Его сестра Мэгги также не вышла замуж. Отпугнул ли ее косой взгляд отнюдь не обаятельного жениха или что другое, но она, как и брат, тоже испытывала к браку неприязнь; впрочем, не станем вдаваться в поиски причин.
Мистер Уитерингтон был на три года моложе своей сестры, но с некоторых пор стал носить парик—-между прочим, ради повышения комфорта. Все особенности характера мистера Уитерингтона можно описать двумя словами: странность и благодушие. Весьма странным, какими становятся обычно старые холостяки, он был несомненно.
Очнувшись от глубокой задумчивости, мистер Уитерингтон потянул за шнур колокольчика, который дворецкий по строгому приказу должен был привязывать к креслу хозяина всякий раз, когда убирал столовую. Этого он не должен был забывать никогда, поскольку, как заметил мистер Уитерингтон, не стоит подниматься с кресла только ради того, чтобы позвонить. В то же время он немало размышлял о том, какие преимущества и какие неудобства появились бы в его жизни, будь у него дочь лет восьми, которая дергала бы вместо него шнур колокольчика, переворачивала страницы газет, вырезала из них новые рассказы, тем самым освободив его от этих тягостных занятий. Однако, вспоминая всякий раз, что дочь не может пребывать постоянно в одном возрасте, он приходил к выводу, что она скорее нарушила бы его комфорт, чем способствовала ему.
Подергав шнур колокольчика, мистер Уитерингтон снова погрузился в свои размышления.
Джонатан, так звали дворецкого, не заставил себя ждать, но, увидев своего хозяина в состоянии глубокой задумчивости, замер у двери —прямой, с лицом унылым и вытянутым, как у похоронного служителя, оказывающего последнюю услугу почившему.
Мы оставим на время мистера Уитерингтона наедине со своими мыслями и коротко расскажем историю Джонатана, стоявшего неподвижно.
Джонатан Трапп служил сначала рассыльным, затем стал лакеем, достигнув тем самым довольно сносного положения, а потом был взят дворецким в дом старого мистера Уитерингтона. Будучи уже в новой должности, Джонатан внезапно и страстно влюбился. Ни его самого, ни его возлюбленную, которая прислуживала некой леди в одном из соседних домов, не остановили печальные примеры подобных поступков, совершенных другими. Они предупредили хозяев о своем уходе и вступили в брак.
Как и большинство супружеских пар их сословия, отказавшихся ради брака от своих мест, они открыли пивную. Хотя, по правде говоря, бывшей служанке, ставшей женой Джонатана, была по душе идея стать хозяйкой харчевни. Но она поддалась уговорам мужа, приведшего в качестве довода, что, мол, не так просто заставить сытого поесть, в то время как многие, отнюдь не жаждущие, всегда желают промочить горло.
Был ли правильным этот довод или нет, судить трудно, но достоверно известно, что их предприятие не увенчалось успехом. Предположительно потому, что стоило посетителю взглянуть на прямую, длинную, сухую фигуру хозяина заведения, как у него пропадала жажда, поскольку многие склонны прямо связывать предполагаемое качество пива с красной физиономией и приятной полнотой фигуры хозяина и не искать хорошего напитка там, где он являет собой наглядную картину голодного благочестия.
Увы, многое в этом мире воспринимается лишь по внешнему виду. И поэтому Джонатан с его внешностью, напоминающей о покойнике, вскоре совершенно разорился. Но, как это нередко бывает, то, что явилось причиной краха Джонатана в одном деле, в другом стало для него источником средств существования. Дело в том, что он привлек внимание некоего предпринимателя, снискавшего себе известность доскональным знанием похоронного дела, который, оценив своеобразную внешность Джонатана, тут же предложил ему место могильщика, поскольку Джонатан был одного роста с его сводным братом и мог составить с тем хорошую пару.
Джонатан довольно скоро утешился по поводу потери нескольких сот фунтов, поскольку по роду своей новой службы должен был теперь оплакивать тех, кто, умерев, потерял тысячи.
И когда он, бывало, стоял у роскошных дверей фамильных склепов граждан, которые прошли эти врата по пути в мир иной, его величественно-скорбная, словно у кладбищенской статуи, манера держаться и вытянутое, унылое лицо нередко являли разительный контраст с лицемерной скорбью наследников.
Многих проводил Джонатан в последний путь; проводил он туда и свою жену. Однако все бы ничего, если бы однажды не ушел из жизни и его хозяин. Джонатан не плакал, но на его лице была написана немая боль, когда он опускал своего благодетеля в его последнее узкое прибежище. Возвратившись с кладбища, за кружкой портера в память о почившем, он сидел в кругу своих товарищей угрюмый, словно ворон на крыше катафалка. И не зря: Джонатану пришлось расстаться с работой, которая кормила его, потому что никто из гробовщиков не взял его к себе, поскольку не мог найти ему подходящего по росту напарника.
