Снаружи, прямо перед окном, стоял пожилой мужчина с седой бородой. Борода его медленно окрашивалась кровью, которая шла изо рта.
— Отойдите от окна, — сказал Агасфер. — Иначе они вас заметят и отправят вместе с ними.
— Они нас не могут увидеть.
Через подслеповатое, грязное окошко снаружи невозможно было разглядеть, что делается в темном бараке. Изнутри же можно было следить за происходящим на плацу.
— Не смотрите вы туда, — не унимался Агасфер. — Грех — смотреть на это, если тебя не заставляют.
— Это не грех, — возразил ему Бухер. — Мы смотрим, чтобы никогда этого не забыть.
— Неужели вы еще не насмотрелись, за все это время?
Бухер не ответил. Он продолжал неотрывно смотреть в окно.
Постепенно ярость на плацу иссякла. Надсмотрщикам, если бы они во что бы то ни стало решили добиться своего, пришлось бы каждого тащить на руках. Для этого им понадобились бы тысячи рук. Несколько раз им удавалось выволочь на дорогу десяток-другой евреев, но те каждый раз, прорвавшись сквозь цепь охранников, бросались обратно, к огромной черной куче, по которой, казалось, то и дело пробегали судороги.
— Сам Нойбауер явился, — сообщил Бергер.
Нойбауер разговаривал с Вебером.
— Они не хотят уходить, — произнес Вебер менее равнодушно, чем обычно. — Из них можно душу выколотить — ничего не помогает.
Нойбауер окутался клубами табачного дыма. Вонь на плацу становилась почти невыносимой.
— Мерзкая история! И зачем их только сюда прислали? Можно же было избавиться от них на месте, там, откуда они прибыли, вместо того чтобы тащить их через всю страну в газовые камеры. Хотел бы я знать, в чем тут причина!
Вебер пожал плечами.
— Причина в том, что даже самый паршивый еврей имеет тело. Пятьсот трупов. Убивать легко. Гораздо труднее избавиться от трупов. А этих целых две тысячи.
— Вздор! Почти во всех лагерях есть крематории, так же как и у нас.
— Все верно. Только эти крематории по нашим временам работают слишком медленно. Особенно, если нужно быстро сворачивать лагеря.
Нойбауер выплюнул попавший в рот кусочек табачного листа.
— Все равно я не понимаю, зачем посылать их так далеко.
— Опять же из-за трупов. Нашим властям не нравится, когда где-нибудь находят много трупов. А до сих пор только в крематориях трупы уничтожались так, что потом нельзя будет установить их число. Но, к сожалению, слишком медленно, при нынешних масштабах. Нет еще пока по-настоящему эффективных, современных средств, позволяющих быстро обрабатывать большие количества. Братские могилы даже через несколько лет можно в любой момент раскопать, чтобы потом рассказывать всему миру страшные сказки. Как это было в Польше и России.
— Почему этот сброд нельзя было просто во время отступления… — Нойбауер тут же спохватился, — я имею в виду во время стратегического сокращения линии фронта — оставить там, где они были? Они же уже ни на что не годятся. Оставить их американцам или русским, и пусть они с ними целуются!
— Вопрос опять упирается в тела, — терпеливо объяснил Вебер. — В американской армии полно журналистов и фоторепортеров. Они бы тут же наделали снимков и заявили бы, что людей морили голодом.
Нойбауер вынул изо рта сигару и пристально посмотрел на Вебера. Он не мог понять, насмехается над ним его лагерфюрер или ему опять померещилось. Ему это никогда не удавалось, сколько он ни старался. Лицо Вебера оставалось таким же, как всегда.
— Что это значит? — спросил Нойбауер. — Что вы этим хотите сказать? Конечно, людей кормили впроголодь.
— Все это страшные небылицы, порождаемые зарубежной прессой. Министерство пропаганды каждый день призывает не поддаваться на эти провокации.
Нойбауер все еще не спускал глаз с Вебера. «Я ведь его по сути вообще не знаю, — думал он. — Он всегда делал то, что я хотел, но я, если разобраться, ничего о нем не знаю. Я бы не удивился, если бы он вдруг рассмеялся мне в лицо. А то и самому фюреру. Ландскнехт! Безо всякого мировоззрения. Для него наверняка не существует ничего святого. И партия — тоже для него ничего не значит. Она ему просто пока нужна».
— Знаете что, Вебер… — начал было он, но тут же оборвал сам себя. Какой смысл сейчас устраивать спектакль! На миг его опять охватил этот проклятый страх. — Конечно, людей кормили впроголодь, — произнес он уже другим тоном. — Но это не наша вина. Нас вынудил к этому своей блокадой противник. Или вы думаете иначе?
Вебер поднял голову. Он не мог поверить своим ушам. Нойбауер смотрел на него с каким-то странным любопытством.
— Разумеется, — ответил он не спеша. — Блокада противника.
Нойбауер кивнул. Страх его прошел. Он взглянул на плац.
