Затем госпожа Лийза наделяет всех подарками.
Девушки-работницы получают отрезы на платье, работники Юхан, старый Март и Прийт — зимние шапки и джемперы. По кругу пошли сласти, все пьют вино и водку — пиво в этом году на хуторе Тапурла не варили. Хозяин отпускает легкие шутки. Тони ловит в радиоприемнике шведские и немецкие передачи, все слушают рождественскую музыку.
Побыв в зале, работники уходят. На хуторе Тапурла требуют, чтобы работали хорошо, но и платят лучше, чем в других усадьбах. И батраки на Тапурле опытнее, чем где-либо. Девушки-работницы здесь легче выходят замуж, и на батраков не гневаются в округе, когда они приударяют за девицами побогаче и поважнее.
Уже одиннадцать часов. Пастора проводят в уютную комнату для гостей, рядом с залой, желают ему покойной ночи, утром его разбудят вовремя, и все будет устроено как надо.
Пауль открывает форточку. Снегопад утих, однако небо по-прежнему неясное, и в комнату втекает влажный холодный воздух. Он закрывает форточку. Потом быстро раздевается и ложится в мягкую чистую постель со многими подушками; он-то привык класть голову пониже. Он оставляет только одну, остальные складывает на стул. И задувает огонь.
Вначале кажется, что в комнате полная темнота, но потом глаза привыкают, замечают контур кровати: из окна, сквозь занавески, падает отраженный снегом свет.
В комнате жарко, одеяло теплое, и Пауль Лайд не может заснуть. Вино все еще шумит в ушах, никак не забыть прикосновений Тони.
Он берет себя в руки и пытается подвести итоги событий этого дня, но выпитое вино смежает глаза, глаза трезвенника.
Никогда еще Пауль Лайд не спал в столь уютной комнате для гостей и никогда не видел такого кошмарного сна, как на этой кровати красного дерева.
Он залез на крест церковной колокольни в Харе и говорит оттуда проповедь: «Придите ко мне все страждущие и обремененные, и я успокою вас!» Ему же самому неспокойно, потому что огромная толпа внизу принимает его слова буквально. Как полчище муравьев, лезут люди по лестницам колокольни и крыше. Среди прочих он узнает кое-кого из прокаженных, которых он ходил благословлять в Ватку. Здоровые держатся от них поодаль, и чем выше карабкаются люди по лестницам и крышам, тем больше среди них прокаженных. И вот уже руки прокаженных хватаются за крест, чтобы подтянуться и стать рядом с ним... И в эту минуту он просыпается.
Он пытается снова заснуть, но едва глаза закрываются, повторяется то же видение, будто отрывок из фильма, который снова прокручивают на экране. И теперь уж он не может смежить веки. Он не верит сновидениям, но знает, что всему своя причина, знает, что «без божьего соизволения не упадет и волос с твоей головы» и никакое сновидение не придет тебе в голову. Или, как говорит Спиноза, в душе нет никакой свободной воли, ее заставляет желать что-то — та или иная причина, которая в свою очередь обусловлена другой причиной, а та в свою очередь еще третьей, и так до бесконечности.
Он считает, что достаточно искушен в психологии, чтобы объяснить себе сновидение, однако же не может схватить сути. Ему вспоминается сон фараона, притча о семи тощих и семи тучных овцах, но и фараон не помогает ему найти толкование сну, не помогают и мудрецы халдейские; лишь израильтянин Иосиф сумел все истолковать. Но где ему искать здесь, в комнате для гостей, на хуторе Тапурла, да еще в полночь, мудреца Иосифа...
Его мысль коснулась пастора Танга, который понимал его и все последние годы торил ему дорогу. Но пастора Танга уже нет в Эстонии, старый Танг уехал к дочери в Австралию и, пожалуй, там останется. Лишь за два дня до отъезда старый пастор доверил ему, молодому пастырю прихода Хара, свою истинную историю, скрывавшуюся под внешней мирской оболочкой.
