– Четыре лимонных сока, пожалуйста.
Хотя они и не нашли подтверждения виновности Сары, это их тем не менее не обезоружило. Однако они вынуждены были признать, что ситуация усложняется, так как в «Диалогах кармелиток» на сцене умирают семнадцать монахинь: одна – в своей постели, шестнадцать других – на эшафоте. Слишком много трупов. Не дело же это рук серийного киллера!
– Даже если мы обратим главное внимание на основные роли, – заметил Эрнест, – мадам де Круасси, настоятельницы Кармеля, мадам Лидуан, новой настоятельницы, матери Марии де л'Энкарнасьон, сестры Констанции де Сен-Дени, матери Иоанны из монастыря Младенца Христа, сестры Матильды, то остается еще восемь. Среди них я не вижу ни одной потенциальной соперницы нашей подозреваемой номер один.
– Может быть, мы попросту ошиблись с самого начала, – предположил Жан-Люк.
– Думаешь, у нас коллективная галлюцинация? – возразил Бертран.
– Так соблазнительно сплавить персонажи с их исполнителями, да и опера – настолько мелодраматический жанр, что мы вполне могли бредить, принимая желаемое за действительное.
– И все же у нас одно и то же внутреннее убеждение, нас тревожат многие факты. Я лично продолжаю думать, что Сара опасна, – подлил масла в огонь Эрнест.
– Но даже если вы правы, что мы можем сделать? – всплеснул руками Уильям. – А, вот и прохладительное, не очень-то здесь торопятся!
– Это не так важно… Боюсь, что завтра вечером мы беспомощно уставимся на представление и будем молиться, чтобы наши подозрения оказались безосновательными, – ответил Жан-Люк, расплачиваясь с гарсоном.
– Сегодня вечером буду на репетиции, может быть, угляжу что-нибудь необычное, – заявил Эрнест.
– Можем мы пойти с вами? – спросил Бертран.
– Думаю, мне лучше пойти одному; во-первых, постановщик, возможно, будет против вашего присутствия, а во-вторых, чтобы не спугнуть нашего преступника, если он и в самом деле существует.
– Вы там поосторожнее, кто знает… – посоветовал Уильям.
– Можете на меня рассчитывать.
Сесилия вконец замоталась, у нее даже не было времени заехать к себе принять душ и переодеться. Нужно было в который раз возвращаться в «ВБ», чтобы забрать несравненную Штадт-Фюрстемберг и отвезти ее в Одеон. Было уже пятнадцать минут восьмого. Машина раскалилась. Она затормозила, чтобы пропустить двух нагруженных пакетами прохожих, стоявших на тротуаре, поджидая жалостливого водителя. Отдыхающие, наверное. Мать с сыном. Наклоном головы Эмма Джонсон поблагодарила ее, а Роберт мило улыбнулся и весело подмигнул любезному водителю.
32
– Дорогие друзья, позвольте мне представить вам мадемуазель Сару фон Штадт-Фюрстемберг. которая оказала нам честь, предоставив свой многогранный талант нашему театру.
Жидкие аплодисменты были ответом на это объявление.
– Благодарю вас, вы очень любезны. Я счастлива, что нахожусь среди вас.
Постановщик, мужчина лет пятидесяти семи, с бритым черепом и измученным лицом, с зычным голосом, явно спешивший, подхватил:
– Итак, программа на сегодняшний вечер… Из-за нехватки времени мы сделаем следующее: для начала – хотя бы один неполный прогон под рояль. Все картины по порядку с несколькими остановками, если того потребуют техники, и для уточнения позиций на сцене. Будьте очень внимательны.
– Бесполезно сейчас утомлять ваши голоса; сольные арии мы можем сократить. Пропойте лишь начало и конец каждой, чтобы не прерывать последовательность развития, – добавил дирижер. Ему было за шестьдесят, тем не менее он выглядел замечательно: бодрый, высокий, сухопарый, жилистый, с серебряной гривой «а-ля Караян». – Отбивайте такт и, главное, следите за произношением. Я хочу слышать каждый слог.
– Голубые метки на полу указывают точные места, наиболее сильно освещаемые прожекторами; мы все отрегулировали прошлой ночью. Заранее благодарен, если будете обращать на них внимание. Точность – не до миллиметра, но все же просьба не забывать о них, – дал уточнение Жилу.
«Она невозмутима или притворяется, что не узнала? Получила ли она автограф, выкопанный мной у букинистов?» – спрашивал себя заведующий постановочной частью, разглядывая Сару.
– С девяти до десяти устроим перерыв, чтобы музыканты могли занять свои места и настроить инструменты, – продолжил ассистент режиссера, рыжий молодой человек, худой, как гвоздь, хитрый, как лис. – Потом проведем генеральную, с десяти до двух ночи, в костюмах и при свете. Без грима. Вопросы есть?
– А кушать когда будем? – спросил представитель профсоюза хористов.
– В перерыве вам подадут бутерброды, фрукты, прохладительные напитки и кофе, – ответил ассистент.
– А как доберемся домой?
– В вашем распоряжении будут автобусы и такси.
