Но сейчас они застывают в дали серыми безобразными нагромождениями средь пустынной равнины. Неприветливый пейзаж.
Но ведь есть кое-что еще, старается ободрить меня стоящий рядом слепец, как будто он может видеть лучше, чем я. Кое-что еще – это хилые насаждения близ безобразных голых нагромождений, хилые насаждения с чахлой листвой или ржавые, пожухлые так и не принявшиеся побеги. Скудная растительность.
Не хватало еще, чтобы и такой не было.
Но в последнее мгновенье, за миг до своего ухода, оглянувшись и посмотрев вокруг, видишь, что повсюду, куда ни кинь взгляд, – лишь серые безобразные скалы, лишь скорбная и бесплодная пустыня воображаемых дел. А что может быть безобразнее угробленного и закинутого в придорожную канаву божьего дня?
* * *
Чтобы добраться до корчмы, прокуренной и многолюдной, надо было пройти через подворотню в конец двора, примыкающего к площади Святой Недели. Очутившись в тесных сотах этого мрачного и узкого двора и входя в помещение, наполненное густым табачным дымом, я, как мне казалось, попадал в преисподнюю и обычно боялся заглядывать сюда, как боится человек заглянуть в преисподнюю. Если мне все же доводилось заходить в этот кабак, то обычно это случалось утром, хмурым утром, когда день начинается с неистового желания – не дать ему начаться, исчезнуть с лица земли, провалиться в тартарары, сгинуть.
Столик нашей компании находился в самом дальнем углу корчмы. Опасаться, что его могут занять чужаки, не приходилось, потому что постоянные клиенты занимали его еще на заре. А некоронованным королем среди них был Гошо Свинтус.
Несколько лет назад – вернее, много лет назад – Гошо прибыл в столицу из провинциального городишка в сопровождении престарелого отца, горевшего желанием дать образование хотя бы младшему сыну. Гошо поступил на юридический факультет, имел переэкзаменовки на каждом семестре и раз в месяц поддерживал письменную связь с отчим домом: „Как вы поживаете? У меня все хорошо. Занимаюсь усиленно. Пришлите денег!" Усиленные занятия не позволяли ему съездить домой даже летом. В конце концов, обеспокоенный его двухлетним отсутствием, отец приехал в Софию и осведомился в университете насчет успехов сына. Успехи оказались не блестящими, точнее выражались несколькими „неудами".
– Экзамен, папаня, это как рыбалка, – пытался успокоить расстроенного родителя Гошо. – Закидываешь невод, а вытащишь рыбку или нет…
– Если оно и дальше будет идти так, сынок…
– Ну, дальше так не должно быть. Когда-нибудь и мне повезет – сколько всего впереди, – оптимистично отвечал студент.
Отец вернулся в свой городишко, а Гошо продолжал самоотверженно бороться с невезением и раз в месяц вносил свою лепту в эпистолярную прозу: „Как поживаете? У меня все хорошо. Пришлите денег!"
Даже если принять, что экзамены сродни рыбалке, Гоше не грозила опасность что-нибудь выудить, пусть это был бы и „неуд", ибо он вообще перестал являться на экзамены. Он уже прекрасно понял, в чем состоит его жизненное призвание, и стабильно обосновался в корчме.
– Папаня, странный ты человек, – разглагольствовал Гошо перед отцом, который спустя несколько лет опять пожаловал в Софию. – Не понимаю, чего ты тревожишься… Я окончил не один, а целых два семестра, так что в свое время получу два диплома. Нет худа без добра, папаня!
Гошо совсем перестал думать о переэкзаменовках, потому что это значило выбросить на ветер несколько сотен левов. Он продолжал аккуратно посылать традиционную весть: „У меня все хорошо. Пришли деньги!" И делал это до тех пор, пока старик не умер и финансировать операцию по приобретению знаний стало некому.
Казалось, за этим должен последовать и финал общеобразовательной операции, тем более, что Гошо уже давно усвоил все, что можно было усвоить по части алкоголя: круглосуточные бдения, попойки в компании и запои в одиночестве, с закусью и без оной, за наличные и без гроша в кармане. Но именно потому, что он как следует проштудировал и эту последнюю дисциплину, Гоше удавалось, причем в течение многих лет, продолжать свою научную карьеру безо всякой помощи со стороны осиротевшего семейства.
Метод его был предельно прост, как и любое великое открытие – от ванны Архимеда до Колумбова яйца. Когда Гошо установил, что в карманах его окончательно и бесповоротно поселился ветер, его осенило, что в качестве рабочего инструмента можно использовать чужой карман, желательно туго набитый банкнотами. Я вовсе не хочу сказать, что Гошо стал карманником – он был слишком артистической натурой, чтобы пасть столь низко, я имею в виду лишь то, что он стал эксплуатировать собственное обаяние, сдобренное парами алкоголя, для привлечения меценатов, готовых поддержать его научные изыскания.
