Бланк в ужасе отшатнулся.
— Нет-нет, господин оберштурмбаннфюрер! Нет, что вы! Простите… жаль… — вдруг прошептал он. — Жаль…
— Конечно, жаль. Теперь вы можете смеяться.
— Я не смеюсь! Я не смеюсь, господин оберштурмбаннфюрер!
Нойбауер молча разглядывал его.
Бланк стоял перед ним, вытянув руки по швам и боясь пошевелиться.
— Вам с этой фирмой повезло больше, чем мне, — с горечью произнес Нойбауер после долгой паузы. — Вам по крайней мере хорошо заплатили за нее. Или вы не согласны?
— Так точно, очень хорошо заплатили, господин оберштурмбаннфюрер.
— Вы получили наличные, а я — груду развалин.
— Так точно, господин оберштурмбаннфюрер! Сожалею, весьма сожалею. Такое несчастье…
Нойбауер смотрел прямо перед собой немигающим взглядом. В эту минуту он действительно считал, что для Бланка продажа фирмы оказалась блестящей сделкой. Он даже на какое-то мгновение призадумался, не заставить ли его купить эту груду развалин обратно. Взяв с него подороже. Но это было бы против партийных принципов. А кроме того — одни эти обломки стоили больше, чем он в свое время заплатил Бланку. Не говоря уже о самом участке. Пять тысяч… Да здесь одна только плата жильцов ежегодно составляла пятнадцать тысяч марок! Пятнадцать тысяч! Как не бывало!
— Что вы там шарите? Что у вас с руками?
— Я… ничего, господин оберштурмбаннфюрер. Я… просто упал… много лет назад…
Бланк весь взмок. Крупные капли пота скатывались со лба прямо в глаза. Правый глаз его мигал сильнее, чем левый. Левый был из стекла и не чувствовал пота. Бланк боялся, как бы Нойбауер не расценил его дрожь как дерзость. Такое тоже случалось. Но Нойбауеру сейчас было не до того. Он вовсе не думал о том, что Вебер допрашивал Бланка в лагере перед тем, как тот продал ему фирму. Он просто смотрел на развалины.
— Да, вы не прогадали. В отличие от меня, — сказал он, наконец. — Хотя в свое время, наверное, думали иначе. Сейчас бы вы все потеряли. А так у вас остались ваши денежки.
Бланк не решался вытереть пот.
— Так точно, господин оберштурмбаннфюрер, — пробормотал он.
Нойбауер вдруг испытующе посмотрел на него. В голове мелькнула мысль. Эта мысль в последние дни все чаще занимала его. В первый раз она пришла к нему в тот день, когда было разрушено здание газеты «Мелленер Цайтунг». Он отогнал ее прочь, но она, словно навязчивая муха, возвращалась снова и снова. А может, Бланки и в самом деле когда-нибудь опять встанут на ноги?.. Этот тип, что стоял перед ним, — вряд ли. Это — уже руина. Хотя все эти груды земли, камней и обломков — тоже руины. От них совсем не пахнет победой. Особенно от своих собственных. Ему вспомнилась Сельма с ее карканьем. Да еще эти газетные новости! Русские добрались до Берлина — это факт, тут уж ничего не попишешь. Рурская область в кольце — это тоже правда.
— Послушайте, Бланк, — начал он задушевным голосом. — Я ведь тогда обошелся с вами вполне прилично, не так ли?
— Конечно, конечно, в высшей степени прилично…
— Вы ведь не можете этого не признать, верно?
— Разумеется, господин оберштурмбаннфюрер, разумеется.
— Гуманно…
— Очень гуманно, господин оберштурмбаннфюрер. Премного благодарен…
— Ну ладно… Не забывайте это! Я для вас как-никак многим рисковал… Нда. А что вы здесь, собственно, делаете? Я имею в виду — в городе?
«Почему вы давно не в лагере?» — чуть не вырвалось у него.