— Откровенно говоря, — сказал он почти доверительно, — между лагерями существует все же огромная разница. Наши люди, к примеру, выглядят куда лучше этих. Даже в Малом лагере. Вы не находите?
— Да, — подтвердил озадаченный Вебер.
— Все познается в сравнении. Мы наверняка — один из самых гуманных лагерей во всем рейхе. — У Нойбауера появилось приятное чувство облегчения. — Конечно, люди умирают. Даже многие. В такие времена это неизбежно. Но мы все равно остаемся гуманными. Тех, кто уже не может, мы не заставляем работать. Ну где еще так обращаются с предателями и государственными преступниками?
— Почти нигде.
— Вот и я говорю. А насчет того, что впроголодь — это не наша вина! Я вам скажу больше, Вебер… — Но тут Нойбауера вдруг осенила мысль. — Послушайте, я знаю, как их отсюда выкурить! Знаете, как? Пищей!
Вебер ухмыльнулся. Старик иногда все же спускается на землю с вершин своих розовых снов.
— Отличная идея, — подхватил он. — Если не помогают дубинки, пища всегда поможет. Но мы же не держим специально наготове лишние пайки.
— Это не проблема. Значит, нашим людям придется разок потерпеть. Проявить чувство товарищества. Получат в обед чуть меньше — ничего не случится. — Нойбауер расправил плечи. — Они понимают по-немецки?
— Пара человек, наверное, найдется.
— А переводчик есть?
Вебер стал расспрашивать охранников, карауливших заключенных ночью. Они подтащили к нему трех похожих на мумии евреев.
— Переведите своим людям все, что скажет господин оберштурмбаннфюрер! — рявкнул на них Вебер.
Нойбауер сделал шаг вперед.
— Послушайте меня! — начал он с достоинством. — Вас неверно проинформировали. Вы направляетесь в лечебно-оздоровительный лагерь.
— Живо! — толкнул Вебер одного из переводчиков. — Переводить!
Они заговорили на трех непонятных языках. Никто на плацу не сдвинулся с места.
Нойбауер повторил свои слова и прибавил:
— Сейчас вы пойдете к кухонному блоку. За едой и за кофе!
Переводчики прокричали все это в толпу. Никто не шевелился. В такие вещи уже не верили. Все они не раз видели, как гибли люди, попавшись на эту удочку. Пища и баня были опасными обещаниями.
— Кухонный блок! Вы слышали? — разозлился Нойбауер. — Марш к кухонному блоку! Харчи! Кофе! Получать харчи и кофе! Суп!
Охранники ринулись со своими дубинками на толпу.
— Суп! Вы что, не слышали? Харчи! Суп! — приговаривали они при каждом ударе.
— Отставить! — сердито закричал на них Нойбауер. — Кто вам приказывал их лупить? Черт вас побери!..
Надсмотрщики бросились назад.
— Пошли вон! — кричал Нойбауер.
Люди с дубинками моментально вновь превратились в заключенных. Они воровато, как шкодливые коты, прокрались краем плаца подальше от начальства и исчезли один за другим.
— Они же их перекалечат! — проворчал Нойбауер. — Потом возись с ними…
Вебер кивнул:
— Нам с ними и без того работы хватит: после выгрузки с вокзала сюда прислали пару грузовиков с трупами, в крематорий.
— Где же они?
— Сложили в крематории. А угля и без того не хватает. Наши запасы пригодятся нам самим.
— Черт возьми, как же нам их отсюда выманить?
— Они сейчас в панике и никаких слов не понимают. Может быть, запах подействует?..
— Запах?
— Да. Запах пищи. Запах и вид.
— Вы имеете в виду — если мы притащим сюда походную кухню?
— Так точно. Обещаниями от них уже ничего не добьешься. Они должны это увидеть. Или почувствовать запах.
Нойбауер кивнул.
— Это можно. Мы ведь как раз недавно получили несколько полевых кухонь. Пусть прикатят одну. Или две. Одну с кофе. Пища готова?
— Еще нет. Но на одну бочку, я думаю, наберется. Со вчерашнего вечера.
Две бочки на колесах стояли на дороге, примерно в двухстах метрах от лежавшей на плацу толпы.
— Катите одну бочку в Малый лагерь! — скомандовал Вебер. — И снимите крышку. Потом, когда они пойдут, медленно катите ее обратно сюда.
— Надо их сдвинуть с места, — пояснил он Нойбауеру. — если они уйдут с плаца, можно считать, что дело сделано, потом с ними будет легко. Так всегда. Они привязываются к тому месту, на котором спали, потому что на этом месте с ними ничего не произошло. Это для них что-то вроде убежища. А все остальное их пугает. Но стоит их только привести в движение, и они сами пойдут. Везите пока только кофе! — скомандовал он. — И оставьте бочку там же. Пусть пьют! Напоите всех.
Бочку с кофе подкатили к толпе. Один из капо зачерпнул половником коричневой жижи и вылил ее на голову сидевшему ближе всех к нему еврею. Им оказался старик с белой окровавленной бородой. Жидкость потекла по лицу; борода на этот раз окрасилась в коричневый цвет, претерпев свою третью метаморфозу.
