Где-то ведь должен же обретаться сирота. Не верит она сама и в то, что к ней, старухе, прицепится эта болезнь. Что и говорить, доктора же признали парня здоровым. Кто бы взял его в школу, если бы у него заметили хоть единственное пятнышко на теле. Зря боятся люди. Вот хотя бы госпожа Стейнбах, у мужа которой хараский торговец Мете шьет одежду, уже не посылает со служанкой ей, Лийзе, свое белье для стирки. Может, Мете...
— Я сам рассказал об этом директору в первый день!
— Нет, директор человек деликатный и разумный, он не пойдет говорить об этом мамаше Стейнбах. Я думаю, что между ними вообще не было разговора об этом. И что ты сам таким хорошим хочешь быть, на весь свет трубишь о болезни матери?! Такие вещи, по возможности, надобно держать про себя.
— Разве сказать директору — это значит на весь свет?
— Ну, никто тебя не принуждал исповедоваться ему. О матери все директору выложил, а если ты сам какие-нибудь штуки выкинешь, что, тоже пойдешь признаваться директору?
— От школьного врача услыхал бы. Мы с Яаном под наблюдением врачей. Доктора должны друг друга извещать о нас. Два раза в год осматривают. Если увидишь что подозрительное на себе, должен сразу пойти сказать врачу. Люди должны и сами заботиться, иначе эту болезнь не одолеть.
— Все это потому, что ты сейчас себя считаешь здоровым. А когда что-то пристанет, не будешь так уж горячо заботиться и думать о других.
— Вот я и говорил директору, а если что пристанет ко мне, я, может, не осмелюсь сам идти к врачу... Чтобы другие были предупреждены заранее.
— Разве что этак,— говорит Лийза, беря утюг и раздувая его, так что зола и дым вылетают из трубы.— Да, это так, но... нешто каждый должен свой уголь раздувать, свои болячки трогать...
Что хотела сказать этим Лийза, Пауль не понял. Он только сообразил, что сказано было не в похвалу ему. Но и прямой хулы он ни сейчас, ни впоследствии не почувствовал в словах хозяйки. Разве что о болезни своей матери он не умолчал, «раздул угли» какие-то. Но это был его долг. Ему было невыносимо думать, что директор узнает это от врача, а его одноклассники услышат от какого-нибудь разряженного, как торговец Мете, маменькиного сыночка. Как директору, объявил он сам об этом и старосте своего класса, неторопливому пареньку из Кырквере.
— Слушай, Лайд, почему ты держишься в стороне от других?— спросил его в первую же неделю староста.
— Моя мать умерла в прошлую осень в Ватку, неохота с другими сближаться.
В хараской школе впервые говорить о матери было ужасно тяжело. Теперь же, когда он считал это своим долгом, было тоже тяжко, но не так, чтобы это повергало в отчаяние...
Староста класса был прав: он не дружил с одноклассниками. Но ему было по душе, когда другие ученики искали его общества. Это бывало, когда кому-то хотелось, чтобы ему подсказали во время контрольной работы. Ничего лучшего нельзя было и представить, чем взгляд Тапурлы Тони, брошенный через ряды парт: «Пауль, помоги!» Но чтобы действительно помочь, приходится заранее перерешать дома все задачки по математике, которые в книге, а не только те, что учитель задаст на следующем уроке. Ведь никогда не угадаешь, какие уравнения дадут во время контрольной работы.
Не он единственный в классе зубрил все задания, но едва ли кто другой делал это так старательно и последовательно, изо дня в день, неделя за неделей, из класса в класс. К тому же его голова вряд ли была самой светлой, когда речь шла о таких предметах, как математика и физика. Но именно в этом и Тони, и другие ждали его подсказки. Прээдик Каазик, рыбацкий сын из Сырве, схватывает математику на лету, но ему неохота возиться с этой «пустяковиной». Пауль же возится и понемногу начинает даже любить этот «холодный» предмет. Языки, которые запоминаются легче, не так для него понятны. Но все больше приковывают его внимание история, естествознание, вероучение и география. Помимо обычного школьного курса он прочитал все, что можно было найти по этим предметам. А самым блаженным для него было сидеть за пианино в музыкальном классе. Что из того, если учительница фортепьяно, хрупкая молодая барышня, сердится на то, что у него жесткие, негибкие пальцы? Что из того, если у двух девушек, которые брали уроки музыки и у которых дома есть пианино, пальцы так и скачут по клавишам и флейты поют в руках? Смог бы играть и он, будь у учительницы терпение. Уроки начинаются утром, в восемь, но уже в шесть приходит уборщица и открывает двери школы. Почти два часа можно утром сидеть за пианино, он никому не мешает, и — пальцы уже бегают по клавишам.
