ему казалось, что он дает слишком мало и своими подарками обижает их. Он проникся таким доверием к Митухам, что показал им фотографии своих родителей, жены и детей, и у него затеплилась надежда, что окончание войны он встретит в Молчанах, может быть, именно у Митухов. У них было небольшое, но содержавшееся в образцовом порядке хозяйство, хороший фруктовый сад, приличный скот и пара добрых коней, и Калк-бреннер все сильнее ненавидел войну, которая вырвала его из такой же жизни, какую вели Митухи, отняла у него несколько лет. Он нередко давал Митухам советы, помогал и учил более рациональному ведению хозяйства. А в марте и апреле все чаще заводил с инженером Митухом разговоры о том, чтобы дожить до конца войны в Молчанах.
— Я бы вам не советовал,— сказал ему однажды инженер.— Это небезопасно. Вам тогда не удастся вернуться под Катцен-Гебирге.
— Я понимаю, что вы имеете в виду, герр инженер.— При этом на круглое лицо Калкбреннера всегда набегала тень.— Чья вина, тому и заботы. У нас, немцев, и вины,
и забот — ужас! Но для меня меньше всего забот было бы здесь. Я останусь. Не у вас, нет. Но конца войны дождусь тут. Послушайте, герр инженер! Я такое сделаю, что даже русские меня не тронут. И в плен не возьмут. Да еще сами в Гартан привезут!
— Дело ваше.
— Вы мне поможете?
— Я — вам?
— Да,— сказал Калкбреннер с добродушной улыбкой.— Вы должны мне помочь. Я ведь знаю — вы куда-то отправляете продукты. По-моему, партизанам. Помогите мне. Я прошу вас только дать мне гражданскую одежду. Больше ничего. Но и я вам кое в чем помогу, потому что мне хочется дожить до конца войны здесь.
Калкбреннер уже все продумал и приготовился действовать по своему плану. От инженера Митуха он получил старые белые суконные порты, не первой свежести белую полотняную рубаху, потрепанный парусиновый пиджак и дырявую шляпу, и все это висело на гвозде в конюшне Митухов. Взамен в первую среду апреля он передал инженеру Митуху украденную взрывчатку. «Ага, вот она, одежда,— приговаривал он в темной конюшне,— все будет хорошо».
— Спасибо вам, герр инженер!
— Не за что.
Калкбреннер ликовал.
Но война закончилась в Молчанах совсем не так, как рисовалось Калкбреннеру.
Адам Митух, брат инженера Митуха, поспешно натянув темно-синие брюки, темно-синюю рубашку, старый коричневый пиджак и шапку, схватил старое зимнее пальто и попоны, выбежал из дома и бросился в конюшню, а в доме началось движение. Адам запряг лошадей в повозку, прошел садом, подрубил топором новую ограду и повалил ее, потом дорогой в глубокой выемке вдоль Петровой Залежи бесшумно, потихоньку выехал за околицу.
Дорога, местами подсохшая, но кое-где раскисшая после недавних дождей, скрадывала грохотанье повозки. Лишь по звяканью петель и звеньев на бороне можно было догадаться, что по полю движется телега.
Время от времени Адам то ногой, то рукой, то кнутовищем проверял, все ли взял. Все было на месте. Борона — ее можно пустить в ход и по невспаханному, если лихо придется, в суме полкаравая хлеба и кусок сала, для коней
в телегу брошено клеверного сена, сечки и овса, жестяное ведро для воды и попоны. Под левой ногой топор.
В это раннее апрельское утро молчанцев мучил холод и страх. Люди украдкой бегали из дома в дом, шептались, и не успел Адам выехать, как вся деревня была в курсе последних слухов.
— Русские вот-вот будут здесь!
— Их танки уже в Млынской, Боровцах, Адамовцах!
— Господи боже!
— Пушки бьют по нашим землям! Немцы собираются удирать!
— Надо коней и телеги уводить в поле, там спрятать, а то немцы все заберут! Ни одной подводы не оставят. Далеко ли они уйдут на своих облезлых клячах да на трех легковушках?
— Конечно, и мужиков, и скотину заберут! Немцам деваться некуда, они все порушат, мужиков и коней постреляют. Чтоб русским ничего не досталось!
— Боже мой, боже мой!
— Закопать бы что из добра...
— Ох, господи, да ведь некогда!..
Кто мог, тайком уходил из Молчан в поле.
Недалеко от опустевшей шталевской виллы, где по- прежнему горел оставленный Гизелой Габоровой свет, в новом здании школы размещалась немецкая комендатура.
Обер-лейтенант Шримм стоял за учительским столом на возвышении, когда-то натертом до блеска, а теперь затоптанном сапогами и солдатскими ботинками. Высокого роста, он очень прямо держал свою большую голову с черными густыми, гладко зачесанными волосами под новенькой пилоткой. На столе перед ним лежала военная карта молчанских окрестностей, разные бумаги и списки владельцев упряжек.
— Старосту ко мне! — рявкнул он двум дежурным солдатам.— Немедленно!
Погасло электричество.
Солдаты зажгли свечи.