С тех пор отдельные периоды карьеры Гоши Свинтуса можно было обозначить именами его покровителей, а это в существенной мере облегчило бы труд его биографов. Но среди всех этих периодов самым плодотворным был и остается этап „Корабля искусств".
Некий субъект, случайный знакомый вечного студента, внезапно получил большое наследство. Это побудило Гошу установить с ним более тесные контакты с одной-единственной целью – быть тому полезным. Так компания пополнилась новым членом.
– Дело не в деньгах как таковых. Деньгами сегодня никого не удивишь, – философствовал Гошо. – Дело в том, чтобы найти им достойное применение, такое, чтобы увековечить свое имя в Золотой книге Истории.
Присутствующие единодушно соглашались, что важна именно Золотая книга, а не золото само по себе. И богатому наследнику не оставалось ничего иного, как присоединиться ко всеобщему мнению. После того, как студент затронул эту тему на нескольких сабантуях, человечишка осмелился полюбопытствовать относительно того, каков же пароль, с помощью которого можно навеки войти в Историю.
– В этом-то и вся соль, – был ответ Гошо. – Богатых людей много, идей мало! И потому много ли тех, кого помнит человечество? От Наполеона до Аль Капоне – ни единого, пустое место! Да и взять этих двоих, одни их возвеличивают, другие проклинают… А почему? Потому что вопрос не в том, чтобы облагодетельствовать некое государство или некую шайку, а в том, чтобы оказаться полезным для всего человечества. Тогда твое имя будет вписано в Золотую книгу вот такими буквами, дабы оно осталось в памяти людской на веки вечные.
Присутствующие, среди них и богатый наследник, были вынуждены согласиться, что только на таких условиях можно попасть в Золотую книгу. Но вопрос о пароле продолжал оставаться открытым, по крайней мере до того мгновенья, когда Гошо благоволил разоткровенничаться:
– Да, есть у меня одна идейка… Между нами говоря, идея, стоящая миллионов, но разве можно поделиться ею в нашем меркантильном обществе… Мигом воспользуются и превратят ее в источник доходов…
Это соображение, в особенности его последняя часть, естественно, заинтриговало компанию.
– Валяй, не бойся! За этим столом нет торгашей! – возразил один из присутствующих.
Все еще не выбравшись из плена своих опасений, Гошо обвел компанию недоверчивым взглядом, остановив его на лице наследника. Именно это честное и умное, напряженно внимающее лицо придало ему силы побороть сомнения и поделиться своей великой идеей.
Идея, подобно любому эпохальному открытию – от ванны Архимеда до Колумбова яйца, – была предельно проста.
– Для решения любой задачи, – сказал Гошо в тот памятный день, – необходима логика. Может, университет и не дал мне многого, зато оставил столько логики – хоть отбавляй. Чтобы стать благодетелем человечества, надо сначала понять, чего ему, этому человечеству, не хватает. Хлеба? Ерунда! Чем больше набивают людишки брюхо, тем больше звереют и опускаются до скотского состояния. Не хлеб им нужен, а красота! „Красота спасет мир", – это еще Достоевский сказал. А где пребывает эта красота?
– Здесь, на донышке бутылки, – позволил себе заметить один из присутствующих.
– Верно, но здесь, на донышке бутылки, она пребывает в сыром виде. А в самом чистом виде, в своей квинтэссенции, она содержится в искусстве.
После теоретического вступления Гошо перешел к конкретному проекту. Осуществление его казалось пустяком, единственная трудная часть – дойти до этого умом – уже была проделана Гошо. Просто-напросто надо было построить импозантный лайнер с киносалоном, выставочными, концертными, библиотечными и тому подобными залами. Приютив в своих каютах выдающихся деятелей искусства обоих полов, талантливую молодежь, в особенности представительниц нежного пола, корабль начнет обходить все порты, разбрасывая по миру благодатные семена красоты. Он станет местом встреч для талантов со всех континентов, на нем они будут обсуждать проблемы искусства, радовать своими блестящими произведениями чуткую и благодарную публику. Естественно, этим кораблем должен кто-то командовать, но Гошо и слышать не хотел о том, чтобы обременить себя подобной должностью.
– Но почему? Идея-то твоя, – возразил кто-то.
– Моя. Да только идея – это одно, а реализация – совсем другое. Сидеть в роскошном кабинете-каюте, общаться с молоденькими актрисами, прославленными на весь мир личностями, это, браток, мне не по силам.