Оказавшись в столь бедственном положении, Джонатан вспомнил наконец о молодом Уитерингтоне; ведь он некогда служил у его отца и матери, проводил обоих в последний путь и поэтому считал, что за эти заслуги может на что-то рассчитывать.
На счастье Джонатана, как раз в это время тогдашний дворецкий богатого холостяка намеревался совершить точно такую же глупость, какую он сам совершил в свое время,— должность оказалась свободной, и Джонатан получил ее. При этом он твердо решил уберечься от прежних ошибок и никогда больше не вступать в связь со служанками. Позднее в его поведении все более стали заметны манеры привычно скорбного могильщика, которые он, считая их хорошим тоном, демонстрировал при всяком удобном случае, что затем вошло у него в привычку. С тех пор он уже разучился давать волю радостным чувствам, за исключением тех случаев, когда замечал у хозяина приподнятое настроение, делая это, однако, скорее из чувства долга, чем от чистого
сердца.
Для сословия, к которому принадлежал Джонатан, он имел неплохое образование, а так как во время службы в похоронном бюро запомнил все латинские изречения, начертанные на катафалках, и их значение, то со временем наловчился вставлять их в свою речь при подходящих обстоятельствах.
Но возвратимся к нашей истории.
Джонатан все еще стоял у двери, держась за ее ручку.
— Джонатан,— произнес наконец после длительной паузы мистер Уитерингтон,— мне хотелось бы просмотреть еще раз последнее письмо из Нью-Йорка. Ты найдешь его на моем туалетном столике.
Джонатан вышел, не проронив ни единого слова, и появился
снова уже с письмом.
— Я давно жду прихода этого корабля, Джонатан,— пояснил мистер Уитерингтон, разворачивая письмо.
— Да, сэр, давно уже. Tempus fugit, время летит,— отвечал дворецкий низким голосом, опустив очи долу.
— Надеюсь, Господь не допустит, чтобы с ним произошло несчастье,— продолжал мистер Уитерингтон.— Но что, если моя бедная кузина и ее близнецы лежат, покуда мы тут беседуем, на дне морском?!
— Да, сэр,— отвечал дворецкий,— море хоронит многих, лишая этим честного могильщика его заработка.
— Клянусь кровью Уитерингтонов! Если у меня не будет наследников, то мне придется жениться, но тогда с комфортом будет покончено!
— Брак не способствует комфорту, сэр,— эхом откликнулся Джонатан.— Моя жена тоже умерла. In coelo quies, покой на небесах!
— Будем, однако, надеяться на лучшее. Но эта неизвестность доставляет столько неудобств,— заметил мистер Уитерингтон, прочитав письмо по меньшей мере в двадцатый раз.— Ну, ничего, Джонатан, а сейчас я хочу, чтобы мне принесли кофе.
Мистер Уитерингтон остался один и снова устремил свой взгляд в потолок.
Итак, мистер Уитерингтон упомянул кузину. Это была женщина, которая снискала его искреннюю благосклонность. Она тоже пренебрегла своим высокородным происхождением и, не внимая тому, что ей внушали родители, вышла замуж по любви за молодого пехотного лейтенанта. Ничего дурного в его родословной не было, но что касалось материального положения, то здесь было над чем подумать, поскольку оно ограничивалось лишь жалованьем младшего офицера. К тому же после обзаведения семьей расходы увеличились. Не лучше обстояли дела и у самой Сесили Уитерингтон, правильнее Сесили Темплмор, поскольку в день свадьбы она сменила фамилию. Следствием всего этого явилось то, что их счет у полкового интенданта (а жили они в казарме) за несколько недель достиг угрожающих размеров. Тогда Сесили обратилась за помощью к своим родственникам, но получила вежливый ответ — в том смысле, что она умирает с голоду только благодаря самой себе. Так как это нравоучение мало что принесло ей и ее семье, она написала письмо своему кузену Энтони. Тот ответил, что ее появление вместе с мужем осчастливило бы его, что они могли бы осесть на жительство в Финсбури-сквер и питаться за его столом. Лучшего нельзя бы и придумать, но одно обстоятельство воспрепятствовало исполнению этого желания. Полк, где служил мистер Темплмор, квартировал в одном из городков Йоркшира, находившемся на довольно значительном удалении от Финсбури-сквер, и его появление каждое утро к смотру в девять часов, даже если бы он позавтракал у мистера Уите-рингтона в шесть, было невозможно. По этой трудной ситуации состоялся обмен многочисленными письмами, и в конце концов стороны пришли к соглашению, что мистер Темплмор продаст свой патент офицера и со своей хорошенькой женой переберется к мистеру Уитерингтону. Темплмору такой вариант пришелся по сердцу — он посчитал куда более привлекательным являться в девять часов утра к превосходному завтраку, чем к военному смотру.
