Не двигайтесь, мы идем! – донесся до него испуганный голос инспектора Джонсона.
Почему они боятся? Ничего плохого с ним не случится, голова от высоты у него никогда не кружилась… Ему просто надоело жить…
Жиль Макбрайен бросился в пустоту.
34
«Мир меломанов» от 18 июля 1988 года
ПОСЛЕДНИЙ ДИАЛОГ САРЫ ФОН ШТАДТ-ФЮРСТЕМБЕРГ
Мир оперы в трауре. Вчера вечером, в Одеоне Герода Аттика, убийственный порыв ветра несчастий, дувший над мировыми оперными сценами, сразил наповал ту, которой дважды, в Париже и Лондоне, удавалось избежать этого удара.
По словам близких Саре фон Штадт-Фюрстемберг людей, диву преследовали телефонные звонки и анонимные письма с угрозами. «Я чувствую, моя жизнь в опасности», – доверилась она мне в одной из наших бесед. Убийца хладнокровно замыслил эту смерть в самом конце «Диалогов кармелиток». Гильотина, устроенная так, что нож ее должен был остановиться в падении, не дойдя до шеи Бланш, была умышленно разлажена и сделала свое черное дело… Нет больше голоса той, которая с необыкновенной щедростью сумела поставить свой огромный талант на службу французскому оперному искусству.
Для похоронного марша палач выбрал не музыку Берлиоза или Бизе, а молитвенное песнопение, написанное Пуленком, не подозревавшим о страшном предназначении своего произведения. Обезглавленная, словно приговоренная к смерти на Гревской площади, на глазах у покоренной ужаснувшейся публики, преклоненная prima donna assoluta угасла, когда в переполненном амфитеатре еще звучала последняя нота, воспарившая на последнем дыхании.
Выйдя на сцену 17 июля 1988 года, Бланш де Ла Форс не знала, что своей кровью почтит память кармелиток, казненных на гильотине 17 июля 1794 года. Отмечая эту годовщину, мы всегда с волнением будем вспоминать о Саре фон Штадт-Фюрстемберг, которая мученицей воссоединилась в смерти со своим персонажем.
В специальном номере, целиком посвященном ей, мы воздадим должное этой изумительной актрисе, карьера которой оборвалась на вершине славы.
Эрнест Лебраншю
P.S. В последнюю минуту перед сдачей статьи в печать нам стало известно, что заведующий постановочной частью Афинского фестиваля Жиль Макбрайен, главный подозреваемый, покончил с собой, бросившись вниз с вершины Акрополя, подписав тем самым акт признания в виновности.

Антракт
35

ПИСЬМО ЭРНЕСТА ЛЕБРАНШЮ ИНСПЕКТОРУ ЛЕГРАНУ
26 октября 1988 года.
Дорогой друг!
Надеюсь, и вы не забываете об афинской трагедии. Уже три месяца прошло, но обезглавленное тело Сары фон Штадт-Фюрстемберг и труп разбившегося о камни Жиля Макбрайена так отчетливо стоят перед моими глазами, словно все это случилось вчера.
Завтра я отправляюсь в Милан: не хватает кое-каких деталей для моей книги о мире оперы. Полагаю, что найду их в архивах «Ла Скала». Одновременно с этим письмом я направил письмецо вашему другу Уильяму, который любезно пригласил меня на свое бракосочетание с Айшей. Думаю, я смогу присутствовать на нем. Прекрасный повод увидеться со всеми вами. Кстати, идея провести церемонию в Маракеше неплоха. Очень романтично! Как идет ваше расследование? Есть ли доказательства причастности к убийству Макбрайена? Насколько я понял, у вас есть сомнения. Ну и история! Что думает о ней наш друг из Скотленд-Ярда? Не забудьте, что вы оба обещали мне предоставить все права на опубликование в «Мире меломанов» ваших заключений по этому делу. Я уже зарезервировал первую полосу!
Передайте мой привет Жан-Люку.
