И доски вновь заскрипели под откинувшимся на спину Даном.
Джерри не уснул. Ему не хватало воздуха, он вышел во двор, да так и просидел там до самого рассвета.
Тяжелая дневная работа тоже не отвлекла его от настойчивых мыслей. И вечер, когда уже погасили почти все факелы, парень встретил все в том же мрачном раздумье.
Дан, подвыпив, весело напевая, плелся на ночлег. Джерри за пять шагов до двери заступил ему дорогу, оставаясь все же в тени, и звенящим от напряжения голосом спросил:
– Но ведь ты же не откопал ее, так? Дан поискал глазами говорившего и расплылся в улыбке:
– На кой мне она? Мог бы еще рядом и эту лах-худру… цыганскую… прикопать, тож-же мне корролева. Отвали, пацан. Джерри ошибся – вожак был не слегка, а очень сильно пьян.
– Вики знает, что я прав, – тихо ответил парень и уже собрался уйти. – Она знает, что это был Приз.
– И-ки? – Дан изобразил удивление. – А-а… ага. Он-на тебе это сказала, пока ты з-задирал ей юбку… по примеру папаши?
Сытый голодному не только не товарищ, но и не соперник. Наплевав на это, Джерри бросился в драку. Получив по морде, Дан сильно удивился и начал принимать меры.
– Ты ему просто завидовал! – заорал Джерри, и тоже успел отгрести свою затрещину. – Завидовал! Ты ничего не умел из того, что умел он! Ничего!
– По крайней мере, я умел не подставлять в драке спину… И голову! – захихикал пьяно Дан и замахнулся, но промазал.
Джерри остолбенел. Брага, конечно, помощник инквизиции, но настолько? Дан и сам краем ускользающе-хмельного сознания уловил, что проболтался о чем-то важном.
– Что… ты… сказал? – прошипел Джерри. – Тебя же… там… не было… в тот вечер? Не… могло… быть! Это – ты?! Ты, гнида?!
Удар, в который Джерри вложил всю накопившуюся ненависть, опрокинул Дана навзничь.
– Я… всем… расскажу. Ты, сволочь, ты все это время… в одной палатке… за одним столом…
Джерри на мгновение отвлекся – посмотреть вокруг, чем бы связать гада, чтобы не сбежал.
И был тут же ошарашен по голове своим собственным мельничным жерновом.
– Не расскажешь, – харкнул Дан, – мал еще. Драться не научился, а туда же – ябедничать. Никому ты не расскажешь.
Хмель выветрился из головы вожака, и он стоял, злой на весь мир, и на свой язык в том числе. Глупо проболтался – а всего делов-то было, пьяная драка. Разберешь в темноте, кого бутылкой приложишь? Джерри, раскинув руки, лежал без сознания. По разбитому виску стекала черно-красная густая струйка.
– Никак и этот… того? – несколько испугался Дан, но тут парень застонал. – Э-э… живучая порода.
В амбаре надрывно, на весь сонный двор, завизжала недавно опоросившаяся свиноматка.
И тут в голову Дана пришла лучшая за всю жизнь идея.
Норов старика Рос-Альта известен многим, и уж точно известен его крепостным. Суд графский скор и решителен. Приговоры долго не заставят себя ждать, тут не присяжный театр столичный, а единовластное имение.
Ситуация была интересной. Оказалось, что без его, графского, ведома, возле замка жили и кормились всю зиму бродячие актеры. И ладно бы, провина малая, тем более что работали. Но! Сегодня утром один из этих ярмарочных фигляров был обнаружен охранниками в свинарнике! Вон он, валяется, скрученный, связанный, уже и голову кто-то разбил, постарались молодцы. Лучше б они так старались сначала, стерегли. А то вишь, он крышу разобрать успел соломенную, спрыгнув на нее с соседнего дерева, а они очнулись…
– Всех комедиантов вышвырнуть вон немедленно! – издал первый приказ Рос-Альт, так, для разминки.