Помимо школьного врача, перед которым он должен стоять осенью полуголым, его два раза в год основательно осматривает городской врач по кожным и половым заболеваниям. Половые заболевания и — проказа? Первыми заболевают, считает Пауль, легкомысленные люди, для которых нет ничего святого, а проказа... какое было касательство у матери к половым болезням! И все же от кого-то она заразилась... Не от отца ли?! Отец плавал на корабле в южных странах, бывал на пристанях, а там такой хворью болеют гораздо больше, чем здесь. Отчего заболела мать, не знает никто и никогда уже не узнает. Одно наверняка: он не должен вести половую жизнь, тогда и болезни не надо будет бояться.
То ли из-за подсознательного страха, то ли еще по каким другим причинам он становится зрелым лишь тогда, когда иной сверстник уже предстает перед судом для уплаты алиментов. Но и у него ломается голос, и он уже не мальчик, а молодой человек. И природа сама ослабляет напряжение: порой по ночам он видит во сне очень большую женщину, с которой спит. А однажды ему снится даже Тапурла Тони...
Совсем иначе протекает жизнь брата, Яана.
Дядюшка Нээме не разрешает Яану сменять участок Мяннйку на облигации или взять деньги в долг под залог, чтобы купить боттенгарн и лодочный мотор и приняться за рыбную ловлю. Но Яан глядит в оба, читает все объявления, что появляются в газете, и когда из-за своей беготни за юбками прогорает в дым засольщик кильки Тагавере, Яан за бесценок покупает на аукционе старый лодочный мотор, который испортился еще год назад и теперь ржавеет в сарае. Яан привозит мотор на своей парусной лодке в Весилоо, переносит к дому, перебирает все болты и гайки, собирает снова, но мотор не заводится.
— Выброшенные деньги,— говорит дядюшка Нээме.
Яан сопит, но сдерживается. Приносит книги из хараской библиотеки, проверяет проводку, магнето, карбюратор. Люди сделали мотор, значит, и завести его должен человек. Он подравнивает, пилит, шлифует, весь чумазый от ржавчины и масла, и в один прекрасный день из комнаты домика Мяннйку, превращенного в мастерскую, доносится рокот мотора.
— Завелся,— говорит Сассь из Нээме, принюхиваясь к моторному дымку. Он и радуется, и немножко завидует.
— Деньги, поднятые под ногами,— говорит Яан дядюшке Нээме, который пришел в Мяннику, едва услышав выхлопы мотора, полюбоваться на чудо.— Теперь я могу взять за него вдвое, если не втрое, больше.
Яан открывает помимо входной двери и окна, еще и дверь, ведущую в ригу. Открывает из-за едкого дыма, но, пожалуй, еще и для того, чтобы издалека был слышен голос мотора.
— Крутится, как «Зингер»,— говорит Сассь из Нээме.
Яан уменьшает обороты, увеличивает их, заглушает
мотор.
— Охлаждения нет, еще сгорят поршни, мы же не в лодке.
И еще подгонка станины сверлом и стамеской, и мотор установлен на лодке и на следующую неделю на берегу Тагавере, перевозя на большой шведский пароход опоры для шахт, он оставляет позади несколько парусных лодок. Яан не один с моторкой, их тут тарахтит с десяток — с берега на корабль и обратно, но не у всех моторов такой чистый звук и размеренные такты, как у двигателя Яана.
— Слушай, у тебя, когда к кораблю шли, мотор чихал. Давай я погляжу.
— Ты? Ишь какой умник нашелся!
— Мне что, я и не притронусь к твоему сундуку. Сам зажигание отрегулируй, увеличь опережение. Вот видишь, совсем другой звук.
С этого и началось. У кого плохо отрегулировано зажигание, у кого мелкие неисправности в карбюраторе или магнето. Если бы Яану удалось купить себе сразу же новый мотор, он, пожалуй, никогда не изучил бы досконально все эти части. Перебирая старый мотор, корпя над ним, он до страсти ревниво стал относиться к звуку любого мотора. Не мог молчать, когда его чуткое ухо улавливало в выхлопе фальшивые нотки. Поначалу он сам предлагал помочь устранить изъян, но потом ждущих его помощи стало так много, что он, того гляди, забросит свою работу — возить лес на корабль. Но вот судно погружено и нос его смотрит в открытое море, а лодки, будто щенки, скуля и повизгивая, уходят каждая к своему причалу.
Деньги в кармане, полна бочка с соляркой в лодке, и, уверенный в своем моторе, Яан не заворачивает домой вдоль побережья, а направляется вслед за шведским кораблем, взявшим крепежный лес, и только когда судно пропадает из глаз, он берет курс на маяк Весилоо: верхняя часть его белого пальца еще чуть-чуть видна за выпуклостью моря. Наверняка он вернется до ночи, да и кому он нужен дома... Брат снова занимается в городской гимназии. Матушка Нээме взяла на себя заботу о коровах и овцах. Махнуть бы на все рукой и уплыть за лесовозом! Пауль упорен, он закончит гимназию и без его, Яана, помощи. А если и не одолеет, велико ли счастье должность учителя, из-за которой приходится так много вкалывать.