Эрнест
36

ФАКС ИНСПЕКТОРА ДЖОНСОНА,
СКОТЛЕНД-ЯРД, ИНСПЕКТОРУЛЕГРАНУ,
КЕ-ДЕЗ-ОРФЕВР
30 октября 1988 года
Дорогой Бертран!
Хотя для начальства мы и сделали вид, будто больше не интересуемся убийством в «Ковент-Гарден», но все же продолжали вести расследование частно – во внеслужебное время. Одному из моих напарников, кажется, удалось напасть на новый след.
Речь идет о Сенте Келлер. Ты, конечно, помнишь хористку, которая жила у моей матери. Похоже, она такая же швейцарка, как ты или я. Келлер – ее сценическая фамилия, но на самом деле ее настоящая фамилия – Геропулос, а зовут Лина. Она итальянка греческого происхождения, родом из Афин. Преступного пока что в этом ничего нет, но мне очень хочется задать ей пару вопросиков.
Справься на всякий случай у администрации «Гранд-опера», не служила ли она в театре во время постановки «Троянцев»?
Сейчас мы с матушкой уходим выбирать обручальное кольцо для Айши. Спасибо, что согласился быть моим шафером. Ты настоящий друг.
Поцелуй за меня Жан-Люка и Айшу, если ты с ней видишься. Но только товарищеским поцелуем, без подвоха! Рассчитываю на твою лояльность!
Love,
Bill
37

ФАКС ИНСПЕКТОРА ЛЕГРАНА,
КЕ-ДЕЗ-ОРФЕВР, ИНСПЕКТОРУ ДЖОНСОНУ,
СКОТЛЕНД-ЯРД
5 ноября 1988 года
Мой дорогой Билл!
Ты не поверишь тому, что я только что раскопал! Некая Лина Геропулос числится в платежных ведомостях бухгалтерии Парижской оперы времен постановки «Троянцев». Ни за что не догадаешься, кто за ней скрывается! Так и быть, подскажу: Эрма Саллак, ни более ни менее! Каким образом дива ее ранга могла оказаться в Лондоне простой хористкой? Загадка!
Не идет ли действительно речь об одной и той же женщине? Это еще надо доказать, может, это обычное совпадение. Однофамилица? Проверить. На первый взгляд нет никакого сходства между этими двумя актрисами ни во внешности, ни в характере, ни в профессионализме. Разумеется, я буду рыть еще и постараюсь разузнать побольше. Как и тебе, мне очень хотелось бы побеседовать с этой Сентой Келлер, хотя бы для того, чтобы знать, посмеялась она над нами или нет. Подумать только, мы попросили ее изобразить Дженнифер Адамс в роли Кармен! Если она убийца, нас следовало бы высечь!
Между прочим, можешь успокоиться, я не собираюсь наступать на твои грядки. И речи быть не может, чтобы я сменил свою ориентацию. С тех пор как я встретил Жан-Люка, женщины для меня не существуют, даже такие красивые, как Айша. Да если я и захотел бы проверить твою магрибинкуна прочность, Иветта надрала бы мне уши. Она бдит над ней денно и нощно и не спустит с нее глаз, пока не доведет до брачного ложа!
С дружеским приветом,
Бертран
P.S.: Когда я собирался отослать по факсу это послание, из Италии мне позвонил Эрнест. Я поделился с ним нашими открытиями. Он был ошеломлен! Фамилия Геропулос ему о чем-то говорит. Он сразу вспомнил о переводчице Сары фон Штадт-Фюрстемберг в Афинах. Но это еще ничего не значит. Эта фамилия довольно распространена в Греции. Да и звали ее, помнится, Сесилия, а не Лина. Однако не мешало бы и тут проверить… Ладно, бегу, у меня срочное дело.
38
– Центральная больница, к вашим услугам…
– Добрый день, я хотел бы поговорить с доктором Отеривом.
– Минуточку, пожалуйста, посмотрю, не занят ли он…
– Алло, слушаю…
– Жан-Люк?
– Да?
– Это Эрнест. Никак не могу найти Бертрана. У меня есть для него кое-что новенькое.
– На Ке-дез-Орфевр звонили?
