Вески все еще говорил о хорошей, плотной еде. Потом Тислер начал нахваливать сибирские пельмени. Мяги воспевал шашлык, Соловьев — испеченные в печи пирожки, Агур — копченых угрей, Лийас думал просто о студне, но стеснялся в этом признаться.
Вдруг Тяэгер вскочил, проглотил слюну и рявкнул:
— Заткнитесь, ребята! Не сводите с ума. Кто еще вякнет о ветчине, пельменях или пирожках — по башке тресну! Не терплю самоистязания.
Рявкнул и снова уселся на снег. Мимо них прошел командир хозвзвода.
— Когда по-настоящему поедим? — спросил Кальм,
— Товарищи, понимаете, ужасный снег...— пытался тот отговориться.
Тяэгер преградил ему путь:
— Говори. Твое дело — доставить еду.
— Спокойно, товарищи. Мое дело — доставить из полка, но в полку нет. На складе армии продуктов достаточно, но снег, сами видите. Ужасный снег.
— Снег завалил дороги,— поддержал его Мянд. Как хотелось ему говорить иное! Хотя бы пообещать, что в Беревкине, куда они должны прийти к пяти часам утpa, им дадут свежего хлеба и что там ожидают их полевые кухни. Но, по всей вероятности, в Беревкине положение такое же, как и на прошлой стоянке. По двести граммов сухарей на солдата и на обед немного пшенной похлебки на дне котелка. Повар прячется от солдат. Все злые.
— Никакого порядка,— презрительно бросил Кальм« Вдруг он почувствовал острый голод и рассердился.
Хотя Мянд с удовольствием сказал бы пару желчных слов по адресу снабженческого начальства, он не считал возможным это сделать. Наоборот, он обнадежил людей, что через несколько дней положение улучшится, Ворчаньем живот не наполнишь.
Полк продолжает движение. Подразделения полка теперь растянулись на несколько километров. В каждой роте появились отставшие. А поход не кончается. Дорога поднимается и опускается, извивается то вправо, то влево, бесконечно, с убивающей монотонностью и обилием снега. Пыхтят, чертыхаются, пробиваются шаг за шагом вперед.
С каждым километром солдаты становятся все молчаливее. Тяэгер чаще меняет плечо, на котором тащит пулемет. Про себя он удивляется Вийесу, который едва волочит ноги, но не отстает. Кальм ступает тяжело и громко пыхтит. Полы шинели он заткнул за ремень, чтобы легче было идти. Но винтовку он Тяэгеру пе отдает, хотя друг несколько раз предлагал свою помощь. Сгорбившийся Вески пробивается сквозь снег ровными, сильными шагами. «Крепкий парень! — одобрительно думает Тяэгер. Его помощник Лийас не отстает от него. Ни одним словом Лийас не жалуется, что устал, что он с удовольствием вытянулся бы на снегу и отдыхал, только отдыхал. Тислер часто оступается. И он устал. Агур и Соловьев прут, как быки, упорно и сердито. Больше всего удивляется Тяэгер старшине роты, который сегодня ночью вместо тридцати километров прошел, пожалуй, пятьдесят. Он непрерывно снует взад и вперед. Несет оружие кого-нибудь из уставших, командует, чтобы сильные помогли слабым.
Лес становится реже. За поворотом чернеют низкие, утонувшие в снегу дома.
— Если мы и здесь не остановимся,— ворчит Вийес,— тогда...
К счастью, они пришли к цели сегодняшнего ночного похода. В этой деревне сохранилась большая часть домов. Квартирмейстеры бегают взад и вперед. Звучат приказы.
Старшина роты Рюнк вступил в перепалку с лейтенантом Рейнопом, который не пускает солдат в дом.
— Это здание предназначено...
— Нам,— прерывает Рюнк лейтенанта.— Седьмой роте третьего батальона. Входи, ребята!
— Я запрещаю! — визжит Рейноп.
— Я подчиняюсь своему командиру. Капитан Сауэр приказал нам разместиться в этом доме.— Рюнк не дает себя поколебать.
Возле входа среди красноармейцев проталкивается и Кальм. Ему не нравится поведение Мати. Он не одобрил бы его даже в том случае, если бы ошибся их старшина.
К дверям пробился Мянд.
— Призовите своих людей к порядку, товарищ заместитель командира роты по политчасти,— тоном приказа обращается к нему представитель штаба полка.
Политрук едва владеет собой. Тон Рейнопа, высокомерный, приказной, отношения Рейнопа и Кирсти, усталость — все это слилось в одно.
— Лейтенант Рейноп, этот дом предназначен нам,— вызывающе говорит он.— Рюнк, разместите людей на ночевку!
Впереди всех Рюнк, за ним сердито сопящий Тяэгер входят они в дом. А лейтенант Рейноп спешит к командиру батальона и требует, чтобы тот приказал третьей роте освободить дом. Но капитан Сауэр становится на сторону роты. Подтверждает, что шестой дом с краю деревни действительно предназначен их батальону. Подтверждает, хотя не знает точно, так это или нет.