— Я… я…
Бланк обливался потом. Он не мог понять, куда клонит Нойбауер. Но он знал по опыту: если нацист говорит с тобой приветливо, значит, нужно ждать какой-нибудь особенно жестокой шутки. Точно так же говорил с ним Вебер перед тем, как выбить ему глаз. Он проклинал себя за то, что не устоял перед соблазном и оставил тайное убежище, чтобы взглянуть на свое прежнее добро.
Нойбауер заметил его смятение и поспешил воспользоваться им.
— А то, что вы до сих пор на свободе, Бланк, — я надеюсь, вы понимаете, кому вы этим обязаны, а?
— Так точно!.. Спасибо!.. Огромное вам спасибо, господин оберштурмбаннфюрер.
Бланк был обязан своей свободой не Нойбауеру. Он знал это. Знал это и Нойбауер. Но, тронутые раскаленным дыханием догорающих развалин, старые понятия и представления вдруг словно начали плавиться. Больше ни в чем нельзя было быть уверенным. Нужно было думать о завтрашнем дне. «Бред, конечно… — подумал Нойбауер. — Но в то же время — кто его знает, может, этот еврей в один прекрасный день еще пригодится». Он достал сигару.
— Возьмите, Бланк. «Дойче Вахт». Хороший табак. А то, что случилось тогда, — поверьте, это была суровая необходимость. Не забывайте о том, как я вас защищал.
Бланк не курил. После веберовских экспериментов с горящими сигарами ему понадобились годы, чтобы опять научиться переносить запах дыма, не впадая в истерику. Но он не отважился отказаться от сигары.
— Благодарю вас, господин оберштурмбаннфюрер. Вы так любезны…
Он несмело попятился назад, держа сигару в покалеченной руке, и через мгновение исчез. Нойбауер огляделся кругом. Никто не видел, как он говорил с евреем. Это и хорошо. Он тут же забыл о Бланке и принялся подсчитывать в уме убытки. Потом вдруг принюхался. Запах гари становился все сильнее. Он поспешно перешел на другую сторону. Магазин готового платья горел. Он бросился обратно.
— Бланк! Бланк! — позвал он, но тот не появлялся. — Пожар! Пожар!
Никто не пришел на его зов. Город горел со всех концов. Пожарные не могли поспеть всюду. На каждом шагу путь преграждали завалы. Нойбауер вновь побежал к магазину. Заскочив внутрь, он схватил в охапку рулон ткани, выволок его наружу и вернулся за следующим. Но огонь преградил ему дорогу. Кружевное платье, которое он ухватил на ходу, вспыхнуло у него в руке. Языки пламени лизали ткани и готовую одежду. Он едва успел унести ноги.
Стоя на противоположной стороне улицы, он беспомощно смотрел, как горит его добро. Огонь уже добрался до манекенов, пополз по ним, пожирая их платья, и куклы вдруг, плавясь и пылая, на миг обрели странную, призрачную жизнь. Они вздымались, корчились, извивались, заламывали руки, словно попали в специальный ад для восковых фигур. Наконец, разбушевавшиеся волны огня сомкнулись над ними, как это обычно бывает с трупами в крематории, и все пропало.
Жар становился все нестерпимее. Нойбауер все дальше пятился назад, пока не наткнулся на будду. Даже не оглянувшись, он машинально сел на него, но тут же вскочил: головное убранство святого завершалось наверху острым бронзовым наконечником. В немой ярости он уставился на рулон ткани у своих ног, который ему удалось спасти. Это была голубая ткань с тисненными изображениями летящих птиц. Будь оно все проклято! К чему это теперь? Он протащил рулон через улицу и бросил его в огонь. Пусть все летит к черту! Чтоб вы все сдохли! Он не оглядываясь пошел прочь. Он не желал больше ничего этого видеть! Бог отвернулся от немцев. Водан — тоже. На кого же им теперь уповать?