Однако мистер Темплмор был горд и обладал твердым характером, что не позволяло ему вести праздный образ жизни. После двухмесячного пребывания в уютном доме, где у него не было никаких забот, он откровенно поделился своими сомнениями с мистером Уитерингтоном и просил его содействия в получении возможности самостоятельно зарабатывать средства для приличного существования. Мистер Уитерингтон стал возражать, подчеркивая, что Сесили его кузина, а сам он приняв твердое решение оставаться холостяком. Но Темплмор прочно стоял на своем, и тогда, не очень охотно, мистер Уитерингтон уступил.
В ту пору некоему известному торговому дому требовался компаньон, который мог вести дела фирмы в Америке. Мистер Уитерингтон ссудил Темплмору нужную сумму, и спустя несколько недель тот вместе с женой отправился че)ез океан в Нью-Йорк.
Мистер Темплмор был деловым и рассудительным человеком. Дела у него шли успешно, и он с женой уже подумывал о том, чтобы через несколько лет вернуться с хорошим достатком на родину. Но на втором году их пребывания в Америке разразилась эпидемия желтой лихорадки, и среди тысяч жертв этой болезни оказался сам мистер Темплмор. Он умер три недели спустя после того, как его жена родила близнецов...
Миссис Темплмор встала с кровати вдовой и матерью двух премиленьких мальчиков. Место Темплмора в торговом доме оказалось занятым, и мистер Уитерингтон предложил кузине покровительство, которое она охотно приняла. Через три месяца она была готова к отъезду и отплыла со своими детьми, находившимися на руках чернокожих кормилиц, и с Коко, черным слугой, на борту прекрасного корабля «Секэшен», направлявшегося в Ливерпуль.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Шторм
Тем, кто с набережной в Нью-Йорке видел, как «Секэшен» поднимал паруса, никогда бы не пришла в голову мысль о печальной судьбе красавца корабля. Еще меньше об этом думали те, кто на нем находился.
...Три дня дул северо-западный штормовой ветер, загнавший «Секэшен» в одну из бухт Бискайского залива. Наконец около полуночи шторм стал понемногу стихать. Капитан, остававшийся до этого на мостике, вызвал к себе первого помощника.
— Освальд,— начал капитан Ингрэм,— ветер стихает, и я думаю, что к утру опасность минует, Я хочу прилечь на пару часов. Разбуди меня, если произойдут какие-либо изменения.
Освальд Баррет, прежде чем ответить, изучающе осмотрел горизонт. Затем, глядя в подветренную сторону, он произнес:
- Я не понимаю вас, сэр. С подветренной стороны я не вижу ни одного признака прояснения погоды. Затишье указывает как раз на то, что вскоре шторм разразится с новой силой.
— Он продолжается уже третий день,— возразил капитан Ин-грэм,— а дольше летние штормы не длятся.
— Да,— отвечал первый помощник,— если они не разражаются снова после того, как прекратятся. Если бы все было по-вашему, сэр! Но то, что мы вновь столкнемся с ним, ясно так же, как то, что в Вирджинии водятся змеи.
— Ну, что же,— ответил капитан.— Будьте внимательны, Баррет, и не покидайте палубы, даже чтобы разбудить меня. Можете послать матроса.
Капитан спустился к себе в каюту. Освальд взглянул на компас, перекинулся несколькими словами с матросом, стоявшим у штурвала, проверил помпу, набил табаком трубку и принялся рассматривать небо, затянутое тучами.
Одна из туч, самая мощная, закрыла небосклон с подветренной стороны до самого горизонта. Освальд заметил, как дальнюю черноту неба прорезал слабый блеск молнии. За первой вспышкой последовала вторая, более яркая. Ветер вдруг стих, и «Се-кэшен» выпрямился. Но тут же ветер вновь завыл, и корабль снова уткнулся в волны. За новой вспышкой молнии последовал отдаленный рокот грома.
— Самое плохое позади, сказали вы, господин капитан? Мне кажется, что все только начинается,— проговорил Освальд, продолжая наблюдать за небом.
— Как там у нас дела, Мэтью? — спросил он штурвального.
— Руль прямо!
— Этот фыркающий парус надо убрать во что бы то ни стало,— продолжал первый помощник капитана.— Спускайте его, ребята! Ниже! Спускайте полностью! Крепче держите шкот, пока он не будет внизу! Иначе его хлопки могут напугать леди, находящуюся на корабле. Клянусь, если у меня будет когда-нибудь собственный барк, я ни за что не возьму на борт женщину. Ни за какие деньги!
Непрестанное сверкание молний и раскаты грома показывали, что шторм приближается. Ветер взревел, затих, забушевал снова, опять притих, изменил направление на два румба, и промокшие тяжелые паруса провисли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22