Седьмая рота заполнила две просторные комнаты дома от стены до стены. Солдаты укладывались на пол бок о бок. Всем было тесно, ворчали друг на друга, но наконец все устроились. Никто не обращал внимания на старушку, сидевшую возле печи. Заметили ее лишь тогда, когда коптилка, горевшая на некрашеном полу, начала дымить и старушка попыталась пройти к столу,
— Пропустите хозяйку к столу, — сказал Рюнк, Мяги устало пробормотал что-то,
— Я сам.—Агур подскочил к лампе и подвернул фитиль.
Старушка снова уселась на скамью у печи и начала разглядывать солдат. Большинство сразу же улеглось спать. Кое-кто грыз выданные Рюнком сухари. Хозяйка поставила самовар. Она предложила Кальму и Лийасу вареной картошки, говоря при этом по-русски.
— Чего она бормочет? — с детской непосредственностью спросил Лийас.
Кальм рассердился:
— Будь повежливее!
Лийас покраснел, но не понял, что он сказал плохого.
— Хозяйка сожалеет, что не может ничего предложить,— перевел Рюнк.— До войны у нее хватило бы пирогов на всех.
Кальм, который собирался улечься не евши, взял большую картофелину, очистил и начал есть. Зашумел самовар, и он выпил полную кружку горячего, как огонь, чая. Только после этого улегся.
На следующее утро во всех соединениях сообщили, что молодой жеребец командира батальона сломал ногу и его пристрелили. Кто хочет жирного супа, может идти с котелком к кухне. У кого душа не принимает конины, тот получит полную поварешку овсяной каши.
Через час осведомленные бойцы уже говорили, что жеребец капитана вовсе не сломал ногу. На самом деле лошадь застрелена по приказу Сауэра и лишь после этого у нее сломана нога. Если эту ногу вообще-то ломали.
2
По мере приближения к фронту старший лейтенант Рейноп — известие о его новом звании пришло во время похода — нервничал все сильнее. Но он умел скрывать это. Свое дело он выполнял с прежней точностью и старательностью. По службе никто и ни в чем не мог упрекнуть его. По мнению начальника штаба полка, Мати Рейноп — идеальный штабной работник, он не забывает ни одного распоряжения, ни одной докладной, у него не теряется ни одна, даже самая пустяковая бумажка, и он пишет замечательно логичные и лаконичные приказы и отчеты. Уставы и распоряжения он знал на память, как адвокат параграфы. Известно было в штабе и то, что лейтенанта, теперь уже старшего лейтенанта, недолюбливали в частях. Начальник штаба объяснял это требовательностью Рейнопа.
Да, старший лейтенант Рейноп действительно умел скрывать, что он нервничает все больше. Такие случаи, как эта перебранка из-за ночевки, когда он вспылил и не смог настоять на своем, были редки. Да вообще он и не нервничал,— это было скорее возбуждение ожидания, предчувствие предстоящих событий. Нет, это не был страх перед передовой. Конечно, трудно предста-^ вить в деталях, как он будет себя чувствовать, например, под огнем шестиствольных немецких минометов, но Рейноп надеялся, что сохранит хладнокровие. Хладно-кровие, спокойствие, умение владеть собой — это главное. Он должен преодолеть все, только тогда он может победить, сделать то, к чему готовился много месяцев. Иначе его кости зароют в какой-нибудь общей могиле, То, что он задумал, не просто сделать. Старший лейтенант непрерывно внушал себе, что он не должен бояться трудностей и опасности. Может помешать начальник штаба, эта бывшая штабная крыса десятого полка, бумажная моль. Начштаба может связать его, Рейнопа, по рукам и ногам. Рейноп не собирался пережидать бой где-нибудь в блиндаже или в убежище. Он должен попасть на передовую. И он сумеет подстроить так, что его пошлют в части с оперативным заданием. Если начальник штаба — каким чудом этот лейтенант, ставший теперь майором, превратился в коммуниста? — своими глупыми распоряжениями будет мешать его намерениям, он найдет помощь у командира полка. Полковник любит, когда штабные офицеры находятся в подразделениях.
Усиливающийся орудийный гул волновал Мати Рейнопа. Он не знал всех подробностей, но предполагал, что под Великими Луками идет сражение, которое окажет значительное влияние на весь ход войны. Завтра они выйдут на подступы к городу. Рейноп радовался, что их дивизию посылают не против окруженного немецкого гарнизона, а на открытый фронт. Немецкое военное руководство, несомненно, бросит сюда дополнительные силы, чтобы перекрыть прорыв Красной Армии и освободить свои войска из кольца окружения. Там, где-то между Великими Луками и Новосокольниками, состоится бой, которого ждет старший лейтенант.
— Политрук сегодня чудной,— заметил Тяэгер Рюнку.
— Знает, что нас ожидает,— сказал Вийес.
— Ты, трус, придержи язык! — хрипло прошептал Рюнк.
Ожидали молча.
