер «обезболивающих» уколов. Американцы поймали его где-то за городом и вернули в лагерь. Это был тот самый шарфюрер, от которого 509-й спас Розена. Розен сделал шаг назад, поднял лопатку и ударил ею Ниманна в лицо. Он замахнулся еще раз, но тут подоспел американский солдат, охранявший эсэсовцев, и осторожно отнял у него лопатку.
— Come, come — we'll take care of that later.
Розена трясло. Ниманну досталось несильно: лопатка лишь скользнула по лицу, слегка содрав кожу. Бергер взял Розена за руку.
— Пошли. Ты слишком слаб для этого.
Розен разрыдался. Зульцбахер взял его за другую руку.
— Они будут судить его, Розен. За все.
— Убивать! Их надо убивать! Иначе ничего не поможет! Они будут приходить снова и снова!
Бергер и Зульцбахер повели его прочь. Американец отдал лопатку Бухеру, и все двинулись дальше.
— Смешно… — произнес Лебенталь через некоторое время. — Это ведь ты всегда говорил, что не желаешь никакой мести…
— Оставь его, Лео.
— Ладно, ладно, не буду.
Каждый день заключенные покидали лагерь. Иностранных невольников, которые были здоровы и могли ходить, отправляли группами. Часть поляков решила остаться. Они не хотели в русскую оккупационную зону. В Малом лагере все были слишком слабы; им нужно было еще набираться сил. К тому же многие не знали, куда идти. Семьи их погибли или были рассеяны по свету; добро разграблено; родные места превращены в пустыню или пожарище. Они были свободны, но не знали, что делать со своей свободой. Они оставались в лагере. У них не было денег. Они помогали чистить бараки. Они теперь сытно ели, хорошо спали. Они ждали. И объединялись в группы.
Это были те, кто знал, что их уже никто нигде не ждет. Но были и другие, которые еще не желали в это верить. Они отправлялись на поиски. Каждый день кто-то из них пускался в путь, вниз, в долину, со справкой управления гражданской службы и военной администрации лагеря в руках — чтобы получать продовольственные карточки — и двумя-тремя полустертыми датами в сердце.
Все получилось не так, как многие это себе представляли. Перспектива освобождения была чем-то таким гигантским и непостижимым, что большинство даже не пыталось заглянуть дальше в будущее. И вот свобода неожиданно наступила, и за ней они вопреки ожиданиям не увидели эдема, полного радостей, чудесных встреч, окончания всех разлук и волшебного возвращения всех прожитых здесь лет в счастливую эпоху, которая предшествовала неволе, — она наступила, и по одну сторону ее простирался мрак одиночества, печальных воспоминаний и отчаяния, а по другую — пустыня и крохотный светлячок надежды. Они спускались в долину, и все, на что они надеялись, были названия двух-трех населенных пунктов и других лагерей, несколько имен, да еще какое-то зыбкое, неопределенное «может быть». Каждый надеялся отыскать лишь одного или двух близких людей; найти всех — не решался мечтать почти никто.
— Лучше всего уйти сразу, как только почувствуешь немного силы, — сказал Зульцбахер. — Ничего не изменится. Чем дольше вы здесь просидите, тем тяжелее будет уходить. Не успеешь оглянуться, как окажешься в другом лагере — для тех, кому некуда идти.
— Ты думаешь, что уже достаточно окреп?
— Я поправился на десять фунтов.
— Это мало.
— Я пойду не спеша, осторожно.
— А куда ты думаешь податься? — поинтересовался Лебенталь.
— В Дюссельдорф. Попробую разыскать жену…
— Как же ты туда доберешься? Туда что, ходят поезда?
Зульцбахер поднял плечи.
— Не знаю. Тут есть еще двое, им в ту же сторону, в Золинген и Дуйсбург. Вместе как-нибудь доберемся.
— Это твои старые знакомые?
— Нет. Но и то хорошо, что хоть кто-то будет рядом.
— Это верно.
— Вот и я говорю.
Он долго тряс всем руки.
— А еда на дорогу у тебя есть? — спросил Лебенталь.
— На два дня хватит. А потом будем обращаться к американским властям. Как-нибудь доберемся.
Он пошел со своими двумя земляками, из Золингена и Дуйсбурга, вниз, по тропинке, ведущей в долину. Через некоторое время он обернулся, помахал им и пошел дальше, уже больше не оглядываясь.
— Он прав, — произнес Лебенталь. — Я тоже ухожу. Сегодня я уже буду ночевать в городе. Мне нужно поговорить с одним человеком, который будет моим компаньоном. Мы хотим открыть свое дело. У него капитал, у меня — опыт.
— Хорошо, Лео.
Лебенталь достал из кармана пачку американских сигарет и угостил всех.