Шримм взглянул на часы на левом запястье. Время близилось к четырем.
Солдаты привели старосту Штефана Шимко, но из того, что кричал ему Шримм, насмерть перепуганный Шимко не понял ни слова. Шримм сел и стукнул кулаком по столу, так что гул передался от стола половицам, а когда оборвался отчаянный крик Шримма, заговорил низкорослый, тощий и сутулый солдатик (веки у него были намазаны белой мазью); по его словам, Калкбреннер знает в Молчанах какого-то инженера, владеющего немецким языком.
— Что? — оторопел Шримм.— Что за инженер? Что он здесь делает?
— Не знаю, герр обер-лейтенант,— ответил солдатик,— только Калкбреннер говорил...
— Где он живет? — перебил Шримм. Им овладела злость на Гизелу Габорову. Она с самого начала отказалась быть переводчицей в его сношениях со старостой и местным населением, отчего и контакты между гарнизоном и Молчанами свелись только к добыванию соломы да сена для лошадей. Стерва! Сколько дел он проморгал из-за нее! Из-за нее же не удастся уничтожить мост, заблокировать дорогу из Рачан.— Где живет этот инженер?
— Это инженер Митух,— угодливо подсказал сам не свой от страха староста Шимко, желавший быть полезным Шримму.— Он живет там...
— >Л^а8? — тихо переспросил обер-лейтенант Шримм.— 1п§етеиг МЫасЬ?1
— Гут,— ответил Шимко,— Митух, гут. Он самый!
— Привести его! — приказал Шримм солдатам.— Инженера Митуха ко мне!
У Митухов с той минуты, как Адам с лошадьми и подводой ушел через сад в поля, воцарилась напряженная тишина. Адамова жена Бета молча обходила деверя, но, когда он вернулся из конюшни после разговора с Калк-бреннером и принялся шнуровать ботинки, она остановилась у него за спиной. Стояла и смотрела на его широкую спину.
— Зачем ты послал Адама в поле? — тихо спросила она.— С ума сошел?
— Чтобы его немцы не забрали и не оставили вас без подводы и лошадей.
— А если его убьют? Поля уже под обстрелом.
— Не бойся, Бетка, ничего не бойся! Пушки туда не достают. Ничего с Адамом не случится. Я помогу тебе с детьми. Для того и остался. И мать нельзя тут бросить.
— Много ты знаешь...— сказала она презрительно и тряхнула головой, так что концы теплого голубого платка затрепыхались под подбородком.— Много ты знаешь, случится с ним что или не случится! Из-за тебя весь дом в страхе! Зачем ты дал этому немцу старую одежду? Шел бы сам подыхать вместе с партизанами. Дом ради них разоряешь.
— Тихо! — обернувшись, прикрикнул он на Бету.— Замолчи!
Вошли двое солдат.
— Здесь живет инженер Митух? — спросил один из них.
— Это я.
— Пойдете с нами! Начальнику нужен переводчик!
Бета с ужасом смотрела вслед солдатам, уводившим
деверя. Ишь вышагивают...
Что им надо? Митух шел между ними и мысленно перебирал подробности своей жизни в последнее время. Откуда они о нем узнали? А тут еще Бета кричала, чтобы он шел подыхать с партизанами... Столько-то и они поймут, а может, и поняли... Он думал о брате Адаме, о невестке, об их детях, вспомнил про мать и испугался, как бы в последнюю минуту не случилось беды. Он не партизан, но попробуй докажи это немцам! У них каждый — партизан, дома его тоже считают партизаном, да и по деревне про него говорят уже «Митухов партизан», а не Митухов инженер или Митухов Йожо... Дома он слыл партизаном, потому что для них все, кто участвовал в восстании против немцев, были одного поля ягода. Во время восстания немцы разбили его роту в Восточной Словакии, и все потому, что их командир, сотник Михал Байзик, в тамошней, непостижимой тогда неразберихе перебежал к немцам и сдал им свой полк. Потом Митух выпросил в Стакове у одной перепуганной хозяйки одежду — белые суконные порты, белую полотняную рубаху и потрепанный парусиновый пиджак,— нахлобучил на голову дырявую шляпу, снял с яблони чью-то косу и так, с косой, сумел пройти почти через всю Словакию до самых Молчан. Завидев немцев, принимался косить что попало — картофельную ботву, коноплю. В Молчанах его считали человеком с головой, ведь он не попался немцам в лапы и вовремя дал деру из армии. К тому времени в армии царили измена и хаос, она развалилась сама собой... Никто не пенял ему, что он отсиживается в Молчанах, никому до него не было дела, многие о нем вообще не знали, потому что днем он не выходил со двора. Восстание он расценивал как бессмысленную и вредную затею, отрекся от него и жил своими интересами. Мало кто знал о нем. Пожалуй, только Гизела Габорова (с января он начал похаживать к ней), староста Шимко да его работник Колкар1, сын вдовы Платенички. Его прозвали так потому, что он мальчишкой ставил кегли в молчанском кегельбане. С конца января Колкар ходил к инженеру Митуху за провиантом для партизан на Кручах. Кто же его выдал? Колкар? Староста? Гизела? Кого-нибудь из них схватили?.. В школе он первым делом огляделся вокруг, ища Колкара. А что с Калкбреннером...