– Тогда хоть назови имя человека…
– Ну, это я могу, только всему свое время…
Воспользовавшись наступившей паузой, наследник позволил себе заметить, что на постройку подобного корабля уйдет уйма денег.
– Денег… Денег найдется сколько угодно, – невозмутимо заявил студент. – Деньги не проблема. А вот найти руководителя – проблема. Нам необходим самоотверженный человек.
И поскольку наследника продолжал волновать денежный вопрос, Гошо все так же невозмутимо объяснил:
– Из-за этого не стоит волноваться. Все проще пареной репы: мы объявим подписку. Даже если мы проведем ее только у нас и каждый пожертвует по леву, это уже восемь миллионов. Ну, а те, кто отвалят крупные суммы? А доллары, что потекут из-за границы? Я же сказал: деньги не проблема. Денег сколько угодно. Гораздо важнее решить, кого мы поставим во главе начинания.
– Тогда давайте решать, нечего тянуть резину, – раздались голоса.
Наступил момент, когда Гоше вновь пришлось побороть колебания. Он испытующе посмотрел на компанию, и взгляд его застыл все на том же честном и умном лице. Наступила напряженная тишина.
– Он! – отрезал студент.
И все разом подтвердили, что руководителем должен быть он и только он. После чего богатый наследник, краснея и заикаясь от волнения, был вынужден признаться, что не владеет иностранными языками.
– Какие еще языки! Вздор! – сказал Гошо к его большому облегчению. – А переводчики на что? Им тоже надо жить.
Принятие исторического решения, разумеется, завершилось обильным угощением, торжеством, затянувшимся до утра. И само собой разумеется, это угощение знаменовало не конец, а лишь начало возлияний, последовавших одно за другим и продлившихся до тех пор, пока наследство не было пропито до последнего гроша.
Бедного наследника чуть не довели до умопомрачения. Во сне и наяву он уже видел себя стоящим у руля эпохального „Корабля искусств". В снежно-белом, расшитом золотыми галунами, мундире он мысленно царил на капитанском мостике или же небрежно вытягивался в кресле роскошного кабинета в окружении кинокрасоток, меценатов-миллиардеров и потомственных графов. В то же самое время Гошо Свинтус лениво вытягивался возле него, наваливаясь на залитый вином столик в углу кабака, и небрежно напоминал о необходимости внести очередную незначительную сумму. Разумеется, никто не требовал от наследника, чтобы тот строил весь корабль. Для этой цели денег было сколько угодно. Но каждый день возникала необходимость в до смешного мелких расходах – нужно было отпечатать квитанции для подписки, разослать сотни писем, заказать бланки, кого-то подмазать, чтобы снискать благорасположение властей.
Пребывая во власти ослепительных прожектов, угнездившихся в его умишке, наследник едва ли не через день снимал деньги с банковского счета, предоставлял то, что от него требовалось. А требовалось многовато. Просто уму непостижимо, сколько денег ушло на одни только канцелярские принадлежности. Не говоря уже о том, что постоянные деловые заседания в корчме, проходившие от темна до темна, также требовали расходов, так как из-за сложности задач компания неимоверно разбухла, но стоило ли, право, мелочиться из-за каких-то там сигарет и нескольких бутылок вина, когда решались куда более сложные задачи.
Надо полагать, прошло довольно много времени и утекло много денег прежде, чем в одно прекрасное утро во время своего очередного визита в банк наследничек вдруг обнаружил, что наследство уменьшилось наполовину, и он внезапно опомнился. Вернее сказать, почти опомнился, в том смысле, что его скудоумие вступило в конфликт со скупердяйством. С того дня он начал выказывать неприятную подозрительность и отказываться платить по тому или иному счету.
Это вынудило Гошу Свинтуса разыграть самый веский козырь. Спустя две недели во всех центральных столичных киосках появилось новое издание: „Корабль искусств. Единственный выпуск".
В газете содержались статьи людей, которые вполне могли сойти за знаменитых, а также информационные заметки об эпохальном начинании, в них упоминалось имя богатого наследника, причем набранное жирным шрифтом. Наследник пережил психический шок, превзошедший даже шок от достопамятных выборов в руководители. О, как велико могущество печатного слова! Гипноз газетной полосы. Мечта приобретала реальные и зримые очертания. „Корабль искусств" торжественно вплывал в жизнь. А имя его скромного капитана, оттиснутое жирным шрифтом, красовалось на каждой странице. Несчастный примчался в корчму и в приступе горького раскаяния бросился в объятия студента.
– Ну будет, будет, – пробормотал Гошо Свинтус, не любивший телячих нежностей. – Забудем о случившемся. Нас ждет работа. Большому кораблю предстоит большое плавание!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17