– Ваше графское, ведь это я поймал вора! – запластался до противности отличившийся бугай, ползая по плитам. – Это отродье желало стибрить свинью вашей милости. Самую породистую! Осмелюсь заметить…
Джерри с кляпом во рту исходил бессильной злобой. По вымазанному грязью и свиным пометом лицу текли слезы ярости. Дан перед графом разыгрывал такой фарс, что просто тошнило. И впрямь тошнило, хорошо его приложил этот ублюдок. А потом память как отрезало. Очнулся – воняет свинячьим дерьмом, свет, голоса вокруг, резкость зрения никак не наводится. Вяжут, тащат…
– Видите, да он вообще сумасшедший, ваша сиятельность. Рехнулся с голодухи! Многие нынче недоедают, время какое, но не опускаются до воровства. У-у… с-скотина!
Дан азартно пнул его. Джерри взвыл от боли и завертелся, стуча ногами, на полу. Пара сломанных ребер гарантирована. Когда же, наконец, его развяжут и выслушают?
– Воровство в столь трудный год должно быть вдвойне наказуемо, – провозгласил граф, и тяжелый взгляд его удовлетворенно обласкал корчащегося, жалкого преступника. – Повесить!
Как повесить?! Даже не выслушав! Сразу – повесить?
Пара солдат легко взяла исхудавшее тело и поволокла прочь.
– Если бы ту лошадку, что хромает, старенькая… – слышал он удаляющийся, умоляющий голосок предателя, – ведь все равно пристрелите, ваша милость, а мы бы уехали с семьею, трое деток у меня крошечных, а женка вновь на сносях. Лошадку… беленькую… Век святого Гарда за вас молить…
«Его белобрысая корова бесплодна, как мои мольбы о справедливости! – мысленно вопил Джерри. – Развяжите меня лишь на мгновение, и я вцеплюсь ему в глотку! Не давайте ему лошадь, не выпускайте его из замка! Я – не вор! Это он! Он врет, он вообще убийца, зачем вы ему верите! »
Не развязали. Бросили в подвал. Ушли.
Подвал был достаточно сухой, и даже имел крошечное зарешеченное оконце под потолком. По свету Джерри пытался считать часы, которые провел в заключении, но от голода и страха мысль путалась, он все время сбивался и либо принимал грязь на стене за тень, либо вообще тучи закрывали солнце. К своему стыду, парень признавал, что все одно не имел бы достаточно сил опять драться с Даном, поскольку предельно ослабел. А ему поверили…. Скорее всего, придурки в охране были пьяны или дрыхли, или и то и другое, Дан втащил его в свинарник, а потом… Ничего не скажешь, легко избавился!
И сумасшедшим обозвал, теперь что ни болтай – кто будет слушать. Труппа уедет, его повесят. Гард и псы, неужели это происходит с ним, здесь, сейчас?
Связанные руки и ноги немного затекли. Джерри огляделся – нет, ну хоть бы соломы в подвале оставили, пожевать, и постепенно начал засыпать. Это был такой полусон-полуобморок, когда явь и мираж очень реалистично переплетаются… Чувство голода не оставляло и в бреду, но хотя бы притуплялось, хотя бы меньше болели перетянутые конечности.
Джерри снился цирк. Большой столичный цирк, каким он его видел еще ребенком. Ему снилось, что он под самым куполом стоит среди огромного количества веревок. Веревки серые, похожие на струйки дыма, но вроде как плотно натянуты. В разных направлениях, хаотично, а не так, как, например, паутина. Джерри совсем маленький, года три-четыре, и отчего-то желает по веревкам бегать. Купол с круглыми окнами, под ногами какой-то дымок, а на арене представление, должно быть, и очень хорошо музыка слышна. Такая обычная, цирковая, бравурная, ритмичная. Джерри очень хочется ступить на первый канат, но тут на пути возникает взрослый и, должно быть, рассерженный, человек. Смотритель? Механик? Акробат?