— Н-ну-с! — с ходу закричал на него обер-лейтенант Шримм.— Чем вы тут занимаетесь? Давно вы здесь?
— Давно. Я сюда эвакуировался.
— Вот как? Откуда?
— Из Восточной Словакии, из Михаловцев.
— Ага! Михаловцы! — Кто из них лжет? Гизела или этот негодяй? Скорей всего, соврала Гизела, чтобы поскорее удрать на машине. Этого мерзавца надо было давно расстрелять!
— Итак, прошу вас...
— Михаловцы уже...
— Ну конечно! Прошу вас...— Шримм указал грязным пальцем на старосту Шимко,— спросите его, почему...
Инженер Митух, кляня в душе Гизелу Габорову (с которой вынужден был расстаться, когда на шталевской вилле обосновался Шримм) и ненавидя Шримма, с непроницаемым видом выслушал и, повернувшись к дрожащему старосте, стоявшему перед учительским столом в сапогах, новых коричневых брюках и пальто, со шляпой в руке, перевел вопрос, почему тот не оповестил хозяев, чтобы к четырем часам были поданы все конные подводы.
— Не было приказа, господин комендант.— Староста Шимко пришел в ужас от собственной лжи — ведь приказ он получил и самолично передал общинному служителю Порубскому. Задрожав всем телом, он чуть поднял руку со шляпой.— Если б отдали приказ...
— Что он говорит? — торопил Шримм инженера.— Что сказал староста?
— Он не получил вашего приказа.
— Что-о? — Обер-лейтенант Шримм побледнел.— Что? Не получил?
Наступило молчание. На свечах колебались язычки пламени. По стенам и в углах скользили огромные тени солдат. Слышался только истошный рев голодной скотины.
Оконные стекла раз и другой продребезжали, а двери затряслись от взрывов.
Как же это? Потом Шримм снова обрел способность рассуждать хладнокровно. Значит, Калкбреннер не доставил старосте приказ оповестить владельцев упряжек, чтобы до четырех утра все конные подводы были поданы к комендатуре? Калкбреннер — и инженер Митух? Может, Гизела все же сказала долю правды? Хотя и соврала про инженера Митуха? Шримм тупо смотрел перед собой. Приказ черным по белому был отпечатан на машинке. Перепечатывала Гизела. Почему же Калкбреннер его не доставил? Все было сделано вовремя — приказ он отдал после распоряжения из штаба полка: собрать в Молчанах все конные подводы, погрузить оружие и снаряжение и к одиннадцати прибыть в Ракитовцы! Отряд Колпинга уничтожит мост на дороге в Большие Гамры, Лип- ник и Черманскую Леготу, заблокирует дорогу из Рачан! Остатки его подразделения будут отступать на машинах, по возможности и на машине Колпинга! Оба приказа были яснее ясного, как же получилось, что?..
Действительно, в приказах все было ясно, но для Шримма война завершалась в Молчанах совсем не так, как он себе представлял.
— Калкбреннера сюда! — заорал Шримм унтер-офицеру.— Срочно доставить!
— Слушаюсь, герр обер-лейтенант!
Калкбреннера!.. Нахлынувший страх придавил инженера Митуха, колени у него подломились, но он устоял и выпрямился. Кровь стучала в висках. Его мучили угрызения совести. Что он наделал! Он дал Калкбреннеру, взамен за украденную взрывчатку, старую одежду, в которой после разгрома своей роты добрался из Стакова до самых Молчан. Взрывчатку через Колкара переслал партизанам с наказом взорвать железнодорожный путь. Немцы не смогут уничтожить железнодорожное полотно, не смогут отступить организованно, в панике побегут. Но солдаты застигнут Калкбреннера, пока он переодевается. Или уже переодетым. Куда Калкбреннер спрячет винтовку, униформу и все прочее? Где спрячется сам? В конюшне под настилом, как намеревался? Но там не спрячешься, яма полна навозной жижи. Что, если солдаты схватят его, найдут вещи?.. Бедная мама, Бета, дети, Адам в поле... Мозг, сердце, кровь у Митуха запульсировали в такт той величественной минуте, когда одно уходит, другое приходит не только в Молчанах, но и в нем самом. Вероятно, так и должно быть! Видимо, иначе и быть не может! У Митуха перехватило горло. Без всяких усилий избавиться от немцев и от всего, с ними связанного, избавиться от страха — без труда, без жертв, вот было бы... Вот был бы ужас... Жить с дарованной, ниспосланной свободой, без уважения к самому себе... Нет, надо искупить месяцы бездействия и лени, проведенные в Молчанах, с Гизелой!.. Величие минуты — грядущий перелом — наполняло его душу тревогой, и он с трудом, словно сквозь шум прибоя, слышал обер-лейтенанта Шримма.
Шримм старался за резкостью тона скрыть страх.
— Пусть староста без лишнего шума и не привлекая внимания немедленно даст знать хозяевам упряжек, чтобы они подали подводы к комендатуре!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11