– Если у вас найдется свободная минуточка, загляните, пожалуйста, ко мне, чтобы проверить свои костюмы, – взмолилась главная костюмерша, но артисты уже расходились. Она уже привыкла: на гастролях никогда не предусматривалось время для примерок.
– Через пятнадцать минут начинаем, – на всякий случай крикнул ассистент. – Спасибо всем.
Сара была в ярости: ее уборная оказалась душным шкафом без кушетки для отдыха, без рояля, без ванной комнаты. Даже подаренные ей шоколадки – и те расплавились. Ну и наворотили! Скандалить – бесполезно; ей и так выделили самое лучшее. Придется сделать хорошую мину, тем более что где-то тут бродил Эрнест Лебраншю. Следует разыграть из себя актрису, стоящую выше мирской суеты, и всецело посвятить себя музам.
– С чем сандвичи, Сесилия? Я немного проголодалась.
– Сейчас узнаю.
А все-таки приятно петь в таких захолустьях. Все очень любезны с ней, даже слишком, может быть. А может, комедию ломают? Она уже ни в чем не была уверена. Сара отошла за сцену, чтобы попробовать голос. Это лучшее средство против мандража, уже забравшегося в нее. При виде гильотины, стоящей наготове в кулисах, у нее захолонуло сердце. Да ведь она настоящая! Сара подошла поближе.
– Не бойтесь, она поддельная. Я вам сейчас покажу, это просто. Вы становитесь на колени, кладете голову как раз в центре и ждете. Когда подходит ваше время, нажимаете на защелку вот тут, справа… Механизм срабатывает, и… оп!
Косое лезвие ножа обрушилось на шею ассистента. Какой противный звук!
– Видите, я цел! Совершенно безопасно, все устроено так, чтобы нож остановился в двадцати сантиметрах от шеи. Никакого риска.
– Очень интересно, – восхитилась Сара. – Эффект потрясающий.
– Хотите попробовать?
– Попозже, во время прогона. Сейчас мне хотелось бы сделать несколько вокальных упражнений.
– Не буду вам мешать.
– А, вот вы где! Я вас обыскалась, – воскликнула переводчица. – Я все разузнала. Есть сандвичи с тунцом, яйцами вкрутую, помидорами с майонезом или кебабом.
– Спасибо, об этом чуть позже. А пока я ненадолго хочу остаться одна.
– Как угодно. Если я вам понадоблюсь, найдете меня в первых рядах.
Сесилия ушла в амфитеатр и уселась в первом ряду. Скамья была почти горячей, камни отдавали тепло, накопленное за день. Позади нее сидел Эрнест. Впереди стоял пульт управления – доска на козлах – с набором различных приспособлений. Удобно развалившись в складных брезентовых шезлонгах, – как в Голливуде, – осветитель, постановщик, его ассистент и Жиль Макбрайен с каской на голове проверяли микрофоны, переговариваясь со вспомогательными службами.
– Супер, вас слышно пять из пяти!
Сам дирижер сидел за роялем. Ожидая начала, он подготавливал свою партитуру, чтобы ее легче было перелистывать во время игры. Все были готовы. Можно приступать.
– Я пропускаю вступление и начинаю прямо с первой партии вверху страницы; пять тактов перед пением, – пояснил маэстро, делая первый аккорд.
– Где же Бланш? – спрашивает шевалье.
– Не знаю, право, – отвечает маркиз. – Какого черта! Спросили бы у тех женщин, а не врывались бы ко мне без предупреждения, как турок!
Сара нетерпеливо ждала своего выхода.
– У вас еще есть время, – сказала ей какая-то молодая девушка в джинсах и кроссовках, вероятно, стажерка из второго состава. – Я буду рядом с вами во время этого первого прогона, покажу вам ваши позиции. Вам особенно надо запомнить все входы и выходы. Сцена такая огромная, что на ней легко заблудиться. Здесь нет обычных ориентиров, как в других театрах. Внимание, наша очередь!
33
Иветта постучалась в дверь Айши.
– Ты готова?
– Да, можешь войти.
– Боже, до чего ты красива! Настоящая принцесса! Кто бы мог подумать, что несколько недель назад ты была всего лишь простой уборщицей!
– Не будь снобом! Не вижу, почему бы уборщице не быть – даже если нет денег – такой же элегантной, как и другие! Впрочем, выглядишь ты не хуже.
– Ты находишь? Правда? Я чувствую, что в такой жаре начинаю распухать, как воздушный шар.
Обе женщины встали перед большим зеркалом, укрепленным на обратной стороне входной двери номера отеля. Они и в самом деле выглядели неплохо. Иветта была в черном брючном костюме из очень легкой хлопковой ткани, делавшем ее значительно тоньше, а Айша – в очень декольтированном белом шелковом платье. Слегка подкрашенные, с гладкими блестящими прическами, обе могли сойти за греческих красавиц времен античности.
Разодетые Джонсоны, Бертран и Жан-Люк пешком преодолели склон, отделявший холм Акрополя от отеля. Они должны были прямо на месте встретиться с Эрнестом Лебраншю, который любезно предложил заняться билетами, чтобы все были вместе. Когда они подошли к контролю, журналист беседовал с Сесилией.