– Так-так, – произносит темная фигура. – Не может быть! Не может быть… А ну-ка, как тебя зовут?
Чувствуя, что имя говорить нельзя, он пугается и просыпается. Пыль, танцующая в лучах заходящего солнца, очень напоминает те самые веревки из сна. Да к чему веревки все время? А к тому, что тебя повесят, свинокрад-неудачник! Хорошо если без предварительных пыток, чтоб потешить оголодавших жителей графского имения.
Джерри снова смежил веки, и второй сон пришел быстро.
Теперь он ехал на красивом гнедом жеребце через какую-то пустыню. Неизвестно, почему, но стремился так управлять конем, чтобы тот ступал точно по зазубренной кромке бархана. Две правые ноги, две левые, две правые, две левые. Ему надо попасть к границе, думал Джерри во сне, и пяткой чуть приударил коня. И вот на пути – тот же человек, из цирка! Выхватывает поводья, жеребец встает на дыбы, Джерри не удерживается и падает. Не больно, в песок. Незнакомец наклоняется над ним, и тогда Джерри различает, что это не лицо такое темное, это просто маска, и незнакомец произносит с той же интонацией:
– Не может быть…. Ты здесь один? Как тебя зовут? – И более настойчиво: – Кто ты? Где ты? Где ты, спрашиваю?
– В тюрьме Рос-Альта! ! – вопит ему в ответ Джерри, и опять просыпается..
В третьем сне появился отец. Отец совсем был настоящий, только чуть моложе. Шеннон улыбался, и что-то наигрывал на гитаре, совсем не видя сына. Потом к нему подошла сзади молодая беременная женщина и, смеясь, закрыла ему глаза.
– Мама? – прошептал Джерри, словно бы притаившийся где-то рядом с этими двумя.
Женщина была хорошенькой, шаловливой и, видимо, знатной – платье и диадема на голове говорили об этом. Парочка поцеловалась, а потом Шеннон повесил на плечо ремень гитары, взял за руку свою даму, и куда-то пошел.
– Отец! – еле слышно окликнул Джерри. Шеннон обернулся, горячий и печальный серо-зеленый взгляд нежно, физически ощутимо обласкал Джерри.
– Ты здесь? Тогда закроешь двери, хорошо?
Какие двери? И правда… там, где стояла влюбленная пара, закрывались медленно прозрачные, стеклянные двери.
– Закрой, – прошелестел голос отца, – закрой.
Джерри протянул руки и толкнул створки. Они были тяжелыми. Но он толкал, снова и снова…
Проснулся в слезах. От этих ядовитых горьких слез стал чесаться кончик носа.
Пришла стража. Обозрели его, валяющегося на грязном полу, обозрели и зареванное лицо. Потом милостиво разрезали веревки и вынули кляп. О пол стукнулась черствая корка хлеба.
– Последняя еда, – сообщил важный усатый сержант. – Утром тебя повесят. В уборную не хошь? На рассвете не поведу.
Джерри промычал что-то, отплевываясь от кляпа.
– Ну, как хошь. Токо тут гадить не смей! И ушли. Парень схватил непослушными руками хлеб и стал грызть. В борьбе с каменно черствой горбушкой прошло достаточное время.
– Чьиии… – на оконце свистела ночная лазоревка. – Чьиии… тах-тах…
Эх, птица, тоже есть хочешь? Понятное дело, люди на полях ни зерна не оставили. Джерри с жалостью поглядел на крошки в ладони, но пересилил себя и выставил руку лодочкой в окошко.
Лазоревка вспорхнула на ладонь, не дожидаясь долгих приглашений.
И – голос за окном.
– Сегодня тебе на руки садятся лазоревки. Завтра это будут только стервятники и мухи.
Джерри внутренне напрягся. Людям только дай поглумиться над чужой бедой. А вообще к кому обращаться – только ботинки и видны. Ботинки хорошие.
А голос знакомый. Но не Дан.