Пастор Танг родился в приходе Саарде и после окончания университета занял там же место церковного пастыря. Он долго был счастлив в браке, но вскоре после серебряной свадьбы супруга его умерла. Умерла, как говорили люди, от сердечного приступа, на самом же деле сама, своей рукой лишила себя жизни, чтобы избавить свою дочь и мужа от распространенного в народе страха перед проказой, чтобы они не стали жертвами этого страха. Да, жена пастора Танга заболела проказой, но друг пастора, врач, не раскрыл служебной тайны — ему не пришлось помещать в колонию супругу Танга, которая, чтобы утолить боль, «нечаянно» приняла слишком большую дозу люминала. Их дочь, знаток английской филологии, поехала в Австралию и вышла там замуж; и дочь сама, и дети ее здоровы. Танг после смерти жены выставил свою кандидатуру на место пастора здесь, в отдаленном прибрежном приходе, и тоже здоров; при малейшем сомнении он ходит на прием к тому самому врачу-другу, который обнаружил болезнь у его жены. Жизнь клонилась к закату, и он, старый пастор, не чувствовал вины ни перед самим собой здесь, на родине, или на чужбине, ни перед людьми, ни перед богом, что он скрыл истинную причину смерти жены. Но не вернее ли и не нравственнее ли поступать так, как это сделал его молодой коллега — не скрыл болезнь матери даже тогда, когда откровенность стоила ему места школьного учителя?.. И потому старый пастор стал уважать его, Пауля Лайда, потому помогал ему, когда он учился в Тартуском университете, потому предложил поставить его своим преемником здесь, в Харе. В самом деле, без отеческого заступничества он, Пауль Лайд, вряд ли прошел бы на должность приходского пастора — вот и теперь еще, на выборах, против него было немало голосов. Многие богатые прихожане были за другого кандидата, который получил лишь на две сотни голосов меньше. Сейчас, спустя год, дело, конечно, изменилось — сейчас он спит в комнате для гостей на самом хуторе Тапурла.
Но он же не спит — он ворочается на этой кровати красного дерева и не может заснуть. «Придите ко мне все страждущие и обремененные...»
И они приходят, но куда ему их девать — не для всех хватает места и наверху, на кресте колокольни, и в двух- трех кроватях красного дерева в городке Харе. Они приходят даже издалека, из соседних волостей, по воскресеньям, только бы послушать его проповеди. И кое-где в приходских церквах пустуют места, в городке же Харе церковь
набита до отказа. Пробст, отец благочинный, сказал о нем доброе слово; в «Голосе христианина» редактор газеты, один из вождей христианской партии, недавно намекнул, что в следующие выборы он, Лайд, может стать кандидатом в депутаты парламента от здешнего округа. Его слова идут от сердца и затрагивают сердца; возможно, он пройдет в Государственное собрание. Но те, кто отдаст ему свой голос, сами не пройдут в парламент. В Государственном же собрании задают тон главным образом те, кто спокойно спит на кроватях красного дерева, не такие, как он, который ворочается и никак не уснет в их постели.
И зачем он лежит и ворочается с боку на бок здесь, на хуторе Тапурла, почему не спит спокойно в простой кровати, где его будила рано утром Лида?..
Тони? Вечером Тони его заворожила, но после недавнего сновидения в него закралось горькое сомнение. Да, конечно, Тони всю жизнь была желанной, и в мальчишескую пору, и в гимназии. Он затаенно, в сердце своем, мечтал о ней и потом, и все же ему трудно поверить, что Пээтер Гульден разрешит своему единственному дорогому чаду, своей жемчужине, выйти замуж за него, простого деревенского пастора, чья мать была прокаженной. Но, как говорится, любовь совершает чудеса, и если Тони в самом деле любила бы его и если он действительно пройдет в депутаты от христианской партии в Государственное собрание... Несколько пасторов, лидеров христианской партии, занимали даже кресла министров. А выйти замуж за министра не запретит своей дочери даже Пээтер Гульден...
Задремав, он уже видит себя не на кресте церковной колокольни в городке Харе, а в постели своей студенческой квартирки, принадлежащей полной вдове лет пятидесяти, которой он признался, что мать его была прокаженной. Но вдове это нипочем, она кормила и одевала его и даже пошла бы с ним к алтарю, если бы разница в годах была немного поменьше. На следующий осенний семестр он приискал себе новую квартиру, вдова же пустила другого студента.
Во сне он мог спать с Тони, Гретой Гарбо или с Марлен Дитрих... Сейчас же, на Тапурле, где Тони была так близко, он впервые вдруг увидел во сне эту вдову.
— Господин Лайд, не пора ли проснуться?! Пастор Лайд открывает глаза. На него смотрит улыбающийся капитан Пээтер Гульден.
— Хорошо спалось, а? Я еле разбудил вас.
— Спасибо! Такие сны видел. Что, на дворе метет?
— Не просто метель или ветер, а настоящий шторм. Хорошо, что суда в затоне под Кийратси. Только пароход в плаванье, на Средиземном море. Да разве узнаешь, какие ветры там дуют.
— А вечером и... ночью, пожалуй, было совсем тихо.
— Да, началось вдруг, часов в пять. Еще с вечера было пасмурно и странно как-то. Временами ясно, потом ветер подул на юго-восток. Ненадолго совсем перестал — я чувствую ветер даже во сне, привык на корабле,— а потом разыгралась такая вьюга, такой шторм, того и гляди, крышу сорвет. Но это ненадолго.
— Позвольте, который час?
— Семь.
— Ой, спасибо, что разбудили. Я бы сам проспал, пожалуй, до обеда.
— Ничего, успеете. Умойтесь, поешьте, и сразу же в путь. Я сам вас отвезу.
Он уходит и закрывает за собой дверь.