— Это будет шикарный бизнес, — заявил он. — Американские сигареты. Как после первой мировой. Нужно только вовремя начать. — Он посмотрел на пеструю пачку. — Лучше всяких денег, можете мне поверить.
— Лео, — улыбнулся Бергер. — Ты у нас в полном порядке.
Лебенталь недоверчиво покосился на него.
— Я никогда и не говорил, что я идеалист.
— Не обижайся. Я это так, без всякой задней мысли. Если бы не ты, мы все уже столько раз могли бы загнуться, что…
Лебенталь польщенно улыбнулся.
— Как говорится, что было в моих силах… Всегда хорошо иметь под боком практичного человека, который кое-что понимает в коммерции. Если я для вас что-нибудь могу сделать… Бухер, а ты что думаешь? Ты остаешься?
— Нет. Я жду, пока Рут немного окрепнет.
— Хорошо. — Лебенталь вынул из кармана американскую авторучку и написал что-то на клочке бумаги. — Вот мой адрес в городе. На всякий пожарный…
— Откуда у тебя авторучка? — удивился Бухер.
— Выменял. Американцы все, как сумасшедшие, ищут какие-нибудь сувениры, на память о лагере.
— Что?
— Собирают сувениры. На память. Пистолеты, кинжалы, значки, плетки, флаги — все подряд. Это тоже неплохой бизнес. Я быстро смекнул, что к чему. И хорошенько запасся этим добром.
— Лео, — сказал Бергер. — Как хорошо, что ты есть.
Лебенталь спокойно кивнул.
— Ты пока остаешься здесь?
— Да, я пока остаюсь.
— Ну тогда мы еще не раз увидимся. Жить я буду в городе, а сюда буду приходить есть.
— Я так и понял.
— Конечно. Сигареты у тебя еще есть?
— Нет.
— Держите. — Лебенталь протянул Бергеру и Бухеру по нераспечатанной пачке.
— А что у тебя еще есть? — спросил Бухер.
— Консервы. — Лебенталь посмотрел на часы. — Мне пора…
Он достал из-под своей койки новенький американский плащ и не спеша надел его. Никто уже не спрашивал, откуда у него плащ. Если бы у него вдруг оказался еще и собственный автомобиль, их бы это уже не удивило.
— Не потеряйте адрес, — сказал Лебенталь, обращаясь к Бухеру. — Было бы обидно, если бы мы больше никогда не увиделись.
— Мы не потеряем его.
— Мы уходим вместе, — сказал Агасфер. — Я и Карел.
Они стояли перед Бергером.
— Побыли бы еще пару недель, — ответил он. — Вы же совсем слабые.
— Мы хотим уйти отсюда.
— Вы хоть решили, куда?
— Нет.
— Почему же вы хотите уйти?
Агасфер сделал неопределенный жест.
— Мы провели здесь слишком много времени.
На нем была старинная черно-серая крылатка с огромным, по самые локти, как у кучера, воротником. Ее раздобыл для него Лебенталь, который уже приступил к своей коммерческой деятельности. Костюм Карела представлял собой сложную комбинацию разных видов американской военной формы.
— Карелу пора, — сказал Агасфер.
Подошел Бухер. Он с любопытством осмотрел Карела с ног до головы.
— Это еще что за наряд?
— Американцы берут его с собой. Его усыновил тот полк, который первым пробился сюда. Они прислали за ним джип. И меня немного подвезут.
— Тебя они тоже усыновили?
— Нет. Они просто подвезут меня немного.
— А потом?
— Потом? — Агасфер окинул взглядом долину. Плащ его развевался на ветру. — Есть еще так много других лагерей, в которых у меня были знакомые…
«Лебенталь одел его мудро, — думал Бергер, глядя на Агасфера. — Выглядит, как заправский пилигрим. И пойдет он теперь от одного лагеря к другому. От одной могилы к другой. Только могила для заключенного — это слишком большая роскошь. Что же он собирается искать?»
— Знаешь, — пояснил Агасфер, — иногда в дороге неожиданно встречаешь тех, кого и не надеялся встретить.
— Да, старик.
Они долго смотрели им вслед.
— Странно, что мы так просто расходимся в разные стороны, — медленно произнес Бухер.
— Ты тоже скоро уйдешь?
— Да. Мы не должны терять друг друга из вида.
— Должны, — возразил Бергер. — Должны.
— Мы обязательно должны еще когда-нибудь встретиться. После всего этого. Когда-нибудь.
— Нет.
Бухер поднял глаза.
— Нет, — повторил Бергер. — Мы не должны забывать этого. Но мы не должны и превращать это в культ. Иначе так навсегда и останемся в тени этих проклятых вышек.
Малый лагерь опустел. Его тщательно вычистили, а заключенных разместили в бараках рабочего лагеря и в казармах СС.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50