– Меня сегодня тянет на благотворительность. Купить тебе местечко в центре кладбища, попросторнее?
– Попридержите золото, добрый господин. Меня похоронят за оградой, – ответил Джерри, продолжая кормить лазоревку. – Я ведь актер.
– О, мальчик мой! Не волнуйся, священника можно уговорить. Кажется, мы с ним сидели в одном ряду на твоей пьесе. Поверь, перед господом и людьми ты – никакой не актер!
Крошки кончились, но птица не улетала.
– Ай! – крикнул парень.
Лазоревка что есть силы клюнула открытую ладонь, и ранка набухла каплей крови. Джерри быстро втянул руку за решетку и даже зашипел. Прохожий присел перед оконцем, и уже вовсе не издевательски спросил:
– Что, совсем не умеешь терпеть боль? Как же ты собираешься выдержать завтра все, что полагается по закону за воровство?
– Но вас же потянуло на благотворительность, добрый господин. Заплатите палачу, пусть он даст мне змей-травы утром. И от первого же удара я мгновенно умру, ничего не ощутив.
– В самом деле? Если бы ты знал, как жжет потом зад от этой змей-травы, – фыркнул прохожий, оказавшийся довольно молодым человеком в маске.
– У меня не будет никакого «потом», – невнятно пробормотал Джерри и продолжил по-собачьи зализывать ранку.
– Ну, если ты сам этого хочешь…
Раздались шаги стражников. Дверь открылась, конвой внимательно оглядел камеру, удовлетворенным кивком отметил присутствие узника, дверь вновь заперли. Джерри перевел дух, оглянулся на опустевшее оконце.
– Эй, – шепотом позвал, немного поколебавшись, – вы ушли, господин?
– В каком-то роде, – сдавленный смешок, – и все же часть меня еще продолжает глупую болтовню.
– Кто вы?
– Ну, это смотря во что ты веришь. В Зимнего Деда? Пусть я буду им. В моем мешке остался последний подарок. Чья-то мелкая жизнь. Скажи, ты хорошо себя вел весь год, а? Отдать тебе этот подарочек? Или я могу быть волшебной рыбой. Загадай желание, чего хочешь?
Чего я хочу? Джерри почти уже сказал «жить», а потом из глубины души, куда уже плюнули все кому не лень, поднялась мечта-чудовище, порождение безысходности, и окрасила мир вокруг в вишневые цвета жажды мести. Он так ясно представил себе, что перед глазами резко упал алый туманный занавес.
Маска Волшебник таращит пустые глазницы. Бархат истлевает и распадается на миллионы мерзких коричневатых личинок. Из них складывается лицо. Лицо Дана. Тупое, бессмысленное, завистливое, пьяное. Только его лицо. Схватить за жирную холку, привести на могилу отца и вдавливать, вдавливать в землю, пока не задохнется!
– Ого! – звонко рассмеялся прохожий. – Страшный ты человек, юный висельник. Впрочем, я всегда считал, что длительный пост способствует усилению ментальных способностей.
В последней фразе Джерри ни пса не понял, да и не пытался. Он желал, чтобы незнакомец ушел, и в то же время отчаянно боялся этого.
– Наверное, я все-таки волшебная рыба, – рассудил мужчина. – И прежде чем уйти в океан, позволь спросить тебя, смертничек. Что бы ты выбрал: графскую веревку или жизнь? О, не ту жизнь, которую вел до этого, другую, тяжелую, надо сказать. Иногда мучительную. Иногда невыносимую. Иногда хуже смерти, но все-таки не смерть.
– Мне не предложено выбирать. Выбора нет, – сквозь зубы ответил Джерри, злясь на глупые прибаутки прохожего. – Так что счастливого пути в океан, господин.
Опять алый туман. Теряю сознание? Слава Гарду!
Но – нет.
Сознание присутствовало, а еще присутствовал незнакомец. Только не за окном, а здесь, рядом, в камере.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30