Немного погодя Тяэгер начал снова. Он шептал так тихо, что его слышал только Рюнк:
— Не терплю ползать по снегу и замерзать в окопах. Человек не должен, как скотина, рыться в земле. Мне претит все, что я должен теперь делать. Разве это человеческая жизнь? Разве для этого мы существуем Нет. И все же я делаю это. Почему? Потому, что я не могу иначе. Я был бы в своих глазах последним подонком, если бы сейчас грел свою задницу в углу. Ты как-то спросил у меня, ненавижу ли я фашистов. Я их страшно ненавижу, Отто. За мучения и трудности, которые приносит мне каждый новый день. Я бы своимл руками задавил Гитлера. Ей-богу. Как подумаю, что в то время, как мы здесь барахтаемся во льду и снегу, фрицы форсят на улицах Таллина, у меня дыхание спирает. Тогда у меня такая злость, что...
На этот раз Рюнк не приказал ему замолчать.
Рассветало. Сейчас выяснится, заметили их или нет.
Тяэгер по-прежнему ощущал потребность говорить. Он подвинулся еще ближе к Рюнку и зашептал ему на ухо:
— Помыться хочется. По-настоящему. Грешное тело мечтает о горячем полке и мягком березовом венике.
— А здесь разве пару мало! — проворчал Рюнк.
И как бы в подтверждение его слов над их головами просвистела пулеметная очередь.
У Вийеса едва не остановилось сердце.
— А у тебя бока не чешутся? — спросил Тяэгер. Второй очереди не последовало.
— От меня скоро понесет, как от фрица.
— Помолчал бы ты.
Мати Рейноп не мог простить себе двух вещей. Во первых, своего поведения в начале 1941 года. Еще в мае колонель 1 Маймель вызвал его в Пярнуский уезд, на-
Колоне ль — полковник в эстонской буржуазной армии.
мекнул на предстоящие большие события и посоветовал понемногу переходить от пассивного ожидания к делу. Он — ох и дубина же он тогда был! — неправильно оценил соотношение сил. Он не надеялся, что Германия так быстро начнет войну против Советского Союза, и не хотел, чтобы люди из НКВД схватили его где-нибудь в болотах под Пярну. Не верил он и тому, что Эстония будет оккупирована так скоро после начала войны. Во-вторых,— это, по мнению Рейнопа, было совсем нелепо,— он позволил прямо-таки загипнотизировать себя и, как наивный юноша, послушно направился на мобилизационный пункт. Он сделал ошибку, тяжелый, ужасный промах. Теперь он или исправит его, или подохнет. Он должен реабилитировать себя в глазах друзей и общества, в глазах настоящих эстонцев. Колонель Маймель считает его предателем, отец, наверное, поседел из-за него. Но он, Мати Рейноп, еще покажет, что он истинный патриот. Весь эстонский народ заговорит о нем.
Мати Рейноп не питал иллюзий. И по ту сторону линии фронта его ожидают не медовые пряники Сангпуу, о которых любила болтать Кирсти в минуты растроганности, а такой же фронтовой хлеб.
О каком-то нейтралитете мечтают лишь такие, как Кальм, этот сын стрелочника. Мати Рейноп был согласен с политруком в том, что теперешняя война не обычная война между двумя народами, а столкновение двух мировых систем. В этом политруки правы. Рейноп никогда не кривил душой, горячо поддерживая эту мысль. Другое дело, конечно, какая форма общественного устройства ближе настоящим эстонцам. Какая система, в конце концов, отвечает интересам людей, подобных Мати Рейнопу? Тут его понимание резко расходится с убеждениями всех тех, кто летом сорокового года пришел к власти. Запад — это культура, демократия, свободное развитие личности, полное осуществление национальных устремлений эстонцев, европеизация, а восток — варварство, господство массы над индивидом, азиатизация эстонского народа. Союз Англии и США с Россией не беспокоит Рейнопа. По его мнению, это просто хитрая предусмотрительность. При первом подходящем случае группировка сил может резко измениться.
Рейноп был уверен, что Германии не удастся разбить Советский Союз. Неудача немцев под Ленинградом» провал наступления на юге говорят об этом. А Красная Армия, в свою очередь, не в силах освободить территорию, оккупированную немецкими войсками,— это, по его мнению, с предельной ясностью подтвердило ответное наступление под Москвой зимой прошлого года. Когда заключат перемирие, армия третьего рейха будет стоять где-то на линии Нарва — Псков — Минск — Киев — Одесса. Условия мира продиктуют Америка и Англия. Прибалтийские страны сохранят свой суверенитет, как и до сорокового года,— так выгоднее англосаксонскому миру. Польша будет вынуждена отдать значительную часть своих западных областей Германии,— возможно, что Польша получит компенсацию за счет Белоруссии. О том, как сложится положение на Украине, Рейноп не думал.
Мати Рейноп считал себя патриотом, настоящим эстонцем. Еще скаутмастером он воспитывал ребят в националистическом духе, потом, уже командиром взвода, он вдалбливал эти же истины солдатам, отбывавшим воинскую повинность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34