И Яан, конечно, не меняет курса, дает волю своим мыслям. Никуда он не уйдет из Весилоо, сейчас у него удача, за две недели заработал деньги, которые батрак получает за два месяца. Да и не последний это пароход, прибывший за лесом. Если они этой осенью больше не придут, небось понадобится лес англичанам и в будущем году. Так или иначе, мотор поет в лодке; небось заработаем и на бот- тенгарны.
И в таком добром настроении, строя планы на будущее и суча мысли, как пряжу, Яан замечает суденышко, которое, глядя издали, трудно назвать большой лодкой, а тем более кораблем. Подплыв ближе, он догадывается обо всем. Торговцы спиртом. Крупная лодка с надстройкой и каютой, на корме финский флаг, мотор, пожалуй, в сотню лошадиных сил. Когда такой разовьет полные обороты, за кормой запенится стремительная дорожка. Так и должно быть, не то за суденышком увяжется, как гончие, пограничная стража. Чего он тут кашляет на волнах, за дюжину километров от Весилоо?
Большая горделивая яхта будто притягивает к себе маленькую, дочерна просмоленную лодчонку. Лодчонка сбавляет обороты, подплывает тихим ходом, почти касается борта, будто обнюхивает. Ни одной живой души! Яан делает круг и подходит к тому же месту. Лишь когда он хватает яхту, как говорится, «за жабры» — держится за поручни палубы, открывается люк машинного отделения, и на свет показываются курчавые черные волосы, большие круглые глаза, лицо все в копоти и масле.
— Чего тебе здесь надо?
— Да вот пограничники послали узнать, куда вы грузите свои фляги,— отвечает Яан. Он знает, что беспокоит этих людей.
Человек с волосами негра громко смеется. Смех его такой же жесткий и ершистый, как и его волосы, но в нем не слышится злости.
— Так уж и пограничники! Без них и жить было бы скучно. Но здесь три мили от берега, их власть сюда не распространяется. Или ты, может, сам прибыл за товаром?
Яан отрицательно поводит головой. Сам он не берет в рот ни капли и не одобряет, когда, обходя закон, промышляют среди пьяниц этим адским зельем. Его притягивает к этому красивому судну совсем другой магнит.
— Мотор небось сильный?
— Прикинь сам, сколько сил.
— Ну, скажем, сто?
— Сто — у пограничников. У нас должно быть больше.
— А можно поглядеть?
Курчавоволосый оставляет Яана — посмотреть. Капитан «яхты» и штурман спят в каюте. Машинное отделение — его, моториста, королевство. Зажигание малость барахлило. Погода была тихая, они прохлаждались в нейтральных водах; он стал искать неисправность и, как полагал, нашел ее, но мотор во время починки остыл и не заводился — подсел аккумулятор. Надо завести рукой. Он заводил, аж вспотел весь, рубашка мокрая — мотор все артачился.
— Ты заводил автомобиль ручкой?
— Откуда у меня автомобиль? Хорошо хоть этот мотор купил на аукционе,— говорит Яан.— Сам его оживил.
— Иди погляди и наш. Мотор этот сделан для гоночного автомобиля. Сто пятьдесят сил на полных оборотах.
И Яан всходит на борт — ради того, чтобы взглянуть на мотор, который он никогда не видел. В книгах он читал о таких, но увидеть своими глазами, завести своей рукой — от возбуждения Яан вздрагивает. И когда они потом мчатся с лодчонкой Яана на буксире — она скорее в воздухе, чем на воде,— все кажется ему свадебной гонкой: сто пятьдесят горячих жеребцов в постромках перед телегой.
И подобно тому, как Яан с первого же взгляда влюбляется в мотор, который принадлежит спящему в каюте, одуревшему от водки человеку, у мотора, казалось, тоже возникает приязнь к Яану. И получается так, что когда моторист уезжает на неделю на похороны отца, ста пятидесяти сильная машина поручается заботам Яана. Деньги, которые ему уплачивают в эту неделю, Яан не считает греховными. Не он же спекулирует спиртом. Он заводил, кормил, поил, смазывал и холил эту стальную красавицу. А когда ему, помимо всего, вручили за это пачку денег, что ж, он поблагодарил. Теперь можно было всерьез думать о боттенгарне, о хорошей одежде себе и брату. На теле нет никаких пятен — самому это видно, да и врач осматривал, только вот волосы растут, слишком их много. Щетину с подбородка можно сбрить, спину и волосатую грудь под рубашкой не видать, но что делать с руками? Волосы на
тыльной стороне ладоней, как у обезьяны?.. И не сбреешь их — где это видано, чтобы обривать руки. Пусть уж остаются, ведь говорят, что волосы — к деньгам.
И деньги начинают нравиться Яану, а с помощью этого сто пятидесяти сильного зверя их легче добыть, хотя этой «яхтой» вместе с мотором владеет другой человек.
Однажды в конце октября его отыскивает на Весилоо человек с курчавыми волосами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17