– Утром я с ним разговаривал, но сейчас его там нет. Я думал, вы знаете, где его поймать.
– Домой звонили?
– Да, но попал на автоответчик.
– А через меня нельзя передать?
– О, вы очень любезны. Скажите ему, что я сделал открытие, которое, возможно, прольет свет на убийство Дженнифер Адамс и Сары фон Штадт-Фюрстемберг. Дочь сторожа «Ла Скала», когда там пела незабвенная Каллас, звали Линой, фамилия ее была Геропулос. Ее родители – греческие эмигранты, получившие итальянское гражданство… Но это еще не все… Во время репетиций «Ифигении в Тавриде» в пятидесятых годах при более чем сомнительных обстоятельствах был найден труп девушки по имени Бьянка. Нынешняя консьержка сказала, что та была убита. Бьянку срочно заменили Линой. Таким образом, Лина воспользовалась смертью Бьянки, чтобы войти в мир оперы.
– Поздравляю, Эрнест, похоже, вы сделали очень важное открытие! Как только увижу Бертрана, – самое позднее сегодня вечером, – все ему передам. Он может вам позвонить?
– Меня не так-то легко застать. Я сам попытаюсь дозвониться до него.
– Как хотите. К сожалению, вынужден прервать нашу беседу: через минуту у меня операция.
– Простите, что отвлекаю вас.
– Ничего. До встречи.
– До встречи.

Четвертый акт
39
– Ух ты! Вкусно пахнет! Это что? – спросил Бертран, целуя Жан-Люка в шею.
– Филе морского языка.
– Рассказывай.
– Скручиваешь каждую филейную полоску, осторожно обматываешь ее ниточкой и оставляешь томиться в собственном соку на медленном огне. В другой чугунной кастрюле варишь мидии в луковом соусе. Затем очищаешь их от раковин и раковины выбрасываешь. Они свое дело сделали!
Хирург безраздельно царствовал в своей сверхмудреной кухне-лаборатории, безупречно чистой, как операционная. Он перелил через дуршлаг содержимое чугунной кастрюли в другую кастрюльку и продолжил демонстрацию.
– Увариваешь полученный навар, добавив туда сметану, стакан белого вина и немного томатной пасты, потом взбиваешь… Это рецепт моей бабушки. Затем выкладываешь рыбу на блюдо, снимаешь нитки. Видишь, филе сохранило форму. Выжимаешь на него лимон, поливаешь все это соусом и обкладываешь мидиями. Вот и все! Готово, можно есть. Бери рис, а я понесу рыбу. Остается только зажечь свечи. Прошу к столу.
– Вот это стол! – восхитился Бертран.
– Рад, что тебе нравится, – поблагодарил Жан-Люк с видом экспериментатора, удачно завершившего опыт.
– Приятного аппетита.
– И тебе тоже.
– Если когда-нибудь тебе надоест хирургия, ты сможешь реализовать себя в кулинарном искусстве. До чего же вкусно!
– Обожаю готовить: снимает напряжение. На-ка, попробуй этот монбазиляк. Красивый цвет, не правда ли?
– А какой аромат! За твое здоровье.
– За твое. М-м-м, весьма, весьма… Хорошее, крепкое, и рот не вяжет.
– Ты хочешь сказать: превосходное! – еще раз восхитился Бертран, ставя свой бокал. – Прелесть!
– Как прошел день, инспектор?
– «Рутина и тайна», – ответил Бертран, подражая Саре Бернар.
– Никаких известий о твоей исчезнувшей красотке?
– Абсолютно, испарилась, как по волшебству. Да и была ли она!
– Положи себе еще, пока горяченькое, и не устраивай трагедию.
– Охотно.
– И все-таки она должна где-то быть…
– Конечно, но где? В Милане, в Париже, в Лондоне, в Афинах? Она уехала, не оставив адреса.
– А окончательно установлено, что речь идет об одном и том же лице?
– Во всяком случае, пока что речь идет об одних и тех же фамилии и имени.
– И в Греции тоже?
– Да, организаторы фестиваля подтвердили это сегодня утром. Официально Сесилия была Линой.