Из-за кучи щебня и мусора, неподалеку от горящего магазина, медленно показалась голова Йозефа Бланка. Он смотрел Нойбауеру вслед. На бледном лице его застыла улыбка. Он улыбался — впервые за столько лет, — а покалеченные пальцы его тем временем ломали на мелкие кусочки подаренную сигару.
Глава шестнадцатая
Во дворе крематория опять стояли новенькие. Восемь человек. У каждого на рукаве была красная нашивка политзаключенного. Бергер не знал ни одного из них. Но он знал их судьбу.
Капо Драйер уже занял свое место за столом в подвале. Бергер почувствовал, как обмякло в нем его второе «Я», тайно надеявшееся на отсрочку. Драйер отсутствовал три дня. Это помешало Бергеру осуществить то, что он задумал. Сегодня у него не было выбора — он должен был рискнуть.
— Давай, начинай!.. — проворчал Драйер. — Иначе мы тут никогда не управимся. Они у вас что-то в последнее время дохнут, как мухи.
В шахту загремели первые трупы. Трое заключенных стаскивали с них и сортировали одежду. Бергер проверял зубы. После этого трупы загружали в подъемник.
Спустя полчаса явился Шульте. Он выглядел бодрым и выспавшимся, но все время жевал. Драйер писал, а Шульте время от времени заглядывал в его бумаги через плечо.
Несмотря на то, что помещение было большим и хорошо проветривалось, запах трупов вскоре проник во все щели и уголки. Он исходил не только от обнаженных тел — им была пропитана даже снятая с них одежда. Лавина трупов не прекращалась. Она, казалось, погребла под собой время; Бергер уже вряд ли смог бы с уверенностью сказать, утро сейчас или вечер. Наконец, Шульте поднялся и сказал Драйеру, что идет на обед.
Драйер тоже сложил на столе свои бумаги.
— На сколько мы опережаем истопников?
— На двадцать два.
— Хорошо. Перерыв. Скажите тем наверху, чтобы перестали бросать. Пусть ждут, пока я вернусь.
Трое заключеннных, работавших с Бергером, сразу же ушли наверх. Бергер не спеша принялся за следующий труп.
— Ты что, не слышал? Чеши отсюда! — оскалился Драйер.
Прыщ на его верхней губе превратился в зловещий фурункул.
Бергер выпрямился.
— Мы забыли оприходовать вот этого.
— Что?
— Мы забыли оформить вот этот труп.
— Не болтай ерунду! Мы всех записали.
— Это неверно. — Бергер старался говорить как можно спокойнее. — У нас не хватает в списке одного человека.
— Слушай, ты!.. — взорвался Драйер. — Ты что, спятил?.. Что ты городишь?
— Мы должны внести в список еще одного человека.
— Та-ак… — Драйер впился в Бергера пристальным взглядом. — И почему же мы должны это сделать?
— Потому что количество выбывших в списке не сходится.
— Ты за мои списки не беспокойся!
— За другие списки я не беспокоюсь. Только за этот один.
— За другие? Какие это — «другие», ты, скелетина?
— Золотые списки.
Драйер помолчал несколько секунд.
— Может, ты наконец объяснишь, что все это значит? — спросил он затем.
Бергер набрал воздуху в легкие.
— Это значит, что мне наплевать — что творится в золотых списках.
Драйер сделал было движение в сторону Бергера, но совладал с собой.
— Там все в порядке… — произнес он угрожающе.
— Может быть. А может, и нет. Их ведь можно сравнить…
— Сравнить? С чем?
— С моими списками. Я веду их с самого первого дня, как начал здесь работать. На всякий случай.
— Смотрите-ка на него! Он тоже ведет списки, этот хитрый тихоня!.. И ты думаешь, тебе поверят больше, чем мне?
— Я не исключаю такой возможности. Мне ведь от этого списка никакой пользы.
Драйер смерил Бергера взглядом с ног до головы, словно в первый раз увидел его.