– А вот и вы! Мы все будем сидеть в первом ряду. Позвольте представить вам мадам Герополус.
Пожатия рук, взгляды, улыбки, банальные фразы…
– Мадам Герополус – ангел-хранитель Сары фон Штадт-Фюрстемберг.
– Как поживает наша национальная гордость? – спросил ее Бертран.
– Если верить последним новостям десятиминутной давности, она умирала с голоду, но у нее случились нервные спазмы.
– Хороший знак, – предсказал Жан-Люк.
– А мы с вами, случайно, не встречались? – поинтересовался у переводчицы Роберт.
– Да, вчера во второй половине дня. Вы шли с мадам, – ответила Сесилия, движением подбородка указывая на Эмму Джонсон. – Я ехала в машине и остановилась, чтобы пропустить вас. Вы были нагружены пакетами…
– Инспектор Легран?
– Да.
– Иветта из Парижской оперы!
– Как вы изменились! Какого черта вы здесь делаете?
– Бабки! О, пардон, я хотела сказать – деньги, все дело в деньгах! Я устроила себе путешествие миллиардерши.
– Наследство получили?
– Да, месье и мадам Лото из французской национальной лотереи – довольно состоятельная семейка – оставили мне свою последнюю кубышку! – объяснила она, разражаясь заразительным смехом.
– Мои поздравления!
– Но горе мне, я не единственная наследница! Вы помните Айшу? Она, шельма, отхапала половину; мы играли вдвоем.
– Добрый вечер, месье.
– Добрый вечер, мадемуазель. Вы очаровательны. Могу я вас представить своим друзьям?
Опять пожатия рук, опять взгляды, опять улыбки и банальные слова, за которыми незаметно подглядывали некоторые олимпийские боги, ищущие развлечений.
– Может быть, пустить стрелу в этого англичанина и эту магрибинку? – предложил Эрос Афродите.
– Пожалуй, она очень хорошенькая, а он жаждет любви, это очевидно.
– Я понапрасну не трачу свои стрелы! Пущу одну, если только это серьезно!
Уильям, не спускавший с Айши глаз, подошел к ней поближе. Как же хорошо пахла ее кожа!.. Аромат ванили…
– Как вы находите Афины?
– Мне кажется, что в этот вечер они – лучший город в мире.
Какая прелестная улыбка!..
– А в Англии вы были?
– Только в Лондоне. Но мне так хотелось бы снова там побывать!
Как же приятно звучат ее слова!..
– С величайшим удовольствием буду вашим гидом.
– Когда мне приехать?
А ее бездонные глаза так светятся умом!..
– Когда захотите.
– После Греции я свободна.
– Было бы чудесно.
– Правда?
– Правда.
Ни она, ни он не замечали смущения своих друзей, присутствующих при их немногословной беседе. Растроганные миссис Джонсон и Иветта еле сдерживали слезы волнения; Жан-Люк и Бертран, в восхищении от зарождавшейся идиллии, испытывали живейшее удовольствие; близнец Роберт был безумно рад за своего брата. Что до Эрнеста и Сесилии, они, менее сентиментальные, посмеивались в сторонке: подобные слащавые картинки были не для них. Некоторые из тысяч валивших в Одеон зрителей, проходя мимо, с доброй завистью любовались парочкой. Вечерело, уже не светло, но еще и не темно: чудное время, рождающее самые безумные мечты.
Иветта, понимая, что грех нарушать такое очарование, предложила поменяться местами. Так она и очутилась в первом ряду вместе с местными знаменитостями. И это она, совсем недавно мывшая и натиравшая паркетные полы в Пале-Гарнье! А Уильям и Айша оказались на двадцать девятом ряду, высоко, очень высоко, очень близко к небу, сидя на маленьком облачке, отдалившись от всех, от сцены, на которой игрался спектакль. А внизу, перед эстрадой, служащей сценой, бушевал оркестр; гармоничные звуки едва ли долетали до их ушей.
Некоторые элементы декорации на сцене внушали мысль о пышности и элегантном интерьере – библиотека маркиза де Ла Форс, приемная монастыря кармелиток в Компьене. Мадам де Круасси, настоятельница, и Бланш, то есть Сара, переговариваются через двойную решетку. О чем они говорят? Этого никто не слышит, голоса, однако, красивые. И вдруг все сменилось больничной палатой, почему? Ах да, похоже, настоятельница больна. Она лежит в кровати, в изголовье стоит монахиня.
– Это Мария из монастыря Воплощения, – шепчет Айша на ухо Уильяму.
Кажется, та умирает…
– Проси прощения… смерть… страх смерти…
– Преподобная мать желает… Преподобная мать желала… желала бы…
Бланш падает на колени, зарывается лицом в покрывало, под которым покоятся останки той, что только что испустила последний вздох; в тот же момент вдалеке раздается звон колокола, молния прочерчивает небо. Все аплодируют. Все, кроме них; они даже и не думают об этом. Странно, здесь нет занавеса; не как в Париже или Лондоне:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24