– Что теперь делать?
– Дай-ка мне немного хлеба, я соберу соус… Точно не знаю, будем продолжать поиски.
– Возьми большой кусок, он посвежее… Думаю, ты ее найдешь. А как у Уильяма? Что у него нового?
– Наш дорогой Билл больше занят Айшей, чем делом. У него все мысли – о предстоящем браке. Я и не предполагал, что он такой сентиментальный.
– Не так-то уж и плохо, правда?
– Попахивает ограниченностью.
– Хватит выпендриваться, ты еще более сентиментален, чем он!
– Да, но не настолько!
– Та-та-та-та… ты уже позабыл, как объяснялся мне в любви. Хочешь, освежу твою память?
– Не надо, сдаюсь!
– Уф, ты прощен на последней секунде! Иначе лишился бы десерта!
– А что на десерт?
– Мое фирменное мороженое с абрикосами.
– Ты и это умеешь делать!
– Только гвоздичная приправа к нему куплена в кондитерской.
– Я помогу тебе убрать со стола.
– Смотри, поосторожнее с посудой моей бабушки. Я берегу ее как зеницу ока.
С преувеличенной осторожностью, нарочно споткнувшись, чтобы пощекотать нервы своего «милого доктора», Бертран перенес на кухню сервиз «Ришелье» из темно-синего фарфора с тонким рельефным золотым узором. Жан-Люк делал испуганные глаза, чем доставлял удовольствие своему другу. Они охотно предавались такой игре, дабы не утратить чувство юмора.
Вообще их квартира дышала жизнерадостностью. Анфилада больших комнат в чисто османском стиле. Стены и потолки украшены лепным орнаментом, покрытым белой эмалью, блестящий светлый паркет, никаких ковров, никаких обоев, только большие абстракционистские полотна на стенах да необходимая мебель. В гостиной господствовали черная кожа и хромированная сталь, введенные Ле Корбюзье еще в начале века, но выглядевшие вполне современно. Веселое пламя плясало в камине. Около очага урчал серый породистый котенок, домашний баловень, подарок Иветты, которая подобрала его, брошенного, на улице.
– Где ты достал абрикосы в это время года?
– Я заморозил их еще летом.
– Невероятно, можно подумать, что они только что сорваны.
– В мороженом усиливается вкус фруктов.
– Вкуснотища. А что у тебя в больнице?
– Три аппендицита, два случая преждевременных родов, одна ампутация и четыре сломанные ноги!
– Даже так!
– Да нет, шучу! Я старался спасти одну руку… несчастный случай на производстве… Девушка…
– Кстати, о руках… Ты помнишь, какие руки были у Эрмы Саллак?
– Да, длинные и тонкие кисти, немного великоватые…
– Правильно.
Бертран замолчал, поскреб подбородок.
– А кисти Сенты Келлер помнишь?
– Смутно. А ведь я смазывал ожог, когда она ошпарилась, уронив чайник в гостиной миссис Джонсон… Ты прав, похоже, это те же самые руки! Я до этого момента и не думал об этом.
Бертран кашлянул, прочищая горло, затем задал еще один вопрос:
– А кисти Сесилии Геропулос?
– Я заметил на тыльной стороне правой кисти коричневатое пятно, когда нас знакомил Эрнест Лебраншю. Профессиональная наблюдательность!
– Не сомневаюсь. А это пятно могло быть следом старого ожога? Вопрос к профессионалу.
– Вполне вероятно, инспектор. Но чтобы сказать с уверенностью, следовало бы рассмотреть его повнимательнее.
– Следовательно, Эрма Саллак, Сента Келлер и Сесилия Геропулос – одно и то же лицо! Пойду приготовлю кофе.
– Не очень крепкий, ладно?
– Как всегда, один сногсшибательный и один чуть подкрашенный!
– А маленькая Лина? – спросил Жан-Люк погромче, чтобы его мог слышать Бертран, уже возившийся на кухне.
Ответ пришел вместе с шумом текущей из крана воды и звяканьем чашек:
– Из одной девочки выросли три женщины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24