— Так… Значит, говоришь, никакой пользы? Я тоже так думаю… И чтобы мне это сказать, ты, конечно, дождался подходящего момента, здесь, в подвале, а? Наедине со мной — это была больша-а-я ошибка, куриная твоя башка! — Он ухмыльнулся. Но из-за боли, которую ему причинял фурункул, ухмылка была больше похожа на оскал злой собаки. — Может, ты теперь расскажешь, что мне мешает стукнуть тебя слегка по твоей куриной башке и положить твой труп рядом с другими? Или аккуратно перекрыть тебе кислород? Тогда ты сам и станешь тем, кого у нас в списке не хватает. Объяснений никаких не потребуется. Мы ведь одни. Ты просто взял да и помер. Сердечная недостаточность. Одним больше, одним меньше — здесь это роли не играет. Никакого расследования не будет. А я уж тебя оприходую.
Драйер подошел ближе. Он был фунтов на шестьдесят тяжелее, чем Бергер. У Бергера даже со щипцами в руке не было ни малейшего шанса. Он сделал шаг назад и чуть не упал, наткнувшись на лежавший сзади труп. Драйер, схватив его за руку, завернул ему кисть назад. Бергер выронил щипцы.
— Вот так будет лучше, — сказал Драйер.
Он рывком притянул Бергера к себе. Его красное, искаженное лицо было прямо перед глазами Бергера. На верхней губе поблескивал синеватый по краям фурункул. Бергер молчал. Он откинул голову как можно дальше назад, изо всех напрягая то, что когда-то было шейными мышцами.
Он увидел, как правая рука Драйера начала медленно подниматься вверх. В голове у него прояснилось. Он знал, что надо делать. Времени было мало, но рука, к счастью, поднималась медленно, как в замедленной съемке.
— То, что вы сейчас хотите сделать, — я предусмотрел, — торопливо проговорил он. — Все заранее записано, и есть даже подписи свидетелей.
Рука не остановилась. Она продолжала подниматься, медленно, но неумолимо.
— Врешь!.. — процедил сквозь зубы Драйер. — Хочешь спасти свою шкуру. Ну поговори-поговори, тебе уже не долго осталось говорить.
— Я не вру. Мы понимали, что вы попытаетесь избавиться от меня. — Бергер смотрел Драйеру прямо в глаза. — Это первое, что всегда приходит в голову глупцам. Все уже давно на бумаге, и эта бумага вместе со списком, в котором не хватает двух золотых сережек и золотой оправы, будет передана лагерфюреру, если я вечером не вернусь в барак.
Драйер заморгал.
— Вот как?
— Именно так. Неужели вы думаете, что я не знал, чем рискую?
— Та-ак… Значит, говоришь, знал?
— Да. Все записано. Золотую оправу, которой не достает, наверняка еще хорошо помнят Вебер, Шульте и Штайнбреннер. У того, кому она принадлежала, был лишь один глаз. Такие вещи так быстро не забываются.
Рука замерла. Через секунду она бессильно повисла.
— Это было не золото, — заявил Драйер. — Ты сам говорил.
— Это было золото.
— Она не имела никакой ценности. Барахло. Выкрасить и выбросить.
— Вот вы все это потом сами и объясните. У нас есть показания друзей того, кому она принадлежала. Это было чистое золото.
— Пес поганый!
Драйер толкнул Бергера в грудь. Тот упал. Падая, он попытался найти точку опоры и наткнулся рукой на чьи-то глаза и зубы. Он приземлился на труп.
Драйер тяжело дышал. Бергер ни на секунду не спускал с него глаз.
— А ты подумал, что будет с твоими дружками? Ты что, думаешь, их по головке погладят? За то, что они знали, как ты тут хотел приплести к списку лишнего мертвяка?
— Они ничего не знают.
— А кто тебе поверит?
— А кто поверит вам, если вы это расскажете? Они охотно поверят в то, что вы все это сочинили, чтобы избавиться от меня, из-за сережек и оправы.
Бергер поднялся. И вдруг почувствовал, что весь дрожит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50