Старик поднял голову и стал слизывать языком катившиеся по лицу капли. Его корявые руки-сучья пришли в движение. Капо поднес к его губам черпак с остатками кофе.
— Жри! Кофе!
Старик открыл рот. Жилы на шее у него вдруг заходили, задергались, руки обхватили черпак, и через секунду он уже глотал и прихлебывал, позабыв обо всем на свете, так, словно он все свои силы, все последние крохи энергии вложил в эти глотательные движения; лицо его подрагивало, руки и ноги тряслись.
Это заметил его сосед. Потом еще один. И второй, и третий. Один за другим они поднялись на ноги, потянулись руками и губами к черпаку, толкая и оттесняя друг друга, и вскоре слились в одну сплошную массу рук и голов.
— Эй, полегче! Мать вашу!..
Капо никак не мог вырвать у них черпак. Он тянул его на себя, раздавая пинки направо и налево и одновременно косясь с опаской назад, на Нойбауера. Несколько человек тем временем облепили горячую бочку и, сунув головы внутрь, пытались зачерпнуть кофе своими худыми руками.
— Кофе! Кофе!
Капо удалось, наконец, высвободить черпак.
— Соблюдать порядок! — прокричал он. — Все в очередь! Становись друг за другом!
Слова не помогали. Сдержать натиск толпы было невозможно. Она не воспринимала слов. Она чувствовала запах того, что называется кофе, чего-то теплого, что можно пить, и слепо штурмовала бочку. Вебер оказался прав: там, где буксует разум, всегда можно выехать на желудке.
— Теперь медленно тащите бочку сюда! — командовал Вебер.
Это оказалось невозможным. Бочка была плотно окружена толпой. Один из надсмотрщиков вдруг сделал удивленное лицо и медленно повалился навзничь. кто-то дернул его внизу за ноги. Капо замахал руками, как пловец, и погрузился на дно толпы.
— Образовать клин! — приказал Вебер.
Солдаты и лагерная полиция построились клином.
— Вперед! К полевой кухне! Вытащить ее сюда!
Они врезались в толпу, расшвыривая людей по сторонам. Им удалось образовать заслон вокруг уже почти пустой бочки Они встали вокруг нее плечом к плечу и медленно покатили ее к дороге. Толпа двинулась вслед. К бочке со всех сторон через плечи охранников тянулись руки. Они пытались проскользнуть и под мышками.
Вдруг кто-то из стонущей, беснующейся кучи людей заметил вторую, стоявшую поодаль бочку. Он ринулся к ней, качаясь на ходу, словно пьяница с какой-нибудь карикатуры. За ним поплелись другие. Но Вебер на этот раз был начеку: полевая кухня, окруженная дюжими охранниками, сразу же тронулась с места.
Толпа бросилась вслед. Лишь несколько человек замешкались у бочки с кофе. Они скребли ладонями ее стенки и слизывали с них теплую влагу. Человек тридцать, которые так и не смогли подняться, остались лежать на плацу.
— Тащите их за ними, — велел Вебер. — И перекройте дорогу, чтобы они не могли вернуться обратно.
Плац был покрыт человеческой грязью. Но он на целую ночь стал местом привала. Это много значило. У Вебера был большой опыт. Он знал, что толпа, оправившись от приступа голодного безумия, обязательно хлынет обратно, подобно тому как волна, плеснув на берег, откатывается назад.
Охранники погнали отставших вперед. Одновременно они тащили мертвых и умирающих. Трупов было всего семь. Последние пятьсот человек оказались самыми живучими.
У выхода из Малого лагеря несколько человек вдруг бросились бежать обратно. Охранники, возившиеся с мертвыми и умирающими, не могли за ними поспеть. Трое евреев, самых крепких, добежали до бараков и стали рваться то в один, то в другой блок. Наконец, им удалось открыть дверь 22-го блока. Они забрались внутрь.
— Стой! — крикнул Вебер, когда охранники пустились за ними в погоню. — Все ко мне! Этих троих мы заберем позже. А сейчас — смотреть в оба! Остальные возвращаются.
Толпа двигалась по дороге обратно. Котел с пищей опустел, и когда людей попытались построить в колонну для отправки на станцию, они повернули назад. Но теперь это были уже совсем другие люди. До этого они были чем-то похожим на монолит — все вместе, по ту сторону отчаяния, и это дало им какую-то тупую силу. Теперь же вновь разбуженный голод, пища и движение отшвырнули их в прежнее состояние, и души их, как паруса, вновь наполнились ветром отчаяния и страха, они вновь лишились силы и разума и превратились из однородной массы во множество отдельных существ, каждое со своим собственным остатком жизни, — дичь, которую можно было брать голыми руками. В довершение ко всему они уже не лежали на земле, тесно прижавшись друг к другу. У них не было больше никаких козырей. Они опять обрели способность чувствовать голод и боль. Они опять начали выполнять команды.
Часть из них перехватили еще у полевой кухни, еще часть — по пути в Малый лагерь; оставшихся встретил Вебер со своей командой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50