Пауль Лайд одевается. Кто-то ходит в столовой. В минуту, когда дверь открыта, слышны голоса Лонни и Лийзи... И вроде голос... Тони?
Пауль входит в столовую. Он слышит, как госпожа Лийза говорит:
— Тони, иди покажи господину Лайду, где можно умыться.
И она тотчас появляется в двери, красивая, в цветастом утреннем платье. Она плутовато улыбается, подходит к нему.
— Как спалось господину пастору?! Не помешало ли что-нибудь его сну?..
— Спасибо, молодая хозяюшка, все хорошо, только сны были какие-то странные, но теперь уже все забылось.
— Вот видите, надо было, когда проснулись, записать сон.
И, крепко сжимая руку Пауля, она ведет его в слишком роскошную для деревни, но практично устроенную ванную комнату. И уходит. Потом под предлогом, что надо принести полотенце, хотя их в ванной комнате много, она снова приближается к Паулю.
Затем Пауль слышит, как она посмеивается в столовой над Лонни:
— Да, тетя Лонни, нельзя твою взбитую постель доверять холостому господину пастору. Господин Лайд, когда спал на ней, вроде видел странные сны.
Пээтер Гульден приходит на помощь сестре:
— Кто знает, пожалуй, тебя саму и видел? Хе-хе, а может быть, эти сны были почти наяву, хе-хе!
— Конечно, он видел саму Тони и чуть не наяву. Входя в столовую, пастор Лайд видит в ней вчерашний
накрытый угощеньями рождественский стол. Лайд произносит подобающую месту короткую молитву, затем все приступают к еде, весело, шутливо разговаривая.
Кругом сумеречно и бело, сани Пээтера Гульдена, в которых сидит молодой пастор, выезжают из ворот хутора Тапурла. Тони и старый батрак Март поедут позднее, когда на дворе развиднеется. И кругом в самом деле становится светлее.
Хозяин и пастор едут, а десятибалльный шторм бушует и, к счастью, дует с запада, прямо в спину. Вряд ли и лошадь пошла бы против ветра, даже сейчас она поворачивает на извивах дороги, держа голову по ветру. Дорога виднеется плохо, она, неровная, трудная, запорошена пепельно-серым снегом. Местами вьюга занесла старый след, и штормовой ветер сдул с морского льда вешки вдоль дороги. Даже Пээтер Гульден, который ездил между Весилоо и городком Харом, пожалуй, не одну сотню раз, опасается, как бы не заблудиться. К счастью, шторм вдруг замирает, ветер потянул с юга, погода повернула на оттепель. Пастор расстегивает пуговицы на толстой шубе и распахивает полы.
Пээтеру Гульдену этот внезапно утихший шторм напоминает о других, более тяжелых и опасных бурях, которые ему довелось испытать за долгую моряцкую жизнь. О них и о жизни он и толкует в санях с пастором.
Первым судном Гульдена была «Ласточка», единственный унаследованный от деда старый парусник, который только и остался после кутежей отца и дяди. Вначале он плавал на нем матросом, а после окончания училища и сдачи экзаменов — штурманом и капитаном. Пожалуй, и он очутился бы на дне морском, если бы уплыл на «Ласточке» вместе с отцом Пауля Лайда. Море, когда оно ищет жертву, не делает разницы между простым матросом и капитаном-судовладельцем.
Но он недолго был на своем старом паруснике, добивался большего, хотел заработать деньги. Нанял капитаном на «Ласточку» другого моряка, а сам занял место штурмана на одном большом коммерческом пароходе, идущем в дальневосточные воды. Потом стал капитаном на том же судне и заработал хорошие деньги.
Нелегко ему было справиться с ветрами и штормами, да и с собственной командой. Но он справился. И вообще в жизни своей он редко пасовал перед трудностями. На деньги, заработанные на Дальнем Востоке, он в конце концов сам купил пароход, стал плавать на нем капитаном, но потом убедился, что и парусники быстро окупаются, и начал приобретать их. Теперь, когда число судов у него увеличилось, он решил, что самое выгодное — самому вести свое коммерческое дело на берегу, управлять рейсами своих судов.
Пастор Пауль Лайд с интересом наблюдает за отцом Тони, человеком, которого, если будет угодно богу и если захочет Тони, он может заполучить себе тестем. Он слушает рассказ этого плотного человека о том, как тот боролся за свои интересы и какие пережил трудности, и в нем растет симпатия к капитану Гульдену. Ведь если верить его словам, его богатство — это плоды его упорного труда и стараний. Унаследованное от отца имущество в сравнении с нынешним — небольшая доля его добра.
А то, что на кораблях Гульдена заработок команды меньше, чем на судах иных компаний, надо приписать в первую очередь тому, что суда Гульдена устарели, что предложение рабочей силы намного превышает спрос и что приходится вести конкурентную борьбу с прочими судоходными компаниями. Да и должен ведь хозяин получать какой-то барыш, чтобы ремонтировать старые корабли и покупать новые.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17